d2-d4

— Нет, так ведь нечестно! Ты всегда, всегда выигрываешь! — она встряхивает головой и обиженно морщит нос , чуть курносый и едва заметно веснушчатый, отчего выражение лица у нее становится совсем детское, словно она развернула конфету, а там — пусто. Быстро-быстро она расставляет фигуры по шахматной доске и зажимает в кулачках за спиной пешки, черную и белую:
— Выбирай! — протягивает руки.
Сидящий напротив едва прикасается тонкими белыми пальцами к правой. Ему выпадает играть черными, он меланхолично пожимает плечами, говоря:
— Если бы я выигрывал всегда, игра была бы бессмысленной.
Она передвигает пешку на d4 и приглаживает за ухо выбившийся каштановый завиток. Шахматистка из нее никудышная. Ей бы все бежать куда-то, хохотать, пританцовывать, а тут сиди на месте и думай — скука.
— Она и так бессмысленная. Переливаем из пустого в порожнее. Вот смотри, я сейчас съем твою пешку, а ты в отместку съешь мою. Всегда так.
— А ты оставь мою пешку в покое и твоя не пострадает — он улыбается терпеливо и чуть снисходительно, — я вот о чем не спросил: может быть, ты хочешь чаю?
Она качает головой и пожимает плечами. Не хочет она чаю. И вообще, не надо о ней заботиться! Взял моду... Лучше бы объяснил, почему она всегда проигрывает. Она теряет ферзя, закусывает губу и смотрит куда-то сквозь своего соперника, словно его и нет вовсе. Он устало вздыхает:
— Шах...
— Вижу. Не мешай думать.
— ... и мат.
— Но я же могу...
— Можешь. Но это ничего не изменит. Тем более, тебе пора.
— Уже?
Он кивает. Она, понурившись, спрыгивает с табуретки. Он берет ее за руку и подводит к открытому окну, садится перед ней на корточки и гладит по щеке:
— Страшно, знаю. Но таков был уговор.
Все, что она помнит — долгий полет, но и это забывается с первым обжигающим глотком воздуха. Ей хочется крикнуть «Не хочу!», но из горла вырывается только пронзительное:
— Аа-а-ааа-ааа!
Чей-то чужой голос произносит деловито и довольно:
— Девочка! Здоровенькая, ишь орет-то. Ну, ну, мамочка, не реви, принимай дочку…

***
Она легко взбегает по винтовой лестнице, и толкает ладонью тяжелую скрипучую дверь.
— Эй, есть кто живой?
Он появляется под аркой с чайником в руках. На шахматной доске две чашки и вазочка с печеньем.
— Чаю?
— Пожалуй – она пожимает плечами и садится на шаткую табуретку, зябко поеживаясь.
— Окно открыто, сквозит – он берет чашку, — я ведь угадал, ты любишь зеленый?
— Ага, только без жасмина – морщится она, уловив навязчивый парфюмерный душок. Но пьёт из вежливости под его пристальным взглядом. К печенью даже не притрагивается.
— Ты, наверное, хочешь что-то спросить? – он собирает посуду и добавляет, уже с кухни, пытаясь перекричать звон чашек и шум воды, — ты формулируй, не торопись. И расставь, пожалуйста, фигуры.
Она не хочет ничего спрашивать и ничего формулировать, но фигуры расставляет. Ей нравится играть в шахматы. Бабушка говорит, что это вырабатывает терпение,  развивает аналитические способности и делает из нее, свиристелки, человека.
Он возвращается с кухни в смешном фартуке в горох, на ходу вытирая мокрые руки полотенцем.
— Гостья играет белыми, — садится напротив, разворачивая доску.
Не раздумывая, она начинает партию каталонским дебютом, d2-d4.
—Что будет, если я выиграю?
— А чего бы тебе хотелось?
— Именно сейчас мне хотелось бы мороженого с лимонным соком. Не знаю, — она пожимает плечами, убирая с доски съеденного черного ферзя, — Чего люди обычно хотят?
— Любви, счастья, везения, — морщится, — простых вещей.
— Лучше мороженого — она улыбается, — Шах.
— Уверена?
— Почти.
Потянувшись, как довольный кот, он убирает с доски белую ладью:
— Шах и мат.
Она досадливо морщится, зажмурившись:
— Нет-нет-нет! — в горле  першит, губы сухие, как наждак, голова кружится.
— Тише, тише, солнышко, — голос почему-то женский, знакомый, испуганный, — ты лежи, ты не говори, тебе говорить нельзя, мне врач говорил…
От всей этой «говорильни» начинает подташнивать. Она открывает глаза. Потолок, крашеная зеленой краской стена, ввалившиеся глаза сестры, вялый букетик гербер на тумбочке, отвратительный больничный запах.
— Что?.. — она пытается поглубже вдохнуть, но чуть не задыхается от боли в ребрах.
— Тебя не было три минуты. Не хотели реанимировать, — всхлип, прохладное прикосновение к руке, — не делай так больше. Не уходи.


***
— Ты?! Что, опять? — она щурится и тянет слова.
— Я.
Он пожимает плечами и смотрит на шахматную доску. Она кивает и цедит сквозь зубы:
— Чай. Без жасмина, если можно.
— Можно.
— Слушай, на этот-то раз, какого черта…
Он вскидывает бровь и покашливает.
— Прости, вырвалось — ни капли раскаяния на ее лице, — В честь чего на этот раз?
— Тыы-ы-ы  зна-ааешь! — хохочет.
— А если я не буду играть? Если я не хочу?
— Давно бы так. Ты можешь отказаться.
— И что тогда будет?
— Хороший вопрос. А чего бы тебе хотелось?
— Любви. Счастья. Везения. Самых простых вещей, веришь? — раздраженно дергает плечом.
— Верю. Я в вас всегда верю, во всех вместе и в каждого по отдельности.
Она подходит к столу, залпом выпивает принесенный им чай, роняет чашку, задумчиво смотрит на осколки под ногами. Он смеется:
— Вот тебе и счастье на подходе. Ну, так что?
—На любовь не играют, — она складывает фигуры в ящик стола и выбегает за дверь, не забыв погромче ей хлопнуть, спотыкается на лестнице, кубарем летит вниз и… просыпается.
— Повезло…