Агония суеты

 В присутствии меня можно смело сходить с ума.
                Я покажу обратную дорогу.
 
                Вторник, ночь с 17 на 18 февраля

   Я лежу на одной половинке двухместной кровати, справа. Обычно я никогда не выбираю, а ложусь ровно посредине, но последние дни мне кажется, что рядом кто-то есть, хотя я точно знаю, что рядом никого нет и быть не может. По-видимому, я живу одна и никого не впускаю, вернее, никто и не собирается претендовать на мое гостеприимство, поэтому последние полтора года, а может и больше, я ложусь ровно посредине кровати и ни о ком не думаю, но сейчас... нет, это не чувство предвлюбленности, и не ощущение чьего-то присутствия в скором будущем, это что-то другое. Настолько другое, что, порой, кажется: оно вовсе меня не покинуло, а все прошедшее время находилось где-то возле меня. Я не чувствую его, не вижу, не ощущаю. Я не могу взять его за руку, ведь я даже не знаю – есть ли у него руки, это какое-то легкое безумие – постоянно, ежеминутно думать о том, чего на самом деле нет, не существует. У меня мурашки от мысли, что сейчас оно лежит рядом со мной и читает то, что я пишу. Я переворачиваюсь на спину и пытаюсь себя пересилить, чтобы оказаться на другой стороне кровати. «В этом нет ничего страшного», – уверяю я себя, но тем не менее ничего не могу поделать и оказываюсь вновь на своем прежнем месте. «Все возвращается на круги своя», – думаю я. «А у меня – плоскости, я из-за одной плоскости не могу пересечь другую.» Кажется, он ушел. В голове мелькнула мысль: призрак, привидение, фантом? Какой бред... уперевшись локтем в стенку, смотрю в черный стеклянный потолок из множества квадратов... Во всем есть симметрия и закономерность: если один стеклянный квадрат рассыпется на осколки, то, наверняка, обрушится и весь потолок, точнее обшивка потолка и тогда-то я и увижу то, что за ней скрывается. Может, он – тоже, какой-нибудь квадрат, частично составляющий и олицетворяющий мое внешнее проявление, мою маску? Что же, мне следует занять соответствующее положение и дожидаться его возвращения, ничто иное не сможет прояснить то, что сейчас происходит со мной. Хотя, почему – со мной? Быть может, сотни, тысячи людей сейчас смотрят в потолок и ждут его, и, именно поэтому, я не могу его дождаться. Какой эгоизм, во мне нет ничего удивительного и необыкновенного, я ничем не отличаюсь от этих сотен или тысяч, я – такая же, как все. И только он ЗНАЕТ – что со мной не так, иначе бы мы не узнали бы друг о друге. Никого нет рядом, это все мои глупые мысли. Сейчас я лягу на другую сторону кровати и усну. Только зачем мне ложиться на другую сторону – там окно и сквозняк, а еще эти картины, которые вечно норовят на меня свалиться... Я спорю сама с собой, что, видимо, логичнее было бы лечь на другую сторону, чтобы простыть еще сильнее и получить какую-нибудь пневмонию или же бронхит. Я останусь там, где я есть, а для уверенности, что я абсолютно одна – кину вторую подушку на его место...
   Как можно любить людей, которые отнимают у тебя свободу, занимают твое пространство, отнимают у тебя жизнь? Как вообще можно любить что-то такое? Сегодня оно есть, а завтра оно исчезнет ни с того, ни с сего, прихватив с собою кусок тебя, а заодно и твоей жизни – с твоими идеями, фантазиями и опытом. Нет, это – чудовищно: отдавать себя ни за что и терять. Да кто ты такой, чтобы так распоряжаться своей жизнью? Она дана тебе в собственность всего раз, она подарена, но подарена она может быть только лишь единожды, а в ином случае – решись ее лишиться и вовсе. Жизнь дана, чтобы жить, а не чтобы ее кому-то еще дарить.


                Среда, 3 часа ночи

   Шесть утра, надо поставить будильник на шесть утра... Черт, я кажется поняла, в чем же дело. Все дело в телефоне – он всегда лежит слева от меня на той же кровати, где и сплю я. Каждую ночь. У меня нет обыкновенных часов или там, будильника, к примеру, поэтому я всегда в таких случаях использую телефон. Стоит перечитать все сообщения за последние полгода и проверить уведомления на электронной почте, должно быть он еще был жив (?) и мы общались, а общаться мы могли только так – через телефон, и, скорее всего, благодаря сообщениям. Я ни с кем не разговариваю, и в этом тоже нет ничего удивительного, за исключением того, что у меня вообще откуда-то появился телефон. Я даже не знаю, как мог бы звучать мой голос, если бы я могла его слышать. И тем не менее, я думаю, что его у меня нет, хоть он и есть, и его мог бы услышать кто угодно, если бы только захотел. Я не слышу, но зато другие – слышат, но я могу представлять все, что угодно и мне абсолютно не интересен мир звуков, который окружает всех остальных людей. А чтобы никто этого не заметил, на улицу я всегда выхожу в громоздких наушниках и слушаю свои мысли, но чаще я их вижу с открытыми глазами... Да, я вижу именно мысли, а не то, что могло бы заставить меня думать о том или о другом...


                Среда, после полудня

– Запахло весной!
– Весна пахнет собачьим дерьмом и сбросами мясокомбината, другого запаха весны я не знаю, – он не обращает на меня внимания и мы идем дальше.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спрашивает он, утаптывая уже грязный снег.
– Откупориваю прошлое.
– И какое на вкус оно, твое прошлое?

   Я останавливаюсь и ловлю себя на мысли, что ответить мне нечего. Какое «прошлое», какое «будущее»? Есть одна замечательная штука – называется, «настоящее». Оно похоже на ту слизкую, разлагающуюся жижу, перетекающую в «песочных» масляных часах: сверху будущее, а внизу – прошлое, но составляющая их одна и та же – тягучая жидкость, неравномерно перемешивающаяся и образующая воздушные пузырьки – воспоминания, а множество этих пузырьков, наверное, и называется «ностальгией». Я поднимаю глаза и вижу блеклое небо: без солнца, без луны, облаков и звезд – совершенно пустое, одинаково перетекающее в такой же снег. Еще немного, и оно меня раздавит. Пред тем, как увидеть какой-нибудь бредовый сон, я часто чувствую нечто похожее – как из-под ног уходит земля, а полюса сменяют друг друга, как здоровенные разбухающие цепи лишают меня дыхания и я задыхаюсь, и, в конце концов, как что-то огромное и необъятное поглощает меня. Сначала кружится голова, затем отнимаются ноги и руки, после чего приходит ощущение невероятной тяжести и ты вздрагиваешь, будто впечатался в асфальт после полета с двадцатого этажа. «А не сон ли все это?» И то, что сейчас я с кем-то разговариваю, идущим в ногу со мной – может его вовсе не существует, а я всего лишь задаю сама себе вопросы и сама же на них не знаю ответа; и то, что все мои сны – и есть реальность, а то, что происходит вокруг – несуществующий вздор, несущий только мнимую боль и радость... я думаю об этом постоянно, я думаю, что я – думаю...
   Какое подлое мошенничество по отношению к себе.

               
                Четверг утром, 20 февраля

   Автор никогда не лжет, когда хочет сказать что-либо о людях, но он никогда не скажет правду о себе. Вот и я полагаю, что нет ничего замечательнее того, чего у тебя НЕТ: у меня нет правды. Но ее нет нигде – ни во мне, ни в других. Однако, мне нравится мой мир – он не требует каких-либо доказательств его существования и свидетельства того, что он именно мой.


                Четверг, 5 часов вечера

   Я держу в руках телефон. Все сообщения в нем стерты. Принятых и набранных звонков, разумеется, нет. Остается только гадать – что же будет дальше. Но сейчас меня охватывает паника – ни одного намека и ни одной подсказки, словно не было никакой жизни ДО и она не продолжается и ПОСЛЕ. Я остаюсь ни с чем. 


                Пятница, полдень

   К чему записывать в дневник то, что УЖЕ произошло? Нужно записывать то, что только произойдет, нужно видеть все, что может произойти.
   Хочется выпить. Выпить не чая, не кефира и даже не кофе. Холодильник как всегда пуст, алкоголя в нем не хранилось, наверное, если не с роду, так уж лет пятнадцать точно. А я, вроде бы, и не напиваюсь, не пью, не выпиваю. Говорят, когда выпьешь, хочется просить прощения. Просить прощения у всех, кого больше нет рядом, у тех, кого ты любишь, да, черт возьми, прощения хочется просить даже у комара или у мухи, которую ты размажешь по оконному стеклу. Интересно было бы пережить это хотя бы раз. Помнится, кто-то обещал меня спаить. Не помню кто, но что обещали – помню точно.


                Пятница, половина десятого

   Белое вино плавно и равномерно наполняет высокий фужер. Когда ты берешь его в руки, кажется, что тонкая хрустальная ножка чуть-чуть выгнется в твою сторону и рассыпется прямо у тебя в руках. Теплыми губами ты касаешься его закругленного края и ощущаешь терпкую сладость, мгновенно сменяющуюся легкой горечью с издавна забытым привкусом. И, вуаля – ничего не происходит. Второй, третий, седьмой фужер переходит в привычку, механически отработанное, наклонное действие, и –  ВСЕ. Нет ни капли желания ни перед кем встать на колени, разрыдаться или кому-нибудь написать, попросив прощения. Глаза слипаются, как в пустынном зените, невыносимо хочется спать. Кажется, что мои руки и ноги оказываются на одном уровне, потолок сливается с полом, но я точно знаю, что сейчас твердо стою на своих ногах на полу. С уверенностью, например, могу взять грифель и начертить какую-либо многогранную фигуру или с маху встать на мостик – без разницы, я тут же оказываюсь СНОВА в мыслях и мнимом действии, я не отключаюсь, потому что всегда ЗНАЮ, что я могу сделать это в любой момент, в любое время. Стереотипность, судорожная парализованность, ограниченность... – если бы. НЕВОЗМОЖНОСТЬ заставить свой мозг отключиться хотя бы на секунду, любое отключение подобно смерти всего организма, организм не может существовать как единое целое вне работы высшего органа, человек без разума – уже не человек.

Напиться мне не удалось.


                Ночь с 22 на 23 февраля

Погрузиться в глубокий сон... Не помню, как я оказалась снова в кровати, но то, что произошло во время моего дрема куда более заинтересовало меня, нежели...
   Маленький человечек, сняв котелок, сел на край кровати и, вероятно, пристально на меня смотрел, что и вынудило меня перевернуться и приоткрыть глаза. Я не отдавала себе отчета – происходит ли это в реальности, во сне, или же у меня галлюцинации, но казалось, что смотря на меня, он видел сквозь, тогда же он и видел то, чего не вижу я, когда смотрю в зеркало или на других людей и это-то стало меня настораживать. Я, почему-то, даже не задумалась «кто он» и «как он сюда попал», хотя, в здравом рассудке, это должны были бы быть первые мои вопросы.
   Он попытался приблизиться, чтобы прикоснуться ко мне, но я тут же отскочила и довольно-таки неприятно стукнулась локтем об металлическую опору кровати. Случилось то, чего я так боялась – я оказалась на его месте, а он  – на правой стороне. Без сомнения, все это время именно этот человек находился со мной рядом и наблюдал за каждым моим движением, за каждым ходом мыслей. Он мог легко наблюдать даже за тем, чего не происходило – он заранее знал каждый мой дальнейший шаг и более того, он – часть меня. Такая же неотъемлемая часть меня, как, например, ресница, рука или же ноготь, и если я решусь избавиться от него – у меня ничего не выйдет, ведь сейчас он видит именно то, о чем я думаю...
– В первую очередь нужно задуматься о том, как мы пересеклись и когда это произошло, все остальное должно оказаться явным, –
несмотря на свой рост, он свысока смотрел на меня, приподняв от восхищения одну бровь; его темные глаза не вселяли доверия и в одно мгновения я поняла, что нужно перестать думать о чем либо.
– Но как? КАК это возможно?!
Стало заметно, как его лицо перекосило, будто несколько из лицевых нервов перестали ему подчиняться и он невольно закатил глаза к стеклянному потолку – было видно, что ЭТО причиняло ему некую боль. Я попыталась поймать его взгляд в отражении стекол, и он тут же вскочил с кровати, – жест его в тот момент был похож как на угрозу, так и на мольбу, казалось, что он хотел прижать указательный палец к моим губам; его глаза показались мне настолько безумными, насколько это только возможно, притом он сильно прикусил нижнюю губу,  попятившись к двери. Я понимала, что теперь он не может причинить мне зла и нужно было последовать за ним, против его воли, но стоило мне только на мгновение закрыть глаза, как он исчез. Выбежав из комнаты, я сначала попыталась направиться за ним интуитивно, но потом неожиданно для себя, меньше чем за минуту поняла, что ОПЯТЬ я думаю, стараясь ухватить его мысль – куда бы направилась я, если бы оказалась на его месте.
   Попытки оказались напрасными – я сама указала ему путь к свободе, по которому не последую сама.
   Но он еще вернется, стоит мне только захотеть ПОДУМАТЬ.


                Понедельник, 7 утра

Отсутствие мыслей – идеальный консонанс.

<........>


                Понедельник, 3 марта

Я стою с маленькой записной книжкой и сточенным карандашом в коридоре:

  Трудно не совершать ошибок в мире, который  полон ошибок...

СУЕТА. Что может быть омерзительнее суеты? Подлость, коварство, жадность? Или, может быть – похоть, гнев, зависть? Не-е-е-т. Только представьте, что та суета, которая постоянно находится вокруг вас и постепенно всасывается в вас, как неотъемлемая часть вашего существования – это и есть все то, перечисленное, называемое «грехами», и все они перемешаны, и в каждом человеке, находящимся рядом, они не по одному, а, как минимум, по 4 – 5, они, словно морской песок, который подбрасывают волны, взбалтывают и бросают, и каждый раз с еще большей силой, а песок этот, в свою очередь, если на него долго смотреть, обязательно отлетит вам в глаз. В этой суете люди забывают о том, что они – люди: они звереют, затаптывая друг друга на одном перекрестке, в тот момент, как время от этого нисколько не изменится, а вслед за временем – и все остальное, ради чего они так спешат; они дичают, доказывая друг другу собственную неправоту и давятся фонтаном слюней из злости и ненависти; они – сходят с ума, без повода ревнуя представителей противоположного пола (и не только...), пытаясь доминировать надо всем, чем только можно и нельзя, убивая все живое в себе...
– ФАРС! –
где-то в глубине себя кричу я, стоя в пустом коридоре перед закрытой дверью, ведь и здесь я даже не знаю – откроется она вообще когда-либо, пусть уже не для меня, а в принципе?
– Чего я жду?
– Суеты.
...когда меня будут задевать и впечатывать в стену абсолютно чужие, незнакомые мне люди и в этот момент я пойму, что нужно спрятать подальше записную книжку, пока и ее не разорвали в клочья; около закрытой двери соберется еще человек двадцать и ни у одного из них не будет ключа, я просто уверена в этом. ОНА меня поглотит и я окончательно забуду о ней. Кажется, я начинаю ее бояться, бояться из-за людей. Они становятся неуправляемым стадом скота, который гонит такое же стадо, только чуть-чуть успешнее, по мнению какого-нибудь третьего стада, но на самом деле – все они совершенно одинаковы.
   Пожалуй, мне не следует здесь больше оставаться. Пожалуй, у меня внутреннее, глубокое, «диссоциальное расстройство личности».
   Только бы выбраться отсюда...


                Вторник, около 11 утра

   ВСЕ люди ЗНАЮТ друг о друге, и, значит, они могут знать и обо мне. Так верно ли и то, что и я о них что-то знаю?

   Десять минут назад проснулась от того, что мне... неприятно. Неприятно дышать и лежать на кровати, мне неприятен белый свет, который отражается из еще замерзших окон от снега в стеклянном потолке и давит на меня своей безупречной белизной и возвышенной надо мной чистотой. Вокруг меня ничего не происходит: на земле снег, на столе книги, везде люди – все статично и обыденно. И на все это ложится пыль времени, все меняется только снаружи, а изнутри остается тем же: снег растает, и земля окажется вновь заплеванной и грязной; книги иссохнут, но то, что в них написано никогда, не при каких обстоятельствах не изменится; все люди рано или поздно умрут, кого-то сожгут, а кого-то закопают, и они будут медленно разлагаться, перевариваемые червями и погребальными могильщиками, они превратятся в землю, по которой я уже хожу тридцать с чем-то лет...

   Этим утром меня не спасает даже до терпкости крепкий кофе.

   Кажется, мне надо было кого-то помянуть. А кто умер последним? Кто-то из родственников, соседей или же моих знакомых? Давно никто не умирал. Что ж, помяну всех умерших, ибо живых поминать – не дай бог еще встретить.


                5 марта, у перекрестка

   Мне кажется, я умерла. Мое существование прекратилось, я не взаимодействую ни с чем, я смотрю в одну точку и ничего более не вижу. Я даже не моргаю и почти не дышу.
   Я замерла в восхищении – ОН стоял передо мной такой, какой он есть на самом деле, движимый мыслью, живой, дышащий. Его выразительные глаза поблескивали, как тогда, в отражении стекол, и, казалось, подхихикивали надо мной. Исчезла та осуждающая и самодовольная гримаса, на мгновение мне вновь показалось, что мы знакомы – он мог бы легко пройти мимо, и я бы его не заметила, но он нарочно приостановился около меня. Пыльный город замер вместе с ним, и все прониклось некой безмятежностью и размеренностью. Зеленый блик светофора будто подтолкнул его, и он направился в сторону перекрестка к площади. Мне уже было его не догнать, он проворно слился с немногочисленной толпой и я его потеряла. У меня всего навсего перехватило дух от удивления, но благодаря этому я поняла – мы разделились, именно в этот момент, когда вокруг все замерло и потеряло какое-либо значение, произошло самое главное – мы встретились, не думая друг о друге и его существование вполне реалистично: он задевает прохожего и извиняется, тот, в свою очередь, кивает и уже несколько озадаченно продолжает свой путь. Осталось выяснить – существую ли я, если только это все не ловушка.
    Я снимаю наушники и ускоряюсь, мне нужен какой-либо контакт не с вещью, предметом, а с живым, желательно, здравомыслящим, существом. Направляясь в ту же сторону, что и он, я оказываюсь в самом нутре черной толпы, которая кишит суетой и неприятным запахом дешевого табака. Я закрываю глаза и чувствую, как теряю контроль... ОНО снова меня настигло. Обмякшие конечности не в состоянии «поддаваться силе мыслей», и я валюсь на скользкий асфальт. Каждый звук вызывает соматические мучения, будто меня заживо режут во сне или же обдают раскаленным металлом, я начинаю СЛЫШАТЬ и кажется, понимать, то, о чем сейчас говорит собравшаяся толпа вокруг моего тела и все это представляю. Я вижу себя со стороны.
   Это – ловушка.

                Март-апрель, много дней спустя

   Кошмарная ночь. Судя по всему, меня привезли в приют: нет стеклянного потолка, нет той зловещей двухместной кровати, нет книг и запаха синеющей лаванды...
   Я жду, когда у меня кончатся силы и я перестану кашлять кровью, и вообще – перестану дышать. Я с трудом удерживаю в руке карандаш, и если он сейчас нечаянно упадет, то я не напишу больше ни единого слова, НИКОГДА... Мне страшно, потому что я понимаю, что это может быть конец, это может быть последняя ночь...
   Еще ни разу в жизни мне не было так страшно.
   Я отчаянно пытаюсь, но не могу вспомнить то, что привело мне СЮДА... Мелькающий светофор, задетый кем-то прохожий... Кем-то... С тех пор прошло несколько недель, а может и с месяц, событийная цепочка окончательно разорвана: «где» я была и «что» происходило со мной все это время – я не знаю.
   Мне хочется всадить этот тупой карандаш в плоть, в какую-нибудь мягкую плоть и почувствовать, как нечто теплое и неторопливое будет стекать по моим ладоням, запястьям, направляясь к локтям. За безобидностью этих крашеных в отвратительный желтый цвет стен скрывается свобода, которая, как сходящий с ума от голода слепень, назойливо трется вокруг меня и навязчиво бубнит. Луна почти достигла апогея – она УЖЕ не дает мне спать, как и кашель, эти стены, как эти МЫСЛИ. Апогея достигло все. А апогей – всегда предвестник конца, конца этой агонии, случившейся со мной безумной истории... Значит, все-таки, что-то было. Случилась ИСТОРИЯ, которая стала переходной ступенью к этому состоянию.

   Дверь скрипнула и на пороге показался ОН.

   Меня охватило острое предчувствие еще большего страха и я начинаю безудержно смеяться, хохотать до слез – пусть это будет последнее, на что я потрачу свои силы. Его застывшая, не двусмысленная физиономия заставляет меня хохотать еще больше, оскалив зубы, и я срываюсь на неуместно гомерический смех. Он, ослепленный столь непредвиденным исходом, не смеет даже пошевелиться в присутствии меня и исчерпывающе взирает на все это своими темными, округлившимися от удивления, глазами. СУЕТА ПРОШЛА, кроме нас двоих в комнате никого нет, и я в последний раз вижу свое проказливое отражение в оконном стекле; последний раз вижу его – язвительно озирающегося по сторонам; последний раз вижу этот пыльный город сквозь слезы неистового смеха. Действительность извивается у меня на глазах, как ядовитая песчаная змея, которая вот-вот подарит мне ту драгоценную каплю яда, в которой я так нуждаюсь.

   Он садится на край кровати, прижимает меня к себе и я уже знаю, что завтра НАС здесь НЕ БУДЕТ.