не дальше края света

«провинциальные послания»
                ...*

(...Коль с неба – даже по прошествии дождя – "ни голубинки!",
наковыряем хоть бы и лежалого изюма фунт из
того запаса, что, возможно, заблагоухает из глубинки
заласкано уменьшенным, но всё же явным de profundis.

...Путями не энеидических побегов из горящих трой,
но всё же с тяжкой позвоночнику анхизова унынья мерой
мы, даже будучи прочь вычеркнутыми, переполняем строй,
лишь увеличивающийся – ради свежего предательства венерой.

...И, к пущему недоумению собравшихся зевак,
упрямо избегая вдохновений генерального сражения,
не то чтобы капитулируем, но отдадим приказ взывать
всем дипломатиям любовного словесного сооружения.)


как К МУЗЕ

Лань моя трепетная,
ты пугаешься каждой нечаянно хрустнувшей веточки.
Я же, наверное,
уже перепуган настолько, что вряд ли и вздрогну от выстрела.
Знамя ли мне позабытый тобой треугольник интимной ветоши –
с ним ли, приманивая тебя с круч твоих, в юдоли девятикружья выстоять!

...Словно бы взмыв уже к небу неким летательным аппаратом,
обозреваю места, где постится разброд одиночек, тебе подобных.
Мало вас, ибо о численности поголовья заботятся сами охотники...
Я ли, однако, ещё не записан тебе кровным братом!
Путаясь картами, красные книги легко озлобляют и самых добрых.
Ты же не обнаружилась даже зенитным огнём – только эхом на авиа-оклики,

просто порывами – всем сетевым ухищреньям эфира,
вакуумом совершеннейшей невозмутимости – щупу радарного пеленга;
даже прозревшим чтецам отказнОго текста округи и далей –
разве лишь зудом в зеницах,
точно позором – оправам, клеймённым своей низкопробностью для каратов...
Там, где хотя бы под пальцами трогательный рельеф небывалой сказки
мог бы вести лабиринтами всходов и спусков надежду поиска, –
полная гладь... Или – чем только не оборудованная! – темница.


ТОПОГРАФИЯ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЙ

1

Должно быть, гораздо внимательнее, чем детей, мы растили иллюзии.
Приедешь, и я покажу тебе этот и ныне по многим статьям  г о р о д о к...
(Такие, как мы, в нём намного уместнее, нежели в стати свои заносящемся ГОРОДЕ...
Сегодняшний день генетической памяти – это, по-видимому, парадокс эволюции:
пусть в целом и скромненькое, но в отдельных деталях существенно вещее "док" –
того и гляди, сам себя же с собою ещё и накроет поличного оборотень.)

В движенье до крох от чужих караваев здесь могут вмешаться аж двое Вождей:
они, до сих пор молодясь на своих постаментах, легко соблазняют заблудшие души –
хотя бы и лишь в октябре, исключительно по четвергам – разумеется, после дождей –
для глухонемой эстафеты их жестов держать наготове – пусть вряд ли не уши,

но точно – глаза. Первый – традиционный лаконец: «Товарищ, тебе – туда».
Второй же – как постмодернистский мямля: «Ну, извини, перепутал, товарищ...
Бывает же... Сам уж не знаю я, где оно, это... кажется, вечное... царство труда...
Похоже, кому где придётся...» – Короче, с таких навигаций уже и воды не наваришь.

А, впрочем, пусть тоже не хлебом и солью, но, подлинно как на духу,
посланец былого из местных встречает и раньше; однако, его откровение даже
не балует и пантомимой – лишь столб с величаво задумавшейся головой наверху;
но стела сия разделяет дорогу на двЕ: одна – «в центр», а другая (оттуда) – «туда же»...

Наследие модифицируется, как и бывший когда-то всецело рождественским фрукт:
без пренебрежения (нет бы немедля до самой вкуснятины!) к пользе и в цедре,
мы можем ещё поблуждать парой инвариантов – конечно, не ради былинного «вдруг»,
но чтобы хронически, всё прогнозируя наверняка, обнаружиться именно «в центре».

Что ж «центр»? Пустота. Разве нам же с тобой где-то здесь задержаться в углу,
причём – по скульптурной трактовке одежды и телодвижений – уже лёжа вместе...
Вот только подобный нам памятник в силах снести потребителей транспорта глум
окажется, может быть, от бриллиантовой нам годовщины спустя лет так двести.

Чего доказательством мы и займёмся в не слишком просторных окрестных полях,
взбирающихся облысевшими лбами холмов под их жидкие пейсы и чёлки,
а также в их стриженных маковках, да и в затылках – коль уж не чесать тополя
у дома, в котором мы тоже потрудимся над аргументом интима, как пчёлки

– поскольку запущенность недр в этом городе брошенных угольных шахт
есть где-то улика и нам: назначения НАШЕГО станция всё ещё имя Шахтёрской
здесь носит в маршруте экспресса, в чьём имени регионального юга ландшафт,
одариваясь географией, нежится, точно с подружкой, ещё и слегка прожектёрской

тенденцией, – суть ли носительницы пассажиров утробно жужжащая сталь
в прерывистом, но набирающем силу глиссандо мутирует именно в улей,
стремительностью своих жал – зачастую не менее чем километров до ста! –
все шесть или восемь роений, причём – одной очередью, то есть пуля за пулей,

вгоняя в скалистый массив, суть – как в яблочко этой мишени – в тоннель,
в панический грохот и лязг его тьмы, но не сразу ли и – за границами окон –
в тишайшие соты зеркального мира, что так однозначно бы осатанел,
будь он предоставлен себе в поперечной своей беспредельности, но он – кокон,

чью репродуктивную скорость и кристаллизует внезапно внедрившийся свет.
(С тобою мы всё же отыщем себе и укромных, и праздных, а главное – долгих, минут
во времени, что не теряется, ибо в каком бы ни скрылось оно веществе –
личинкой счастливой поры там оно уже тайно растёт в глубину.)

2

...Как бы меж ног реки). Довольно далеко от моря
(учитывая направление нормального течения реки),
о том, что сталось с морем, два притока спорят
(престранными вестями с моря смущены и рыбаки):

«...морская рыба – вместо пресноводной,
краб – вместо рака, чайки – вместо журавлей;
ондатре с выдрой голод кислородный
устроил контингент, бегущий с кораблей;

кот камышовый вынужден терпеть просоленного Ваську,
а в нём ведь даже полусонным глазом видно подлеца;
вульгарные сирены, похотливые океаниды в краску
вгоняют наших нимф, что отродясь не красили лица!

А мы с тобой – уж сколько лет вода, буквально, в воду
стекались здесь и далее текли одной водой...
Что... за мазут... в каком порту... природу
так оглоушил, что она сплошной средой

не обитания уже, а сточного кишенья стала?
Все реки, кроме приозёрных, так уж повелось, текут в моря, –
и так же, кроме некоторых видов рыб в отдельные места на
прокорм и нерестилище, всегда сюда соваться зря

и неповадно было прочим плавниковым...
Что делается! Этот Океан, он что, по-тихому сошёл с ума?!
– Ты говоришь, с ума сошёл? Нет, ураганным приступом саркомы
старик шалит. Да и заразным, чай – в пустыню его ма...

– А давеча! Заплыло это чудище, представилось Левиафаном
и встало между нами, точно буй или вояка, с бодуна
попутавший дорогу... Да стерильности ли был я Фаном
когда-нибудь, скажи! Но это ж просто ни в какую уже воду, на!

Мы продолжали бы с тобой и дальше быть распутьем
кому положено, но – только погляди на наш песок!
Чей это... след, пардон, недавний? Да не будь я
всё так же чист и полноводен – это же... Да чтоб я пересох!

– Я как-то протекал... мимо одной... молоденькой туристки...
На бережке присела по нужде-с... (Слегка пошёл ко дну)...
Так я к чему – журнальчиком она гоняла наших комаришек, и, конечно, листик
один невинно вырвала оттуда, ну и... Словом, листик этот умыкнул

я тут же. Зачитал в клочки. И даже в кашу.
Там, знаешь, кроме конкуренции канализаций, был ещё один абзац
о некоем периодически обуревающем планету нашу
процессе...
– Да – глобализации. Слыхал я, тоже от невинных – кипятка им в зад-с!

– Ну, вот – сдаётся мне, и добралась до нас сия зараза. Мы, короче, в теме...
– Так что же, Океан здесь ни при чём? А океанский шлак?
– Да что ты! Мудрый старикан. Небось, и сам сейчас по полной пене
пытается отдуться... М-да... Такая вот... вода теперь пошла...»

И, погрузившись в меланхолию, притоки вяло, с
ленцой, задрейфовали вниз уже в безмолвии – обычная равнинная река;
их общая, то есть её, вода уже почти сливалась
с чужой, солёной и прогорклой, но ещё морской... пока...

3

"Где у Реки начало? И – кому?! –
она с изяществом, но в то же время и неприхотливостью истоков
подымет крохотными пальчиками ножек муть,
скрыв тонкие лодыжки в ней, но – чтобы тут же обнажиться икрами притоков,
колен изгибами и бёдер крутизной?
Кому, прикрыв лобок колечками водоворотов,
даст обозреть живот, круглящийся уже одной
приталенной по берегам волной, порой чреватой половодьем родов;
а далее – сверкающую безмятежность лёгкой ряби рёбер
под очерками двух чуть-чуть асимметричных –
как бы в расчётливой небрежности писца
не доведённых парою мысков друг к другу нижних полукружий
до линии как будто всколыхнувшихся – от призрачного всё же промелька её –
бишь, линии – запруд грудей;
по сторонам от них – излучинки едва поросших камышом подмышек,
а после – целый веер вскинутых, как в небо, к Океану рук – или допустим,
что это разметавшиеся космы золотых волос, почти скрывающих лицо
с разверстым к бурным поцелуям моря устьем...
Один из них, конечно же, дойдёт, в конце концов,
туда, где... всеми именуемые «рукавами» на ногах реки
предметы туалета надо бы давно переименовать в «чулки»
и то зимой лишь, ибо в берега она легла, но вряд ли в них одета,
коль даже раздвигает ноги – правда, в сторону земли...
...Ах, эти игры в целомудрие, и вечная меж сушей и водой... вендетта!
Тогда как поцелуев тех прилив
уже дошёл до самых чресл её!..
Она же, разом и щедра и алчна, поит и, одновременно, пьёт."


СКРОМНАЯ ЛЕПТА ВЕРНОПОДДАННЫХ

Всё. Лето, считай, и у нас позади, моя милая.
Так, может быть, соберёмся и двинем в поля:
уставшая от самовластия зелень уже снисходительна к нюансировке...
Не о ромашках же, если с тобой мы – фамилия,
спохватываться! – Поздновато гадать, на кой ляд
всё больше и больше холодной воды прибывает в кипящем сиропе

в канун смены числами дат. – Ведь и список имён на исходе,
поскольку, пускай и лениво медлительный, всё-таки тоже ходок
и Август. – Последний в ряду триумфальных, чем, в общем, и годен
он в цезари – или в калифы на месяц? – от узурпатора Юлия  до

сплошь пронумерованных. – Не утаить здесь ухмылки Фортуне,
когда, ещё тёпленькими, к столь двусмысленным бонусам нас подводя,
Седьмой – и уже аноним – отчеканится разве что блеском латуни,
как медным отливом – Восьмой аноним. – Вот и вся лотерея дождя!..

– Плюс, впрочем, холодное водоснабжение, как мы решили, подумав о морсе:
возможно, горячку ещё ожидающих нас казнокрадств надо будет студить. –
Из двух лишь и лишь препинания знаков, но скудная кардио-скоропись Морзе
считается всё-таки азбукой, – нам бы до снега на ней и успеть обсудить

вопрос дележа барышей. – Речь же не о каких-то презренных отрепьях
с плеча – или с плеч – анонимов! – Ведь паре ещё не отпрянувших прочь –
не только что из-под имперского душа, но и друг от друга – деревья
неужто не зарукоплещут ладошками листьев уже и сейчас, коль не прочь

и двое поверить в совет да любовь, воцарившиеся далеко не на небе:
пусть сплошь анонимы займут все двенадцать престолов его годового кольца,
по ним же двенадцатью календарями, как дюжиной библий, долбя в лютом гневе –
держись, Император: не с нашим ли «Ave...» тебе так не близко ещё до конца!


***

Наш праздник уже наступил: мы снова одни;
ты полностью переоделась в оттенки увядшей сирени, –
и глаз отвыкает от уличной яркости и белизны
бумаги, легко удаляющих с тела последствия трений

меж душами или диагнозами – это уж как кому
покажется из-за не балующих и нелишней зацепкой
агоро- и ксено-фобических перегородок... Но – к чёрту талмуд
столь многих, уже погрешивших динамики переоценкой!

Здесь – секс: не в «единого» мякишей, но в причащенья сортах
уже разобравшись, такой – вожделеющей взятия – ты и останься
как храм или жрица трёх врат – с предвкушением в этих трёх ртах
того, чем я стану и буду тебе, чередуясь в своих, тоже трёх, ипостасях,

и, одновременно, меняя тебя – от неистовства действий до сна
в истоме твоих отправлений («к Эроту») известным орудием культа –
излюбленным жезлом твоим, рычагом или скальпелем – в знак
победы того, чем навряд ли дотошно заинтересуется скульптор –

лишь зодчий, а также – маньяк-орнитолог, коль это ещё и насест
для птичьего преображенья, когда ты заломишь за голову руки
и, вся оперившись горячим ознобом мурашек, зайдёшься до секст
и выше – скорее, уже и не голоса звуком, а пиковой прорезью муки

рождения в небытие, но – чего ты сама не услышишь, уже в забытья
объятьях пропавшая, – лишь воскрешаемая постепенно оттуда моими
объятьями, снова услышишь себя, как, должно быть, и я
вновь буду услышан тобой, вспоминающей смертного имя.


ПРОЭКТ

Оголяясь, правда деревьев всё тише и немногословней, –
и спросонья, из-за бледного ли цвета штор, покажется, что уже – зима...
А бескорневые (двуногие) – и тоже ведь в праведном, как скрижаль, неглиже ума
т. е. грохотом в головах шкафов – подтверждают утреннего озноба каменоломни...

Но... пока ты, канув в зазеркалье, здешних видов на тебя мне не испортила,
у меня уже, по крайней мере, кадров вида летнего – не целая ли кинолента! –
С продюссированьем Эос, раскошелившейся на всё марево ассортимента:
от червонцев на тебе – до рококошников весьма венецианистого ордера.

Даже рожа с бодуна в окне напротив промелькнёт распаренной мечтами розой –
пусть, на самом деле, не изысканно колючая, а попросту небритая и злая...
Разве только ветер с севера в нежданно звонких отзвуках сторожевого лая
не надумает разыгрывать пророчества о саблезубости лобзания с морозом.

Ведь, при всей-то нашей скромности и скрытности, не сами ли себе и угрожая
быть уже давно искусанными столь злопамятно отсроченной вины резцами,
в позолоте их навязшие, не мы ли вдруг пахнём арбузом или огурцами! –
словно снег уже бугрится с хрустом на непринятых былыми закромами урожаях.

Пусть и дни, что сочтены уже, ещё и сами укорачиваются – зато нам
некогда и попрекать друг друга в недостатке навыков бывать счастливыми.
Лишь одна нога у зависти, и та – протез: не под свои же столь хвастливо мы
с лунного целкового размениваемся на сплошь истрёпанный картон жетонов!

(Повторюсь: пока твоим движениям у зеркала – и в нём – ещё не до приличий,
у меня – по крайней мере, в этой киноленте – столько лет, что высохнет и Лета;
а снаружи пусть распоряжается маэстро – бишь, Карпаччо-Гварди-Каналлетто,
если открывает счёт сама Аврора – что ж стесняться! – надо просто обналичить.)

Только в детстве лето вовремя всегда – пусть, целое, делить его, бывает, не с кем.
А взрослея и уполовиниваясь в пары  благосостояния круглогодичных матриц,
мы впечатываем (конвертируем) в сезоны возраст, как и в регионы – адрес:
не нужны уже ни даты, ни автографы, ведь сами же и исполняем роль повестки...

И когда найдут и выберут они себе вполне очеловечивающие их чекана –
раздвигаясь и сдвигаясь створками, те тоже примут их за чистую монету:
за окном – почти зима, а между ними – всё ещё хватает времени и места лету;
опоздание ли, преждевременность ли платежа – на это... даже казначейство начихало.

(Пусть же этот стихотворный кино-бред лишь следует себе,
                ведь так, импровизируясь, и переписывается Сценарий –
по традиционно средиземной ворожбе
                на гуще греко-италийской и, слегка, турецкой смеси адриатик...

Ведь почти что на всю Азию восточнее и много севернее самых апеннинских арктик

нам с тобою надо – остаётся! – озаботиться лишь о кончине без стенаний
(то есть без агоний и следов (позорища двух трупов и затрат на похороны)...

Здесь, в подмокшей фильме лишь, пока и полыхаем порохом мы...
Ну, а – если всё ещё скучать по морю, так – по-тихоокеански: хоть бы даже и цунами!
________________
Главное, чтобы у нас с тобой так и осталось бы всё шито-крыто:
в запуски ли, в окружную ли, но лишь недоумением и финишировала бы среда
нашего здесь обитания; ведь, несмотря на тонны почтами накопленных открыток,
так вот только, верно, и везло когда-либо тому премногодумнейшему Деррида...)

 Артём (Владивосток – Партизанск – Находка – Артём)  2011 – 12