Лучи и ручьи

1.

На небесах, крахмальными крылами
распахнутых, - фиалковая цвель,
и в ней пиит нащупывает цель,
парящую над синими лугами.
Он, мудрый грек, воспевший карусель
смертей-рождеств, расплескивает пламя,
как факел на ветру: "Роднит с богами
нас творчества фригийская свирель!"

Многолюбивым миртом увенчай
свое чело и пой, пока поётся!
Нет денег на фалерн - заварим чай,
лимона ломтик - маленькое солнце:
довольно света, чтобы без помарок
черкнуть Творцу: спасибо за подарок.

2.

И вновь зима и тишина могилы.
Огни Святого Эльма на ветвях,
фосфоресцирующие впотьмах.
И солнце близорукое, в полсилы
глядящее, как носят на руках
то ль Ассурбанипала, то ль Аттилы
останки чудотворные - тротила
эрзац. Урбанистический размах

хоругвей бронзового декаданса
и чёрный конус тлеющих небес
ввиду криволинейности пространства
как будто дразнятся, как будто бес
играет с зеркальцем. Но возлежит снегами
нагая в безупречной амальгаме.

3.

Расплющенные бьются небеса
о бездыханное стекло дисплея,
вдали певуче плачет Лорелея,
змеится в волнах русая коса.
Распахивает детские глаза
Бог, в электронной глуби голубея,
мерцает виртуальная лилея,
скрипичные уключин голоса.

Поверх земной напраслины пиит,
компьютерной забавой поглощённый,
в ингерманландском мареве парит,
как в истинную веру обращённый,
на мир железный не держа обиды,
вниз головой, как житель Антарктиды.

4.

В Испании, должно быть, апельсины
уже цветут и трудится пчела
над ароматным лоном, даль тепла
в упругости раздутой парусины.
А здесь ещё земля белым-бела,
безлюбые бесплодные осины
глядят глазами беспризорной псины
на великодержавные дела

нищающих рабов. Черт догадал
родиться здесь с душою и талантом,
как "наше всё" в сердцах произнесло!
Но - дактилоскопический бокал,
гитара с жёваным жеманным бантом
и песня, песня всем чертям назло!

5.

Опять войну пророчит вороньё
и лучший снайпер прячется за тучей.
Но гиацинта аромат певучий
теплом наполнил утлое жильё.
Доволен скарабей навозной кучей,
и не пристало мне хулить своё
болото: есть еда и есть питьё
и плеск цветочных ласковых созвучий.

Попробуем непрочный мир сберечь
наперекор эпохе, вопреки
имперской смуте, обагрившей веси.
На то и поэтическая речь,
что не добро, клюющее с руки,
а зло нуждается в противовесе.

6.

Все небо в голубиных кружевах,
и солнца луч - игла золотошвейки.
А влага из архангеловой лейки
блестит росой на ледяных цветах.
Свободных крыльев радужный размах,
потопленные в скверике скамейки,
невольничьи рулады канарейки
в открытое окно. И мир в руках -

сырой, жемчужный, как последний снег, -
в прощальное свое рукопожатье
всю силу будущих метаморфоз
старается вложить. Уходит век
в свое былое, тёмен, как заклятье...
Прохладный поцелуй продажных роз...

7.

Как благовест, торжественно вплывая
в окно и в сердце, отвращает ум
от нелюдимых ядовитых дум
мелодия печальная живая.
Ей улицы разноязыкий шум,
клаксоны, дребезжание трамвая
подыгрывают, не перебивая,
и дудочка вступает наобум

хипповая. Оркестр, не то костёр
смычками в небе искры распростёр,
раскрыта вечность, словно партитура.
По чёрно-белым клавишам бежит
заблудшая душа, как Вечный Жид:
стих Иисуса, Магомета сура...

8.

Очами голубого перламутра -
инопланетными - обводит окоём
кот на карнизе. Мы с тобой вдвоём
следим, как протекает Брахмапутра
вдоль питерских трущоб, небытиём,
как госпитальное рябое утро,
попахивая, медленно и мудро
настаивая, в общем, на своём:

на том, что эта жизнь - разбег, разгон,
чтоб, оттолкнувшись от черты известной,
в конце концов иль воспарить над бездной,
или в неё скатиться кувырком.
Чем, совесть, обернёшься впереди -
крылами или камнем на груди?

9.

Лежит тигровой шкурою закат,
приятно щекоча босые ноги
Творца, ходящего в Своем чертоге,
что из библейских выстроен цитат -
из перлов из провидческих. У многих
здесь, в мире, где свирепствует распад,
в зеницах отражен эдемский сад.
А по Неве плывут единороги.

Собаки, кошки, что делили с нами
солёный слёзный хлеб житья земного,
в посмертии нам встретятся опять.
И следом за египетскими снами
в неверный Назарет вернётся Слово
немеркнущею славою сиять.

10.

С.

Вокруг тебя лазурное свеченье
мне чудится. Безумье? Так и есть.
Но для меня ведь ты - благая весть,
и откровение, и утешенье.
С тобой я знаю: это в нашу честь
в черёмухе клокочущее пенье,
и обещает вечное спасенье
нам кровель вечереющая жесть.

Покуда ты со мной - я не боюсь,
что гибель нас поглотит без остатка,
шторм укротив в ликующей крови.
Доказывает наш с тобой союз:
смерть - в книге судеб только опечатка,
её исправит киноварь любви.

11.

На дух измученный нисходит благодать
в охранных крыл прохладном колыханье,
от нежности заходится дыханье
и хочется деревья целовать.
Апрельский дождь из солнечной лохани -
лихая шлемоблещущая рать -
штурмует окоём за пядью пядь,
в аккордах Фредерика затихая.

Я чувствую берёзового сока
движение и напряженье мышц
листвы в набухших почках розоватых.
Я вместе с миром! Как звенит высоко
грачом благовествующая мысль
... в когтях вопросов гибельных, проклятых!

12.

Река под солнцем - словно хвост павлина,
и хоть у берега ещё теснится лед,
нагую плоть уж выставил народ
у петропавловского равелина.
Как разнокачественна, дух пустот,
твоим дыханием затепленная глина!
И в ней весна блудит, как Мессалина,
и к Пасхе Магдалиною идет.

Еще вчера пурга срывалась с неба,
а нынче свечи выпростала верба
и ледяной истаял сталактит.
Рукопожатие зимы и лета -
апрель! И солнце Нового Завета
так ласково Данаю золотит...

13.

Еще пурпурно-серы дерева,
зелёный цвет отсутствует в палитре.
До Бога не дошедшие молитвы -
сухая прошлогодняя листва.
Всё - тяжбы. Не рассудишь без поллитры.
В огонь! - он искреннее, чем слова,
и он - завершье веры. Пусть трава
обходит очаги духовной битвы,

природный нерушим круговорот,
и пепелище тоже зацветёт,
а запах ада заглушит мелисса.
Нам говорит свидетель лучших дней,
что появленье бабочки важней,
чем назначенье нового министра.

14.

Блестят до глянца вымытые окна,
распахнутые в изумрудный мир.
Неважно, что асфальт протёрт до дыр,
чумаза штукатурка. Все ж волокна
дождя пронзительней, чем струны лир,
звучат, и туч лиловые полотна
не то что Гойю затмевают плотно,
но даже Феба. Соловьиный клир

возводит пеньем лучший храм на свете,
где троеперстие - вишневый цвет
и в человеке надобности нет.
Слезами окропив пространства эти,
надеяться мы вправе лишь на то,
что наша мысль одушевит Ничто.

15.

Волнующийся шелк большой воды
в опалово-лиловых переливах,
и резкий возглас чаек торопливых.
Неправильные милые черты
средь незнакомых, но, как мы, счастливых,
и нежной европейской красоты
разбросанные там и сям следы
в нордическом варьянте. На оливах,
иль на беёезах держится - Бог весть! -

лазурь, которую живописует
безвестный Винчи в отблесках зари,
но жизни смысл сосредоточен весь
на кончике перста, что указует
на купол Исаакия: "Смотри!".

13 марта -30 апреля 1998
Васильевский остров