Поэма стены
1.
Когда наступит час расплаты,
Придут голодные солдаты:
Страну огородят стеной
И будет холодно зимой...
А в мире старом, в мире внешнем,
Все будет абсолютно прежним.
И только старые враги
Предъявят новые долги.
Страна снимается с креста.
Она мертва. Казна пуста.
И сын её бесстрашный
Ест чёрствый хлеб вчерашний.
Он ждёт весны, храня зерно.
Он воду пьёт, как пьют вино,
И верит в Воскресенье –
В великий день весенний!
У веры нет иной цены.
Спасение – внутри страны
(Внутри! – а не снаружи,
Где, впрочем, станет хуже).
Там, за воздвигнутой Стеной,
Проклятый мир грозит войной
И Вавилонской башней
Парит во тьме вчерашней...
Он кровожаден и жесток
И молча смотрит на Восток
Великим древним Змием,
Своё скрывая имя.
И если вся страна – пустырь,
Пора построить монастырь
На этом ровном месте
И жить учиться вместе.
2.
Когда раскается Иуда
И бросит сребреники наземь:
– Куда девать их? – спросят люди,
Чьи слёзы превратились в камень.
Одна земля для погребений,
Что назовут «землёю крови»,
На поколенья поколений
Пусть ляжет камнем в изголовье!..
И каждый странник, погребенный
В земле горшечника когда-то,
Есть блудный сын, не возвращенный
В свой дом Отца, сестры и брата.
3.
Мы смотрим на свою страну.
А Время трогает струну...
И разорвётся сердце
У неединоверца.
4.
Один на всех – и храм, и дом.
Лишь так ведут борьбу со злом.
И, проведя границу,
Пусть ездят за границу!
Но возвращаются всегда:
У нас на всех – одна беда!
На всех – одно богатство,
Полмира и полцарства.
У нас на всех – одна земля!
Когда не те учителя,
Правители не те,
Их вечные ученики
У них же кормятся с руки
И бродят в темноте.
А чтобы тьма считалась нормой,
Её и назовут – реформой.
5.
Вот и сняты все маски с лица,
Кроме самой последней...
У больного Земного Отца
Только Рыжий Наследник!..
Двор пустеет у всех на глазах...
Дочь-царевна в горючих слезах.
Не подумайте – сказке конец.
Власть бессмертна, как деньги!
Генералы войдут во дворец –
Покровители этих принцесс.
Покорители юных сердец...
И начнётся судебный процесс,
Как всегда – в понедельник.
Власть отдастся, как девка, тому,
Кто вернёт её в новую тьму,
Окропит её мёртвой водой,
Осветит генеральской звездой
(От которой темнеет уже
И в военной, и в штатской душе).
6.
Генералу пригрезится вне
Сонма снов безобразных,
Что лежит он в Кремлёвской стене,
В орденах первоклассных...
И высокая эта Стена –
Высотою до неба!
И огромная просто страна –
Просит чёрного хлеба.
Но летит парашютом с небес
Только белая манна!
А народ эту манну не ест,
Что нелепо и странно.
7.
Ослепли мы или ослепнем,
Исполнив вражеский совет,
Пока мы духом не окрепнем,
Мы не увидим белый свет!
Лишь будем жить во тьме кромешной
Рабами жалкими тогда
И будет сказочкой потешной
Иным – народная беда.
Но нужно жить и нужно строить,
Избыв проклятье и вину*,
А не ходить за счастьем строем,
И не разменивать страну!
1996 г.
*последний вариант (пр. 2019)
Свидетельство о публикации №114030109795
По сто шпионов Ришелье,
Мигнет француз – известно кардиналу)
-
Сумасшествие любопытных – дело рук самих любопытных.
Марина Сергеева-Новоскольцева 17.11.2023 13:19 Заявить о нарушении
(с)
Иногда помещаю – в сообщениях – разновременные (и тп) события на одно документальное полотно.
М
-
Александр Блок
-
Зима 1911 года была исполнена глубокого внутреннего мужественного напряжения и трепета. Я помню ночные разговоры, из которых впервые вырастало сознание нераздельности и неслиянности искусства, жизни и политики. Мысль, которую, по-видимому, будили сильные толчки извне, одновременно стучалась во все эти двери, не удовлетворяясь более слиянием всего воедино, что было легко и возможно в истинном мистическом сумраке годов, предшествовавших первой революции, а также – в неистинном мистическом похмелье, которое наступило вслед за нею.
Именно мужественное веянье преобладало: трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего – противоречий непримиримых и требовавших примирения. Ясно стал слышен северный жёсткий голос Стриндберга, которому остался всего год жизни. Уже был ощутим запах гари, железа и крови. Весной 1911 года П. Н. Милюков прочёл интереснейшую лекцию под заглавием «Вооруженный мир и сокращение вооружений». В одной из московских газет появилась пророческая статья: «Близость большой войны». В Киеве произошло убийство Андрея Ющинского, и возник вопрос об употреблении евреями христианской крови. Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих, в Средиземном море – разыгрался знаменательный эпизод «Пантера-Агадир».
Неразрывно со всем этим для меня связан расцвет французской борьбы в петербургских цирках; тысячная толпа проявляла исключительный интерес к ней; среди борцов были истинные художники; я никогда не забуду борьбы безобразного русского тяжеловеса с голландцем, мускульная система которого представляла из себя совершеннейший музыкальный инструмент редкой красоты.
В этом именно году, наконец, была в особенной моде у нас авиация; все мы помним ряд красивых воздушных петель, полётов вниз головой, – падений и смертей талантливых и бездарных авиаторов.
Наконец, осенью в Киеве был убит Столыпин, что знаменовало окончательный переход управления страной из рук полудворянских, получиновничьих в руки департамента полиции.
Все эти факты, казалось бы столь различные, для меня имеют один музыкальный смысл. Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни, доступных моему зрению в данное время, и уверен, что все они вместе всегда создают единый музыкальный напор.
Я думаю, что простейшим выражением ритма того времени, когда мир, готовившийся к неслыханным событиям, так усиленно и планомерно развивал свои физические, политически и военные мускулы, был ямб. Вероятно, поэтому повлекло и меня, издавна гонимого по миру бичами этого ямба, отдаться его упругой воле на более продолжительное время.
Тогда мне пришлось начать постройку большой поэмы под названием «Возмездие». Её план представлялся мне в виде концентрических кругов, которые становились всё у́же и у́же, и самый маленький круг, съёжившись до предела, начинал опять жить своею самостоятельной жизнью, распирать и раздвигать окружающую среду и, в свою очередь, действовать на периферию. Такова была жизнь чертежа, который мне рисовался, – в сознание и на слова я это стараюсь перевести лишь сейчас; тогда это присутствовало преимущественно в понятии музыкальном и мускульном…
-
Пусть церковь тёмная пуста,
Пусть пастырь спит; я до обедни
Пройду росистую межу,
Ключ ржавый поверну в затворе
И в алом от зари притворе
Свою обедню отслужу.
Марина Сергеева-Новоскольцева 18.11.2023 14:42 Заявить о нарушении