5-42

5-42, а мне уже не спится.
Всю ночь лежал, ворочался чего-то.
И сон не сон, и пью, да не напиться.
Покоя нет, хотя казалось, вот он.
А за моим окном  весна  в расцвете.
Прошу, уйди, позволь ты мне забыться.
5-42, и в окна – свежий ветер.
Сижу, курю, да всё не накуриться.

Её глаза горели, как и прежде.
Она ушла, но максимум на сутки,
А я лежал и думал о надежде.
Лежал и ныл в своей квартире-будке.
Да, мир жесток, а мы рисуем краски.
Мир, как пирог, разрезанный на части.
А мы ему всё так же строим глазки
И автостопом двигаемся в счастье.

Так о какой надежде может быть речь,
Когда молитву поменяли на меч,
Когда в Писании сверкает мат,
Когда и солнцу уже не рад,
Когда отбирают, ничего взамен не дав,
Когда стреляют лишь за то, что прав.
Так о какой надежде мы речь ведём?
Что мы посеем? Что мы пожнём?

Так что посеем? Пепел да обиды.
А что пожнём? Предательство. Ты знаешь.
Мы научились добрыми быть с виду.
Вблизи, и то не сразу распознаешь,
А мы всё верим в светлое начало,
А мы всё ждём Спасителя и водки.
Душа молчит. Она всегда молчала,
Когда мы с другом ночью рвали глотки.

Так о какой надежде может быть речь,
Когда молитву поменяли на меч,
Когда в Писании сверкает мат,
Когда и солнцу уже не рад,
Когда отбирают, ничего взамен не дав,
Когда стреляют лишь за то, что прав.
Так о какой надежде мы речь ведём?
Что мы посеем? Что мы пожнём?

17.02.2007