Всё гуще сплин

Глядит в окно луна бесстрастным оком,
раздумий невесёлых длится нить,
в моём существованье одиноком
мне некого, по совести, винить.

Не жду друзей, не тщусь искать любови,
и скучен мне прообраз бытия,
из зеркала, насупив хмуро брови,
гляжу и я – и, словно бы, не я.

Остыло сердце от цинизма жизни,
и в сплине, незнакомом, может, всем,
прошедшее, как в искажённой призме,
туманно и расплывчато совсем.

Всё скурвилось в теченье жизни куцей,
всё гуще сплин, всё призрачней покой,
от всех майданных глупых революций,
от всей незащищённости людской.

На баррикады? – да они потешны:
покрышки жгут, неистово орут,
но гарь и дым, огонь и чад кромешный
гражданскою войною отдают.

И гложет пониманием жестоким,
мутит, как, если б перепил вина:
коль остаёшься в жизни одиноким,
то это и диагноз, и вина…

За тех и за других молиться я не
хочу и не могу. Их – не постичь!
И даже панацея покаяний
неверие бессильна излечить…