Пленившая Темного Лорда

Сколько бы в мире не существовало различных инструментов и уж тем более способов и средств письма, не говоря уже о манере этого преинтереснейшего действия и местах его применения. И уже тем, более не считая тех безумцев, изобретающих совершенно потрясающие, изощренные способы применения своей фантазии. Для себя же она видела приемлемым лишь два инструмента письма: совершенно обычный простой грифельный карандаш и удивительной красоты перьевую ручку, чернила которой часто терялись или и вовсе крайне неожиданно засыхали в ней, и Лиззарианде приходилось часами сидеть, «ухаживать» за этим непослушным, капризным «произведением искусства». Но, похоже, ей даже нравились подобные хлопоты. По крайней мере, я не припомню ни одного случая, когда она жаловалась на подобные мелкие неприятности. И, вероятно, в мире не было той силы, способной хоть как-то смерить её тягу к такому своевольному инструменту выражения своих мыслей. Спустя время Лиз уже невозможно было представить без остро наточенного карандаша, вместо шпильки закрученного в её огненно-золотых вьющихся волосах, и объёмной, пухлой книжечки в руках или заплечной сумке. Эта самая книжечка, которую я ей когда-то подарил, разбухла от многочисленных закладок и веревочек-тесемочек, напоминающих Лиз о чем-то, что она когда-то написала и отложила до лучших времен, надеясь позже додумать эти мысли снова, переосмыслить или даже понять то, что тогда казалось ей сущей ерундой.

Большая часть страниц была настолько исписана аккуратным мелким почерком со множеством приписок, поправок, заметок, выделений, комментариев, располагающихся по всевозможным направлениям: на полях, по краю огибая страницу; по центру, изображая не то очень кривое солнышко, не то  весьма расплывчатый квадрат – что было немного страшно касаться этих страниц, казавшихся готовыми пойти мелкими трещинами как очень тонкое стекло от одного неосторожного прикосновения. Многие записи шли по диагонали, волнами расходясь и сужаясь к углам. Еще часть записей и вовсе была сделана вверх ногами, если можно так выразиться. Она никогда не обращала внимания на такие «скучные правила» и писала так, как ей вздумается. Но, не смотря на все эти причуды, записи были сделаны аккуратным, красивым и легко читаемым почерком. От всего этого станицы многострадальной, слегка потрепанной книжечки казались невероятно хрупкими, как крылья бабочки, что могут рассыпаться только от того, что их сжали чуть сильнее, чем  того следовало.
И вот эта самая книжечка лежала на моем столе, а я как заворожённый бережно переворачивал хрупкие страницы, рассматривал причудливые переплетенные крупные полупрозрачные бусины и яркие ленты, заменяющие ей закладки. И как только такие объёмные «напоминания» уместились в такую сравнительно небольшую книжечку? Нежно, почти с позабытой лаской медленно гладил тонкие страницы, покрытые остатками чернил и грифеля. Порой казалось, что книга отвечает мне тем же теплом, что и она. Когда-то…

Золотой отсвет догорающей свечи неровным пятном падал на желтоватые страницы. Свеча почти догорела. Сколько же я здесь сидел? Теплые чуть смятые страницы, ставшие свидетелями осколка нашего далекого, почти недоступного сейчас счастья, будто все еще хранили отпечаток её души. В моей памяти она осталась все такой же яркой, как огонек, как маленький быстрый светлячок, скользящий у водной глади, большого, тихого, глубокого и хрустально чистого озера. Маленький теплый огонек, способный согреть, растопить сердце даже одного Темного Лорда, позабывшего, что оно у него все еще есть, а не отвалилось за ненадобностью. И этот самый Темный Лорд, когда-то преданный всеми, забытый и проклятый, когда-то найденный ею, и получивший еще один шанс снова жить и обрести свое счастье, сидел в пустом и холодном замке на обрыве над морем на самом краю известного мира и чувствовал, как Пустота постепенно забирает его в свои объятия, растворяя его в себе, его чувства, мысли, память, его новоприобретенные душу и сердце. Час за часом, день за днем, с упорством муравья, самолично придушившего большую гусеницу и прущего её хладный трупик в свое муравьиное логово. Порой я совершенно растворялся в этих воспоминаниях, не способный ни исправить все случившееся, изменить ход времени и спасти её, ни уйти следом. Мне оставалось лишь медленно исчезать, постепенно стираясь Пустотой, забывая обо всем, что было вокруг. Без неё мир уже давно потерял свои краски, словно художник, недовольный своим творением, вылил на только завершенное произведение полный флакон растворителя.

Временами я забывался долгим, но при этом тревожным сном, в котором снова и снова возвращался к тому дню, когда потерял её навсегда. После сотен попыток вернуть её к жизни, после того, как перепробовал все доступные и недоступные средства, отдал половину своей души, после того, как потребовал помощи у Сил, чьи истинные имена не имел права даже знать и произносить вслух, и заплатил названную ими цену. (Шепот Пустоты холодом обжег висок, и по щеке скатилась тяжелая капля крови. Сейчас даже её запах с привкусом железа казался чем-то далеким, почти стертым временем).

В конце всего я остался наедине с красивой куклой, так похожей на неё. Похожей, но совершенно пустой. Лишь искусно сделанная оболочка. Без души. Без чувств и эмоций. Она молчаливым призраком скиталась по замку, распугивая оставшуюся в замке прислугу, изрядно поседевшую за последний месяц.

Эта кукла не была немой. Нет, её голосок был удивительно похож на голос той, чьей копией она должна была стать, но говорила она редко и в основном простые обыденные фразы, такие же пустые, как и она сама. И это было еще мучительнее, чем само осознание невозможности вернуть всё вспять. Вернуть мою драгоценную Лиз…

Я закрыл книгу и, вытянув перед собой на столе руки, положил на них голову, закрыв глаза. Где-то далеко. В глубине замка на лестнице раздались быстрые шаги. Прислуга так не ходит. Я прислушался. Нет, не она…
Наверно, я снова сплю. Или Пустота, наконец, лишила меня рассудка. Шаги послышались гораздо ближе. За моей дверью стояло создание, чей огонек души я никогда и ни с чем не спутаю, потому что он давно отпечатался на моем сердце. Я поспешил открыть глаза, надеясь, что чувства не обманули меня, надеясь, снова увидеть её.

Дверь медленно распахнулась…

Мучительное ожидание сковало и без того затекшее от долгого сидения неподвижно тело, превращая его в нерушимый монолитный гранит. Кажется, сердце забыло, что ему нужно качать кровь в это довольно крупное тело. «Не томи!» - мысленно взмолился я. Тягучая тишина хищной хваткой вцепилась в пересохшее горло.

И нежный смех легким взмахом разом оборвал все оковы.

На пороге стояла она. Моя Лиззарианда…