Пример окончательности?

Почему народное большинство реагирует так медленно? По причине архетипической — «медленно запрягаем, зато...»? И что произойдет быстрее — сработает до конца данный архетип, или чужие мастера психологической войны его учтут и никакого «зато» уже не будет?


У самой нашей границы — на Украине — внутри населяющего ее, нам кровно и культурно близкого народа началась и уже идет гражданская война. Хочет кто видеть это или отворачивается — оно уже так. Это не «предчувствие гражданской войны», как некогда в перестроечные годы, когда война прошлась по окраинным республикам Союза, а Россия, да и та же Украина благополучно проспали эти как бы «не свои», события. Это не всплеск мятежа, который мог еще недавно быть купирован украинской властью, прояви она ум и волю. Это не очередная «оранжевая», уже пройденный Украиной этап.

Нет, сейчас братский нам народ принужден будет испить чашу именно гражданской войны, даже если большинство городов «ляжет» под новую власть, почитая смирение меньшим из зол. Расправ над населением не миновать: не те пришли, чтоб, скажем, упившись воровством, позабыть про подавление «идейно чуждых». И не для того пришли. Додавливать бандеровцы (как люди идейные) станут до конца. И тех, кто этого понимает и этого не приемлет, тоже найдется в изрядном количестве. Так что противостояние будет, и будет гражданским.

И вот тут возникает серьезная проблема. Она в том, что

а) не всё потенциально не приемлющие новый порядок понимают сегодня, что вообще произошло, кто пришел-то и свой норов кажет, и

б) многие как раз понимают и элементарно трусят. В то время как демонстрация друзьям, врагам и покрывающему этих врагов Западу массовости неприятия бандеровщины — на этом (!) этапе — еще может сильно поменять «расклады».

По пункту «а» хотелось бы поставить (да простится мне невольный и в чем-то неуместный каламбур) точки над «i».

Политический субъект, берущий сейчас власть на Украине и уже вовсю заявляющий о недопустимости ее раздела, является субъектом не только политическим. Он субъект абсолютный, то есть метафизический, онтологический и так далее. В этом нет никакого преувеличения. И дело даже не в том, что это субъект нацистский, хотя и того было бы уже достаточно. Но, будучи изначально заточенным на Россию, этот субъект является нацистско-антирусским. В качестве нацистского субъект, конечно же, фундаментально антисемитский. («Жиды и москали, геть с Украины!»).

Но тут со стороны субъекта возможны послабления, хоть я убеждена, что временные. Нацизм начал послабления сразу после 1945 года. Однако начав эти послабления, нацизм еще более усилил свою — не обычную, не политическую, а именно фундаментальную антирусскость. Лидерство в данном процессе было передано бандеровцам. Бандеровская идея есть фундаментально антирусская идея.

Говоря о ее фундаментальности, я имею в виду антропологию, метафизику и так далее. Налицо редчайший в XXI веке случай живой и страстной окончательности. Москаль для настоящего бандеровца — это не недочеловек, это античеловек. Это «дитя Зла», и его нельзя исправить, ибо оно рождено или сконструировано злом. Окончательность идеи порождает окончательность страсти. Огнем и мечом надо выжигать не только всё «москальское», но и всё «омоскаленное». А поскольку москаль не окончателен, то есть труслив, то его надо запугивать, а потом уничтожать.

Увы, пока что «омоскаленная», как говорят бандеровцы, Восточная Украина, пасует перед бандеровской окончательностью. Говоря нашим языком, бандеровцы отмобилизованы на Зло, но мы не отмобилизованы на Добро. А не отмобилизованное не может победить отмобилизованное. Так же, как овца не может победить волка.

Но если в коллизии «волк — овца» всё задано неумолимостью природных законов, то с человеком дело обстоит принципиально иначе. Человек фундаментально свободен, поэтому он может превратиться из овцы в воина. И неоднократно превращался. Наша Украина героически воевала с нацистами и бандеровцами. И весь их волчий норов был сломлен нашим антинацистским русским духом. Они бежали, поджавши хвост. И именно этого они не могут нам простить. Проявят ли сейчас эту антинацистскую и антибандеровскую окончательность Одесса и Севастополь? Притом, что воистину в огне брода нет, и наша окончательность не может быть не проникнута единым русским и советским духом. Духом Остапа Бульбы и Олега Кошевого.

Очень трудно наш добрый человек приобретает окончательность, то есть мобилизуется. Зло отмобилизовывается быстрее. Именно поэтому сегодня для нас важны все уроки антибандеровской и иной окончательности. Что я имею в виду под иной окончательностью? Увы, окончательность антизападную. Неужели мы и сейчас не увидим, как нагло западные умильные демократы, проповедующие толерантность, натравливают на нас окончательных нацистских волков?

Мы должны признать, что западная идея мутирует. Что на Западе закипает многоликое Зло. Это Зло именно многолико. Бандеровский нацизм и толерантность. Сюсюканье про гуманизм и беспощадность, с которой растаптывают все основания любой — светской или религиозной — гуманистичности. Всмотримся в это многоликое Зло и примем вызов. В одном строю с бандеровцами и другими нацистскими нелюдями идут проповедники инцеста и извращений. В одном ряду с проповедниками оскотинивания, именуемого гедонизмом, идут апологеты смерти, жизнененавистники. Это разные колонны одного войска Зла.

И нет места компромиссу с этим Злом. Нам нужны все уроки бескомпромиссности, то есть окончательности. Даже если в этих уроках есть что-то нас не устраивающее, мы должны, подчеркнув это не устраивающее, всматриваться в окончательность, если она носит необходимый нам антибандеровский, антинацистский, антимонструозно-западный характер. На Западе и во всем мире мы должны искать союзников по этой окончательности. Мы не должны уподобляться врагу, но для этого мы должны назвать врага врагом. А очень многие боятся это сделать.

Так кто же не боится — на той же Украине, например? Всем сердцем, всей душой я на стороне тех, кто митингует в Севастополе и Одессе. Я мечтаю о том, что они проявят окончательность, я верю в это. Но наблюдая, как зажигается на Украине Зло, я хочу понять, кто еще, даже из тех, чьи ценности для меня проблематичны, проявляет окончательность в вопросе о сопротивлении этому многоликому — антибандеровскому, антинацистскому, антимонструозно-западному Злу. Кто они, эти не такие, как мы, но тоже сопротивляющиеся? На кого падает взгляд, если исходить из этой логики широкого фронта и ставить во главу угла именно окончательность? Еще раз отдав дань тому, что происходит в Одессе и Севастополе, я предлагаю вниманию читателя одну неочевидную, проблематичную, но заслуживающую внимания точку искомой нами окончательности.

Но прежде, чем перейти к ее конкретному рассмотрению, настоятельно подчеркну саму прискорбную необходимость идеи «окончательного врага». Признаем, что эта идея очень трудно и медленно проникает в наше сознание. Между тем то, что нам противостоит, — это именно окончательный, то есть «онтологический враг» для подавляющего большинства наших сограждан. Причем он таков и для людей религиозных, изначально понимающих этот язык, и для людей светских, более привыкших оперировать мировоззренческими категориями и считающих фашизм недопустимой идеологией, а также для тех, кто «категориями» не оперирует, но нутром отвергает фашизм именно как нечто запредельное. Тут фишка-то именно в запредельности, как ее ни назови. Просто ли старым немецким «Новым порядком» («Neue Ordnung»), хорошо памятным советскому народу, либо новым «Новым мировым порядком» в английской транскрипции — но безошибочность чутья народу еще не отказала. Он этого мирового господства — не хочет. Он, в отличие от Европы, еще дергается, слыша про идею глобального управления, и на всякие «штуки» в виде якобы обязательных к исполнению международных «конвенций», «юстиций», «форсайтов» — глухо порыкивает.

Но почему в масштабах страны это происходит так глухо? Ведь, как говорил герой небезызвестного фильма, «если я встану, то ты ляжешь»? Почему народное большинство реагирует столь медленно? Только ли по причине архетипической — «медленно запрягаем, зато...»? И что произойдет быстрее — сработает до конца данный архетип, или чужие мастера психологической войны его учтут и никакого «зато» уже не будет?

Ответ, думается, лежит на поверхности. Его, слегка по-разному формулируя, обычно и приводят: «нет организующей силы», «нет лидера», «настоящих буйных мало», «что можно в такой огромной стране сделать вне государственной воли!»... Можно. Но для начала надо спросить самих себя, кто есть наиболее массивные группы в нашем обществе, наиболее чуткие к тому запредельному, что несет с собой политический фашистский субъект? Что тормозит реагирование этих масс, и как снять тормоз?

Вряд ли по вопросу о группах будут расхождения в понимании — тут даже не надо иметь точных данных идущего сейчас опроса по традиционным ценностям. Это консервативная просоветская группа и это еще более консервативная группа — религиозная. Точнее, группы — и раз уж мы о мощности групп говорим, существенны тут православная и исламская. Наиболее — православная.

Так вот, есть одна вещь, которая меня лично давно удивляет. А именно — политическая инертность православных верующих. Много занимаясь в последний год ювенальной тематикой и постоянно общаясь с единомышленниками в православной среде, вижу, что понимание «запредельности» того, что нам предлагают сотворить с детьми и институтом семьи, — полное. Понимание полное и в соответствующих категориях выражаемое. Но при этом... при этом, знаете ли, необъяснимая заторможенность. Понимание не рождает действия! Настоящего, мощного действия. Что очень, очень странно. Ведь на языке верующих атака на религиозные запреты: все эти однополые браки, секспросветы и гендеры — есть пришествие Антихриста и ничто иное. Тут бы и встать всем в полный рост! Однако то ли привычное упование на предрешенность позитивного финала, то ли отсутствие твердой установки священноначалия на тип действия — что-то не позволяет состояться настоящему протесту со стороны наших православных.

Сразу оговорю: будучи человеком сугубо светским, я менее всего хочу оказаться неделикатной по отношению к людям воцерковленным и предпочла бы просто не касаться этих тем. Но не касаться их невозможно. А коснувшись, надо как-то объяснить себе ту половинчатость, тот разрыв между пониманием (в категориях, столь близких к «предельным», апокалипсическим) и действием (достаточно вялым для такого понимания), который характерен для сегодняшнего православного человека — что в России, что на Украине. И давайте признаем, что или возникнет под давлением серьезнейших произошедших событий в нашем едином цивилизационном пространстве общий новый ответ старому «онтологическому врагу», или не возникнет. Или станет гражданам понятно, что «ныне лежит на весах», или... или не станет никаких граждан. В общем-то, всё просто.

Итак, что мы видим? В просоветской части консервативного поля антифашистский ответ пошел. Не столь мощный, как хотелось бы: страшно медленно просыпается Восток — но зато Одесса и Севастополь ответили серьезно. И то, что пятидесятитысячный митинг в Севастополе 23 февраля закончился общим пением «Вставай страна огромная» — событие на плане символическом совсем не малое.

Разумеется, говоря о двух общественных группах — просоветской и православной — я не хочу сказать, будто бы они не пересекаются, что вторая не входит серьезнейшим образом в первую. Входит. Я говорю о другом. О том, что кроме антифашизма как объединяющей мощной идеи светского характера, сейчас неожиданно ставшей снова «военной», есть еще и религиозный фактор, способный, казалось бы, даже более сильно мотивировать на борьбу — это необходимость войны человека верующего с «врагом рода человеческого». Особенно в так называемые последние времена. Их признаки для верующих, согласитесь, налицо. Но видим ли мы такую мотивацию к действию? Видим ли «воинов христовых»?

(Продолжение следует)

Мария Мамиконян