Вавилон
шаткой такой и длинной, из темно-красного кирпича,
в серое небо ушедшей значительно выше вчерашней
Брейгелевой. Где-то вверху, глазу невидимые, крича и
ругаясь, строители явно не из последних, но явно вошедшие в раж ни-
сколько не думая об объеме вкручивали, наподобье смерча,
узкое здание штопором между землей и фабричной сажей,
так высоко, что птицы, с криком недобрым вокруг кружа
без всякой видимой цели, не достигали даже
самого что ни на есть безобидного, вполне еще нижнего этажа
(в их перспективе нарочитая индустриальность сего пейзажа
напоминала менее Брейгеля, более Dublin). Внизу, дрожа
мудрецы воробьиною стайкой корпели над эсперанто
или другою какой волапюкскою вязью, мнимой
надеждой полные, не щадя живота и таланта,
впрочем, судя по опыту, определенно всуе. Засим и
пусть, дураки, корпеют над юркою своею правдой: нам-то
что? Вот уж воистину, эк куда тебя занесло, любимый...
А мы-то все думали, отчего нам понять так друг друга сложно.
Мне чудится – там, в вышине, ты стоишь у окна, рукой
беззвучные чертишь знаки, из всех языков, возможно,
дотоле тебе известных навек позабыв любой,
и мне никак не понять – то ли подняться можно,
то ли, напротив, не стоит, то ли вообще другой
знак какой-то... Но скорее всего ты, правда,
вовсе меня не видя, рассеянно смотришь вниз
(что бесполезно, впрочем: с такой-то выси не только лиц,
но и вообще чего-либо не различить, кроме, разве что, падекатра
снежинок в вечерней сини), строишь планы на завтра,
и, чуть шевеля губами, машинально считаешь птиц...
Январь 2006
Свидетельство о публикации №114030201962