Имена и даты в канве судьбы. Повесть

                «Воззовёт ко Мне, и услышу его;
                с ним есмь в скорби…» (Пс.90).

                Расстрел священников
     В 2017 году исполняется 80 лет страшной трагедии: антинародному террору. В круглые даты душа всегда стремится к своим истокам.
               
                «Так всегда с посланниками
                нового, радостного, идеального.
                От учителя они унаследовали и
                славу и тернии.
                Об апостольском жребии, об отношении
                потомков к подвигу несущих свет
               
                размышляли во все времена»
               
                Митрополит Антоний.
        В Библии сказано, что немедленно посылается серп, когда готова жатва. Всевышний забирает человека, когда он готов для вечной жизни. Насильственная мученическая смерть, снимает все грехи и человек предстает пред Богом, полностью очистившимся. То была великая жатва: только в городе Колпашево Томской области осенью 1937 года было расстреляно более 600 человек. Среди них оба моих дедушки – священники. Петру Дмитриевичу Федюшину было 60 лет, а Гаврииле Ивановичу Перевозникову – 49. Реабилитирован был только мамин отец – Гавриила Иванович, а про папиного на все запросы был отрицательный ответ.
       И вот я спускаюсь по длинной лестнице бывшей тюрьмы, что на Ново – соборной площади. Сейчас здесь музей. Мемориал открывают слова, от которых мурашки бегут по коже:
Вечная память жертвам
Антинародного террора,
длившегося десятилетиями
после 1917 года
на Томской земле.
***
Я не знала, что будет так больно,
Посетить этот жуткий музей.
Зло, нависшее коршуном, вольно,
Торжествует над жизнью людей.
Душа моя сжалась от сострадания, когда я увидела пару крохотных туфелек и стихи Н. Гаген-Торн:
В жизни есть много мук,
Но горше нет пустоты,
Когда вырвут детей из рук,
И растить их будешь не ты.
 
           В этом музее ощущается четкий, просто рельефный контраст добра и зла.


Ищут мне по компьютеру деда,
Одного отыскали, другого
Не найдут, не осталось и следа,
Но бессмертно Всевышнего Слово
И с любовью к Нему пишут книгу
О Нарымской Голгофе мать с сыном.
Мне достаточно было и мига,
Чтобы папу в красавце былинном
Вдруг узнать: в сердце что-то запело!
В белой русской рубахе с сестрой,
И родители рядом, расстрела
Не маячит ещё…время, стой!
Вдруг обожгла мгновенная радость, когда я увидела родное лицо.

 
Федюшины: Пётр Дмитриевич, Юлия Ивановна, Сергей, Капитолина

Снимков много, так солнце сквозь тучи
Засияет, и в мрачном музее
Я услышала голос могучий
В моём сердце, сильнее, сильнее
Всё звучал… так, наверно, бессмертье
Беспредел, зло и мрак разрывая,
Воскресает в любом лихолетье
Гимном Богу, хоралами Рая.
       Снимок был сделан уже в ссылке. Папе – 17 лет, но крутой поворот судьбы наложил свой отпечаток на выражение лица. А в сдвинутых бровях деда и особенно в глазах такая невыразимая боль, что она, как иглой, колет сердце.
        А вот самая уникальная фотография. 1903 год. Меня так и тянет сердцем прикоснуться к этому далекому и родному мне миру.
 

 
       Большая и счастливая семья моего прадеда дьякона Дмитрия Васильевича Федюшина.
       Чем больше смотрю, тем больше люблю их. В их лицах светится доброта, покой и радостное восприятие мира. Фотография семьи моего прадеда сделана на память о проводах старших детей Пети и Вали на учёбу в Тобольск. Пете 12 лет, Вале – 10, они в строгих ученических формах. В семье пятеро детей: Феше 8 лет, Маше 6 лет, Ване 4 года. Вот так, через два года, друг за другом, в полном согласии с природой, рождались на свет эти милые дети. Огромное значение придавалось в семье воспитанию и обучению детей.
      Мой прадед дал своим сыновьям имена апостолов Петра и Ивана. Он вкладывал в это глубинное значение. Здесь, прежде всего бесконечная благодарность первопрестольным апостолам, открывшим всем нам Христа. Огромная радость переполняла сердца апостолов, увидевших воскресшего Бога, явившегося им. Она гнала их по свету с места на место, куда не донеслась еще весть о Боге Живом, который был их учителем, был, как один из них, хрупким, уязвимым, мучился, принимая крестные муки, и который воскрес!
       Апостолы или посланники не могли утаить эту правду и передавали её всему миру, который очень нуждался в ней. С любовью к людям шли они на муки и смерть, потому что у Христа они научились любви. Их сердца были полны такой любовью и жалостью к людям, что они стремились одарить их знанием о Христе, о чуде вечной жизни и радости, о любви. Они шли и проповедовали. За это их убивали одного за другим, потому что, общаясь с Иисусом Христом, апостолы вырвались вперёд в духовном развитии, а этого им простить не могли, но они всё равно шли. Эти люди, простые рыбаки, так полюбили Бога, что жизни свои отдали и за каждого из нас, обучающихся жить по закону любви, читая в Библии их животворное слово.
       С благоговением думая об апостолах, и их жертвенной, самозабвенной, ликующей любви, я смело ассоциирую их со своим прадедом и дедом, сумевшими вобрать в себя и передать другим эту любовь.


       Мой дедушка, став священником, полностью, в точности повторил апостольский путь. Когда свершилась революция, ему было уже 40 лет, и он успел твёрдо встать на путь служения Богу. У каждого, кто избрал путь Христа, неизбежно была своя Голгофа, через которую они обретали Царство Небесное. Была у Петра уже и своя семья. В 1911 году он обвенчался с Юлией, родившейся в 1888 году. Эта удивительно красивая дата явилась еще более красивым юбилеем: 900 лет назад на Руси было принято Христианство. И совершенно не случайно, что в такую круглую, священную дату, родилась эта ангельски чистая душа.
       В 1912году у них появилась дочь Капочка, а через два года мой папа – Сергей.

       В этой одухотворенной семье дети воспитывались очень добрыми и дружными. Как ниточка за иголочкой, так всюду братик за старшей сестрёнкой, всегда они вместе, никогда не ссорились и слова плохого не сказали друг другу, а когда Капочка пошла в школу, Серёжа не мог и часу прожить без неё, и учителя позволяли ему сидеть в школе вместе с ней. Сидел тихонько лишь бы его не выгнали, лишь бы быть рядом с любимой сестрёнкой, и потому грамоте он обучился рано.
       Обучался он и игре на скрипке, причём так любил это занятие, что и в ссылку взял свою скрипку, когда даже многие необходимые вещи не могли взять с собой.
       Но вернёмся к апостольскому жребию Петра Федюшина – моего деда. Два года он обучался в Тобольской духовной семинарии, а в 1914 году, когда родился второй ребёнок, Петр Дмитриевич был рукоположен в дьяка в селе Ишим Исетского района. В 1915 году – рукоположен в иерея (священника). Со всем жаром молодой, глубоко верующей души, он читал проповеди, нёс людям знания из вечной Книги, те самые, евангельские, данные нам первопрестольными апостолами.   Сразу после революции, его и жену Юлию арестовали... дети были совсем маленькими: Серёже – 3 года, Капочке – 5 лет, когда они остались одни. Сердобольная соседка написала об этом Дмитрию Васильевичу. Погоняя лошадь, мчался он, объятый тревогой, к своим ненаглядным внукам. Страх за арестованных детей и оставшихся без родителей внуков, полная неразбериха и сумятица, творившиеся в стране, где расстреливали иконы, взрывали церкви, убивали священников, бросали в тюрьмы невинных людей – всё это ассоциировалось в его душе с евангельским описанием бури, когда поняли апостолы, плывущие по морю, что угрожает им гибель. Они боролись изо всех сил, но смертная опасность нависла над ними. Страх и ужас охватили их. И внезапно среди бури они увидели Иисуса Христа. Он шёл по бушующим волнам, среди разъярённого ветра и вместе с тем в какой-то пугающей тишине. Ученики в тревоге закричали, потому что не могли поверить, что это Он, а не призрак. А Иисус Христос из сердцевины этой клокочущей бури сказал им: «Не бойтесь, это я». Вспоминая этот евангельский сюжет, Дмитрий Васильевич молил Бога о помощи. Он верил, он знал, что в самом сердце бури, в самом страшном её месте, там, где силы зла встречаются для того, чтобы всё разрушить, стоит Христос, и что все эти силы о Христа, как о скалу, разбиваются вдребезги…
       Его молитвами Петра и Юлию на этот раз освободили быстро. Но через год арестовали самого Дмитрия Васильевича. Его забрали в селе Шатров в 1918 году. Семью выселили из дома. Больше о нём ничего не известно… таков был жребий моего прадеда. Он испил свою чашу жертвенной любви к Богу до дна.
       В 1929 году вновь арестовали дедушку. На этот раз всё было безысходно. Осудили его на 6 месяцев тюремного заключения и 5 лет ссылки, которую он отбывал в городе Колпашево Томской области со всей семьей, работая сторожем на пристани. Ссылка оказалась пожизненной, девятилетней, с трагичным итогом:
Над Россией злые ветры дули,
Сея горе ненависть и страх.
Время точки ставило, как пули,
Что зияли мрачно в черепах.
Именно по этим зияющим дырочкам определят злодеяние почти полувековой давности, когда размоет река место страшного захоронения.


         На фотографии на обороте написано: «Два поселенца, пригретые лучами Нарымского солнца – плотно сдвинувшись, жмуримся. День Петра и Павла, 1933год».
Во всём облике деда ощущается огромная внутренняя сила.   
       День первопрестольных апостолов свято чтился ими всегда. В служении Богу видели они высокий смысл жизни. Надпись выдаёт поэтичность натуры, но в изъятом у него при аресте блокноте с гравировкой: «Для стихов», оказались только адреса. Видно, не было у него возможности писать стихи в ссылке, и тогда вдохновением Бог одарил меня, чтобы я могла
                Ковшом поэтическим золото истин,
                Как звёзды вычерпывать в омуте листьев.
       Петру Дмитриевичу 56 лет, идёт уже пятый год ссылки, судьба подарит ему ещё четыре года. И улыбаются они солнцу, пригревшему их, и жизнь любят, несмотря ни на что. И чувство юмора не покидало их, называвших себя туристами СССР. А жизнелюбие, кротость – то, чему учил Христос, всегда были присуще им, но главное – жизнестойкость. Трудились, не покладая рук, строя дом, возделывая огород, разводя пасеку, воспитывая внуков. У тёти Капы уже двое птенчиков. Дедушка успел обогреть их своей любовью. Любви хватало на всех и на тех, кто был рядом, и на тех, кого оставили на родине. В сороковом году папа посетит родные места.

      На снимке он в гостях у бабушки Жени, и тётушек: Марии, Феоктисты и Валентины.
       На переднем плане сын Валентины – Рудольф, который в молодом возрасте разбился при испытании реактивного самолёта. Помню, как папа, глядя на белую борозду в небе, всякий раз говорил: «Реактивный полетел». Чтобы бороздили синее небо самолёты, кто-то должен был отдать жизнь. Как известно, в жертву приносили себя всегда лучшие.
       Больше детей ни у одной из них не будет. Всю свою не растраченную любовь они отдадут Богу и ученикам. Все три сестры учительствовали в Тюменской области.
      Посылки с кедровыми орешками, которые мы посылали им, стали символом родственной любви. Я застала только бабушку Машу. Папа пристрастил меня с десятилетнего возраста переписываться с ней. Помню, как дула она на больное место, если я ударялась, помню её добрые руки. Этими руками она мастерски делала цветы, окуная их в воск и манку, неутомимо ухаживала за огородом и яблоневым садом, в котором утопал её ветхий домик, в городе Заводоуковске, где завершит она свою праведную жизнь, проводив в последний путь старших сестёр.

 Вот ещё одна фотография, на которой задержался взгляд: Сфотографировались 15 июня 1941 года.
Умиротворённые лица. Даже Бабушка Юля, четыре года назад потерявшая самого дорогого человека, сразу состарившаяся после этого, в окружении любимых детей и внуков, к которым она, вся съёжившаяся, сжавшаяся от горя, беззащитно прижимается – затаила в своих морщинках едва заметную улыбку. Они ещё представить не могут, какое новое испытание ждёт всех их, весь наш народ, через неделю.
           Война надолго сотрёт улыбки с их лиц.
У тёти Капы Стрижак четверо детей. Всех сохранит она в страшные годы войны.
       На 95 году жизни 1августа 2007 года отдала Капитолина Петровна Богу свою душу. В семидесятилетие страшной трагедии. В течение 50 лет на все её запросы об отце, неизменно приходил отрицательный ответ. Петра Дмитриевича реабилитировали только в 1989 году, когда шёл уже 1001год с момента крещения на Руси. Какая величественная, графически завершённая дата! В такие даты Бог особенно милостив к тем, кто любит Его. 
       Второго моего деда – священника, маминого отца: Гавриила Ивановича Перевозникова, родившегося в деревне Низовая, Тамбовской губернии, Тамбовского уезда, 17 марта 1888 года постигла такая же участь, как и папиного отца. Они разделили судьбы миллионов служителей православной веры.
     У меня c недавних пор хранится уникальный документ о рукоположении деда Гавриила в иереи в 1925 году. Это настоящая святыня, позволившая мне осознать, кто такие священники. Ими становятся не после окончания духовной семинарии, а именно после рукоположения, которое производит епископ. Документ, свидетельствующий об этом, очень красиво оформлен: широкая кайма из узорных фрагментов, в центре которой овальная икона Иисуса Христа. Правой рукой Он благословляет, в левой держит священное Писание. Всё написано на старославянском языке. Очень крупным шрифтом вверху 2 слова: Божиею Матию. Заглавная буква П, с которой начинается текст изображает Царские врата: По благодати, дару и власти Всесвятаго и Живоначальнаго Духа, данной нам от Самаго Великаго Архиерея Господа Нашего Иисуса Христа через святых Его апостолов и их наместников и приемников…(Жирным шрифтом дан текст, взятый из документа).
       Вот, оказывается, как происходит это действо: по благодати, дару и власти…Здесь есть над чем глубоко задуматься.
       Священники – это люди, которым даны ключи от Царствия Небесного. Это власть прощать или не прощать людям грехи. Раньше только Бог обладал такой властью. Как известно, вначале Иисус Христос дал ключи от Царствия Небесного апостолу Петру, который на вопрос Христа: «Кто Я такой?» ответил: «Ты – Христос. Сын Бога Живого». На что Иисус Христос сказал ему: «Я дам тебе ключи к Царству Небесному». (Матф.16:16). Затем этим даром были наделены все апостолы. После Своего воскресения Иисус Христос явился к ним: «Мир вам. Отец послал Меня, а теперь Я точно так же посылаю вас». – Сказав это, Он дохнул на них и сказал: «Примите же Дух Святой. Те грехи, которые простите вы людям, отпустятся им, те же грехи, которые вы не простите людям, не отпустятся им». (Иоанн 20:21). Так у людей появилась власть, которая была присуща только Богу. Эта власть была дарована апостолам для спасения людей, но их убивали одного за другим. К счастью, они успели передать эту власть своим преемникам – особым избранным людям, священникам. От Иисуса Христа и апостолов власть прощать грехи передавалась священникам из поколения в поколение через рукоположение, производимое епископом. В годы сталинских репрессий эта цепочка чудом уцелела. Большевики, пришедшие к власти во главе с Лениным и затем Сталиным, не могли потерпеть, что кто-то имеет власть большую, чем они, потому было принято решение уничтожить всё священство и духовенство.
        В дедовом свидетельстве написано, что этот благоговейный муж подверг себя опасным истязаниям, чему имеются достоверные свидетельства наипаче его духовного отца. Я не знаю о каких истязаниях идёт речь. На память приходят только истязания, которым подверг Себя Иисус Христос при сорокадневном голодании, перед тем, как начал служить людям. Это истязание плоти, чтобы возвысить дух. 
       Дед Гавриил Иванович был рукоположен в иерея во хвалу, в честь и славу храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Маргаритовском Амурской Благовещенской епархии. В этом священном документе подробно изложены все таинства и деяния, которые на него возлагались, а также характеристики личных качеств священника, чтобы быть достойными богоносных отцов и Иисуса Христа, даровавшего эту власть.
       Всем своим существом прониклась я в этот документ. Помню, как лет десять назад священник сказал, что на дедушек надо молиться. Я ответила ему, что молюсь за них, а он уточнил, что не за них, а на них молиться нужно, как на святых. Ведь власть прощать людям грехи, данную Богом, безбожники отнять не смогли, даже выгнав священников из храмов, где они служили, разрушив их и надругавшись над иконами, заклеймив врагами народа, даже расстреляв, но то, что дано Богом, и в мире ином осталось при них. И потому я своих любимых дедушек прошу простить мне мои ошибки и грехи, властью, данной им Богом. И прощение приходит. Я узнаю об этом по миру в душе, а ведь это главное богатство. Всякий раз, когда нападают страсти – мордасти, дедушки спасают меня, и в душе опять Бог, опять свет, любовь и добро. Вот для чего пришёл на землю, терзаемую дьяволом, Бог. Вот для чего дарована священникам власть прощать людям грехи, чтобы спасти их, сделать счастливыми. Ведь если нет покоя в душе, человек не может быть счастлив, но, раскаявшись, получает спасение. В этом и есть любовь Бога, который знал, что на земле, где людьми движет зависть, одна участь ждёт и Его Сына, и апостолов, и священство. Но ради спасения созданного им рода человеческого, Бог пошёл на это, потому что любит людей и страдает за них.
       В годы сталинских репрессий, когда была предпринята чудовищная попытка полного уничтожения христианства в России, судьбы священников повторяется почти полностью, отличаясь лишь в деталях. Дата смерти у всех одна: 1937 год. И яма в Нарымской Голгофе тоже для всех общая, та самая, которая через сорок с небольшим лет размоется вешними водами времени.

 
Берег много лет спустя размыло,
Обнажая страшный смертный грех:
Общую ужасную могилу,
Той трагедии, скосившей всех.
Беспощадно Обь изобличала
Душу обжигающий террор,
Зло туманом застилало дали,
Произвол был страшен, как топор…
       Трупы плыли по реке, и было видно, что многие совершенно избежали тления, будто вчера утонули. Когда их вылавливали и сообщали в милицию, что обнаружен утопленник, то только одежда и следы от пулевых ранений говорили о трагедии почти полувековой давности. Вспомним первых русских святых мучеников Бориса и Глеба. Когда, спустя четыре года после убийства, тело Глеба отыскали, оно не было тронуто ни тлением, ни дикими зверями. Так было со многими святыми мучениками и праведниками, чьи мощи как бесценные реликвии хранятся в церквях, освящая их. «Не дашь святому Твоему увидеть тления». (Д. 13-37). Ореол святости воссиял над всей сибирской округой, где были разнесены повсюду разлившейся рекой около 600 безвинно расстрелянных священников и мирян, почти полвека пролежавших нетленно в земле. Не потому ли природа этого края необычайно врачует душу.

И приголубить, и утешить может
Река, своим течением тревожа.
       За искоренение священства взялись очень основательно в высших эшелонах власти. Совет народных комиссаров и Центральный исполнительный комитет едва успевали штамповать приказы. Постановлением СНК и ЦИК СССР от 2 января 1930 года приговорили Перевозникова Г.И. к поселению в Томской области. Арестовали маминого отца в селе Черниговка Свободненского района Амурской области, 22 апреля 1931 года – какая злая ирония: лишить свободы в день рождения вождя революции. Хотя всё закономерно и символично. Революция преследовала высокую цель: создание гармоничного общества, но изначально по сути своей была разрушительна. Девять месяцев продержали дедушку в тюрьме и 5 января 1932 года особым совещанием Коллегии ОГПУ Дальневосточного края приговорили к ссылке в Нарымский край.
       Когда деда Гавриила сослали, у него было уже четверо детей. Моей маме – Зоеньке, как всегда называл её папа, было 13 лет, самой младшей – Капочке 3 года, а Леночке и Коленьке – 17 и 15 лет. Вначале везли поездом, где Капочка бегала по вагону и, не смотря на уговоры, кричала: «Мы враги народа, мы враги народа». Потом по реке Обь переплавляли на барже. Высадили в деревне Баранаково, где почти голыми руками, не имея никаких инструментов, ссыльные рыли землянки и жили в них. Всех, кроме Капочки, которая из-за малолетства ничего не понимала и потому не пережила тяжелейшего стресса, сразу скосил тиф. Они сгорали от высокой температуры и в бредовом состоянии лезли в погреб. Капочка с плачем тащила их оттуда. Это её самое раннее воспоминание. Потом, волею судьбы, перебрались в город Колпашево, где Гавриил Иванович устроился работать плотником в горкомхозе. Он благодарил Бога за эту должность, всегда помня, что Иисус Христос в земной Своей жизни тоже был плотником.
       Дед Гавриил был прекрасной души человек. Его фотографии не сохранились, но я помню его портрет, написанный на холсте: роскошная борода, голубые глаза, правильные черты лица. Работая плотником, он оказался большим умельцем: мог из дерева всё, что угодно смастерить, и так ловко у него всё получалось, да быстро, что люди шли и шли к нему с просьбами, то одно сделать, то другое. Ведь ни у кого из ссыльных ничего не было: никто их там не ждал, не встречал. Дедушка безотказно всем всё делал, а, главное, добрым словом и весёлой шуткой одаривал, тем самым, снискав всеобщую любовь. Мама унаследовала у него любовь к красному словцу, шуткам – прибауткам, щедро пересыпая ими речь. Мой прадед и оба деда священники не только несли людям весть об Иисусе Христе, но, живя по Христовым заповедям, они утверждали присутствие Бога на земле, любовь к которому выразилась в доброте, любви к людям, к жизни.
       Отбыв трёхлетнюю ссылку, они так и остались в Колпашево, но через два года мир и покой вновь были нарушены. 4 октября 37 года ворвались в дом чекисты, всё перерыли и арестовали Гавриила Ивановича. Бросившуюся к нему жену отшвырнули так, что она отлетела в угол и долго не могла прийти в себя. Когда соседка, видевшая чёрного воронка, пришла навестить их и вылила на неё ведро воды, очнулась. На утро Агриппина Трофимовна пошла с Капочкой в тюрьму. Там как раз выводили арестантов. Она спросила конвоира: «Перевозников Гавриил Иванович здесь?» Конвоир развернулся и прикладом винтовки ударил её в лицо так, что выбил все зубы и челюсть. От удара она отлетела в кювет. Как ни пытался сопровождающий закрыть своим мощным телом от Гавриила Ивановича, проходящего мимо обочины дороги, где над лежащей матерью плакала его семилетняя дочь, он всё-таки увидел и узнал их. Рванулся к ним. Удар прикладом осадил его. Голова, как подсолнух за солнцем, всё оборачивалась назад, он всё осенял их крестным знамением, несмотря на удары. Другие священники тоже крестили их. Всем нутром понял Гавриил Иванович, куда и зачем их ведут. Кровь жены, смывающая пыль с придорожной травы, поведала ему всё. Он шептал: «Спаси их, Господи!» Удары сыпались, как камни, но идущие на смерть, благословляли жизнь. Агриппина Трофимовна прожила долгую жизнь и внуков успела вынянчить, а Капочка по сей день жива, как последний свидетель.
       Многие не пережили той страшной трагедии. О том, что соседка умерла, узнали по взбесившейся несколько дней не доеной корове, чьё вымя разрывалось от молока. Пришли в дом, а по трупу ползает годовалый ребёнок, плачет.
Сердце очищается страданьем и прощеньем.

Бог сказал когда-то смертным: "Аз воздам!"
Как же мне хотелось верить тем словам,
Ведь теперь я знаю, что такое месть:
Это сердца боль за родовую честь,
Это жалость, захлестнувшая волной,
Это память, что всегда живет со мной.
Всепрощенью также смертных Бог учил:
Все прощать, хотя практически нет сил.
Благородство истинное в этом есть,
Меркнет рядом с ним клокочущая месть.
       Патриарх Тихон писал: «Нельзя мстить, иначе будет перечёркнуто всё, за что умирали, начиная с Иисуса Христа и апостолов, все священники». Нельзя представлять себе крест без любви. «Любите враги наша, как и Я люблю вас, всегдашних врагов Моих. Благословляйте клянущих вы, как и Я благословлял вас. Добро творите ненавидящим вас, как и Я творю добро ненавидящим Меня, молитесь за враги ваша, как и Я молился за врагов Моих». Исполнив эту заповедь, Христос помогал исполнить её другим. Несправедливо заклеймённые «Враги народа» побеждали обиды благостью, кротостью и смирением. Дьявол нападал непрестанно, но они благословляли ненавидящих их. Разве могли они забыть, как молился за врагов Иисус Христос, за распинателей Своих, убивших Его позорной смертью.
       Агриппина Трофимовна, с которой жили мама и папа после женитьбы, проявляла, поистине чудеса мужества и воли к жизни. Вряд ли смогли бы они выжить в трудные годы войны, когда папа был на фронте, а мама с утра до ночи работала в детском саду. (Уже не говоря о первых годах ссылки, которые были намного страшнее и унесли огромное число людей.) Спасло их то, что бабушка неустанно трудилась на огороде, собирала и сушила грибы и ягоды. В самые голодные годы, когда даже муки не было, она запекала ягоду в картофеле, получался вкусный пирог. Спасала земля – кормилица. Крестьянский труд недаром является однокоренным со словом крест. Проявляя нечеловеческие усилия, люди несли свой крест, зачастую ложась костьми в эту землю, жертвуя собой. Так утверждалась жизнь.
                1888 – 900-летие крещения Руси
       Мой дедушка – Гавриил Иванович Перевозников и обе бабушки: Юлия Ивановна и Агриппина Трофимовна родились в 1888 году. Золотом в небесной лазури впишется этот год в историю – год 900-летия со времени принятия Христианства на Руси. Сколько церквей, золотыми куполами утопающих в Божественной сини, будет построено в этом году! А сколько после революции будет разрушено… Сотни тысяч людей, отдали свои жизни за веру во Христа, нёсшего свет, но мучениками были не только люди, но и храмы, страдавшие от поруганий, осквернений и большей частью в итоге разрушенные руками богоборцев.
      Местом силы для меня во время учёбы в университете была Ново – соборная площадь, тогда площадь революции, на которую я любила ходить перед каждым экзаменом. Возможно, я интуитивно чувствовала энергетику этого места. Раньше здесь был Свято-Троицкий собор, малая копия храма Христа Спасителя. Ангелы незримо присутствуют здесь.
      50 лет строили этот прекрасный собор, а через 30 лет взорвали. Любуюсь этим храмом на картине Павла Кошарова, и душа моя плачет:  «На такую красоту руку подняли!» Клич: «Каждому томичу по кирпичу», – не был подхвачен, простым людям не хотелось быть причастными к этому злодеянию, пришлось кирпичи использовать для подземного перехода. А вот, когда спустя годы, тополь, выросший на обломках, упал, так вот тогда томичи вытаскивали из-под корней обломки кирпичей и разносили по домам, как бесценные реликвии, напоминающие о разрушенной святыне. Невозможно истребить неистребимое. Этот собор ещё не восстановлен, но идея витает в воздухе. Возможно, здесь повторится история храма Христа Спасителя, который благодаря энтузиазму людей, работающих день и ночь, так, как умеют трудиться испокон веку россияне, объединённые высокой целью, в кратчайшие сроки был восстановлен в 2000 году на бесчисленные пожертвования.
     Павел Кошаров. Свято-Троицкий собор.
       Этой священной дате: 900-летию крещения на Руси, обязаны мы открытием университета, превратившего Томск в Сибирские Афины. На фасаде Томского университета увековечена дата: открыт в 1888 году. Строили его десять лет. Изначально главный корпус был церковью Казанской иконы Божией Матери при императорском университете. (Покровительство этой иконы я ощущаю постоянно). Вместо шпиля на маковке был крест. Учась в университете, я каждый день видела красивое кружево цифр – 1888 –священный год, и, наверное, неслучайно меня так и влекло под сень этой бывшей церкви, где мы напитывались возвышенной энергией ежедневно, подолгу гуляя по университетской роще. Обласканный нашей любовью, фасад здания, с вечной датой 1888, и роща были постоянным местом притяжения.

 
Справа на фасаде здания видна дата: открыт в 1888 году
Восьмёрка – символ бесконечности,
Утроенный, он рвётся ввысь,
Повиснув кружевами вечности…
Внимательнее приглядись:
Их гордо держит на фасаде
Любимый университет.
Нежней младенца…и при взгляде
Теплеет сердце столько лет.
Они незримо помогали
В любви, в учёбе и в быту,
И счастья открывались дали,
Душа стремилась в высоту.
       Сердцу радостно оттого, что, кроме меня, обе мои дочери и зять окончили ТГУ, муж окончил ТПИ, сын – ТУСУР, в результате чего Томск для нас – город исполнившейся мечты.
                НОСТАЛЬГИЯ
       Идёт второе тысячелетие со времени крещения Руси. Если не в камне, то звёздами в небе, такие даты должны быть в жизни каждого человека, без этого нет у него чего-то главного. Не по этим ли цифрам на белом фасаде, не по этой ли роще и лесу тосковала я, живя долгие годы в Казахстане.
       Я по кирпичику воссоздаю в душе разрушенный храм. И, чтобы подняться в небо, мне нужно было опуститься в подвал бывшей тюрьмы, где на снимке белая рубашка моего отца озарила весь мрак и ужас прошлого вечной радостью и жизнью, где с улыбкой смотрят в вечность мои дед и прадед.

Посланцами остались до конца,
О! Как  мучений было много,
Без мук Христовых нет венца.
Утешит сердце вера в Бога.

       Я бесконечно благодарна Нине Поликарповне Фаст и её сыну священнику Михаилу, написавшим книгу «Нарымская Голгофа». Они восстанавливали добрые имена тех, кого в годы сталинских репрессий не только обесчестили, назвав «врагами народа», но стёрли с лица земли, расстреляв тайно, злодейски, своих же сограждан, причём самых лучших... Целыми днями, долгое время, торопливо, боясь, что в любой момент им могут это запретить, прежде это было запрещено, переписывали эти подвижники сведения из папок под грифом «Х.В.» – хранить вечно, который расшифровали по-своему: «Христос воскрес!» …
       В начале 90-х ностальгия абсолютно не стала давать мне покоя. Перед глазами стояли картины детства и юности, связанные с сибирской землёй. Вспоминалось, как мы любили ходить в лес, на Светлое озеро порыбачить. Вода в нём была такая чистая: войдешь по горло, и дно видно. Навсегда запечатлелись в душе прогулки в заснеженное лесное царство. Походы полюбила на всю жизнь, они рождали эйфорию: идёшь, идёшь, и хочется идти. С тех пор, как я начала осознавать себя, всегда испытывала огромную силу воздействия на меня природы, блаженства полного растворения в ней. Родители старались сделать всё, чтобы было в нашей жизни больше радости. Помню свою куклу Алёнушку – самую большую и красивую. Мама купила её с первой получки. Столько времени прошло, а перед глазами стоит этот счастливый миг, когда я вытащила её из коробки.
       А как мама рассказывала сказки! Сердце замирало, и невольно набегали слёзы. В долгие зимние вечера перечитали многих классиков русской и зарубежной литературы.
Чужую боль переживать
Нас научила в детстве мать,
О, как её любили слушать!
Нам горе разрывало души.
И благородный Жан Вальжан
Был, как пример, для жизни дан.

       Папа выстроил два дома. На улице Пушкина, я прожила до 10 лет, второй дом помогала сама строить: прокладывала мох, подносила инструменты, была на побегушках. Пулей летела от одного дома до другого. До сих пор помню эту влажную, лакированную тропку через огород: босиком бегала до глубокой осени. Мама создала в доме уют, всё украсила своими руками. На комоде стояли статуэтки и вазы с цветами. Цветов было много и в доме и в палисаднике. Никогда не забуду, какие красивые были у нас георгины! И ведь надо было уметь сберечь эти теплолюбивые растения в нашем непредсказуемо суровом климате, где даже в июне бывают заморозки. Над диваном, где я спала, была большая картина Шишкина «Среди долины ровныя», название взято художником из старинной народной песни – я подолгу любовалась ей. Папа пробовал обучать нас игре на скрипке, которая сохранилась у него с того счастливого времени до ссылки.

Добился он тогда немного,
Но музыку умеем слушать,
А, главное, тропинку к Богу
Открыл он нашим жадным душам.

       Отношение к людям у него было очень бережным, уважительным. К себе он был очень строг и требователен, а к другим добр и нежен, особенно в семье. Если мы ссорились, называл нас сердитыми воробышками. В постоянной борьбе за выживание, в вечной заботе о других, родители совершенно забывали о себе. Мы даже их дни рождения никогда не праздновали, хотя я хорошо помню, как радовалась, находя под подушкой подарки. Когда родился наш первенец, папа сказал: «Теперь у них радость». Через две недели он умер.
       Наблюдая, прослеживая в памяти жизнь моих родителей, я поняла, что зла в мире станет меньше пусть даже на одну конкретную человеческую единицу, которая живёт по законам добра. Такая простая арифметика, и примером этой арифметики были мои родители: они не только не озлобились, не ожесточились сердцем, напротив, очень любили жизнь и нам привили эту любовь. А ведь на их долю выпало столько трагических испытаний: революция, гражданская война, ссылка, расстрелы, Отечественная война.
       Тетя рассказывала, что шинель, в которой папа пришёл с войны, была вся в дырочках от пуль, как решето. Просто невозможно представить, как можно было уцелеть в такой шинели. Бог миловал его. Мне виделся папа, бегущий в атаку: полы шинели вздымаются, как крылья птицы, и потому пули, пробивая шинель, не затрагивали его. У папы было много орденов и медалей, они лежали в ящичке комода, он их никогда не носил. Я часто рассматривала их, брала поиграть.
       В годы войны и маме пришлось хлебнуть лиха: и холод, и голод, и вечное недосыпание, и изнуряющий труд, и смерть детей. Но ничто не могло сломить её дух, я запомнила её весёлой с вечными каламбурами, шутками, песнями, она заражала своей неуёмной жаждой жизни, любое дело кипело у неё в руках. Работала до изнеможения, потом тётя Капа (она стала врачом), отпаивала её валерьянкой, подносила к носу нашатырь.

Дождь слепой, трава и мы – босые,
Смех родительский ласкает нас.
Здесь, в дремучей стороне России,
Детство своё вижу, как сейчас.

Вижу папу… в синем – синем небе
Укреплял он домик для скворцов,
Увлекал рассказами про небыль,
Но всегда молчал про смерть отцов

Невзначай разбила его скрипку,
Словно душу отняла навек...
Реже стала озарять улыбка –
Так зима скрывает силу рек.

Рядом с ним нам было так отрадно,
Так спокойно было нам всегда,
Что порой мне хочется обратно,
Через расстоянья и года.


Память воскрешает образ мамы,
В выцветшем платочке до бровей,
У навозной грядки с огурцами
В вечной битве с долею своей.

В день грибной красивый голос вольный
Ширь лесную мерит, сердце мрёт.
Что-то в песне защемит до боли,
Переполня и взрывая лёд!
 

И люблю я перелески эти
С белым росчерком святых берёз!
Знаю: нет родней земли на свете,
И другой пейзаж не выжмет слёз.

       Иисусова молитва не сходила с маминых уст. Родители отдали свои сердца Богу, это спасало их от саможаления, потому и были спокойны, добродушны, а как нам было легко в такой обстановке. Христос, находясь в их телах, помогал им исполнить заповедь любви. Страшно стало им только тогда, когда нас лишали веры в Бога, навязывая атеизм. Прекрасно помню день, когда меня приняли в пионеры, как я бежала домой, перепрыгивая через канавы, с красным галстуком на груди. Но дома никакой радости по этому поводу не было, а когда в комсомол приняли, вообще была какая-то пустота в душе.
       В 1960 году реабилитировали деда Гавриила. «Не бойтесь их, ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано». (Матф. 10:26). Открылась страшная тайна расстрела, но от нас, детей, это скрывали. Когда родителей уже не было, тётя Капа рассказала, что расстреляли за принадлежность к эсеро-монархической партии, которой вообще не существовало, потому и реабилитировали. Ложь всегда разоблачается, рано или поздно. Господь учит бесстрашию пред людьми. Для этого нужно носить в сердце мысль: «Мне есть Свидетель». И на этом уповании основать твёрдую жизненную позицию. Но как всё-таки чудовищна эта агрессия против собственного народа. У Павла Антокольского есть такие строки:
Как это ни печально, я не знаю
Ни прадеда, ни деда своего.
Меж нами связь нарушена сквозная,
Само собой оборвалось родство.
        Давно идёт самая настоящая холодная война за уничтожение веры, за наши души. Становится страшно за детей, внуков, правнуков, за будущее России. Мы должны призвать всех священников – мучеников и исповедников Российских на помощь. И в день их памяти, взяв их портреты, пройти крестным ходом, как проходит бессмертный полк. Тогда антихрист не сунется в Россию. Нужно канонизировать в лике новомучеников и исповедников Российских всех без исключения расстрелянных священников.
 Бог спасает нас через святых.
Сергий Радонежский в смуту
Иноков послал молиться.
Не теряя ни минуты,
Вот летят они, как птицы,
Белых оседлав коней.
Помощь их нужна. Скорей!
Одолеть врага лихого,
Чтобы Русь дышала снова.
Так и я молюсь: «О, Боже!»
Враг нас хочет уничтожить!
Низок в средствах и коварен,
Не было поганей твари.
Засияло всё вокруг,
Устремляя душу ввысь.
Это Бог, как лучший друг,
Силу дал, внушив: «Борись!

                ВОЗВРАЩЕНИЕ

       И вот, вернувшись, мы поселились в Томском районе, где нам выделили квартиру в оздоровительном лагере «Восход», близ деревни Большое Протопопово. (Протопоп – старший священник). Дав такое название, люди стремились обозначить место прописки Бога на земле среди этой величественной, сказочно прекрасной природы, согласно Библии: «Небо – престол мой и земля – подножие ног моих». (Д. 7-48).
       Солнце, словно ореол святого лика, сияет над лесным простором. Больше двадцати лет живём здесь. Это, поистине, уникальное место, где только два пятиэтажных жилых дома, а остальные здания – корпуса лагеря. Название удивительно подходит к нему: по утрам в ясные дни нас будит солнце, ярко вспыхнув разноцветными огоньками в хрустальной люстре, и радостный гомон птиц, приветствующих восход солнца. Живём в лесу, как когда-то мечталось.
Мы мечтали, как приедем снова
В те места, любимые до слёз,
Подчинившись вековому зову
Из далекой юности берёз.

Вдруг таким реальным станет счастье,
Хоть рукою подойди и тронь:
С трепетом к стволу в зелёной чаще
Прикоснётся ласково ладонь.
       В этой деревне, где кедрач, обладающий мощной энергетикой, рельефно вписывается в небо, недавно построили домик родственники тёти Капы Стрижак. Обе ветви нашего рода переплелись здесь, в этом благодатном краю.

Лучистое солнце проникло сквозь крону
Красивым узором вблизи от меня,
Сейчас подойду, осторожно затрону:
Великая тайна тревожит пьяня.
       Резким контрастом загазованности, когда едешь из города, ощущается неповторимый запах кедрача, в котором расположились и Большое и Малое Протопопово.
       Судьба кедрача болью пронзала моё сердце: трагические катаклизмы выпали и на его долю:
Давит сердце мне, ну хоть ты плачь,
Спиливают наш родной кедрач.
Не жалеют гордой красоты,
Опустело всё на три версты.
Давит сердце мне, ну хоть ты плачь,
Где же ты, душа моя, кедрач?
Всё у нас перевели в рубли,
Что им до того, что полегли
За родную землю, за кедрач
Наши земляки, ну хоть ты плачь.
Был в войну кормилец он и врач,
Души исцелял родной кедрач.
Давит сердце мне, ну хоть ты плачь,
Спиливают наш родной кедрач.
       Многочисленные звонки во все инстанции остановили беспредел. Сейчас кедрач объявлен памятником природы, который охраняется государством.               

                ЗЕМЛЯКИ

       У многих людей на этой земле, потрясающие судьбы, опалённые двумя трагедиями: массовыми репрессиями тридцатых годов и второй мировой войной, они словно переливаются одна в другую, дополняя и усиливая общее впечатление от широкой панорамы жизни.

                Фёдорова Анна Григорьевна поведала свою историю.


 

       Родилась она в селе Комп Алтайского края. Война застала её в Кемеровской области, куда в тридцатых годах была сослана вся их семья: она в четырёхлетнем возрасте, родители и тётя с дядей и двумя ребятишками. Обычная история: раскулачили, потому что в хозяйстве была корова и лошадь, заклеймили «врагами народа» и отправили на центральный золотопромышленный рудник, где раньше отбывали повинность каторжане.
       Вот таким образом в рекордные сроки осуществлялась индустриализация страны.
       Родители её: Шибряев Григорий Иосифович и Евдокия Егоровна старались хоть чем-то облегчить участь таким же ссыльным, которые были брошены на произвол судьбы. Отец исцелял молитвой, мать принимала роды и погружала новорожденных с молитвой в купель. Жила Аня и училась в интернате. Война осложнила и без того нелёгкую жизнь. Ей было уже пятнадцать, когда подросткам пришлось заменить на руднике ушедших на фронт взрослых: таскали вагонетки, носили корбиты – свечи, канавы копали, да разве всё перечислишь. Одним словом, добывали золото, которое было необходимо стране, как никогда.
       Семья её будущего мужа тоже была сослана в Сибирь. Все три сына Фёдоровых были отличниками, учились в Томском университете. Старший – Виктор ушёл на войну с пятого курса университета, был разведчиком. Во время одного из заданий был ранен в висок и умер. До сих пор в университете висит его фотография. Николай был моряком, их корабль потонул в 43. А младший – Василий, за которого Анна вышла замуж в 47 году, чудом остался жив. «Если бы не тётя Дуся, то не избежать бы ему расстрела в 37 году, – начинает свой завораживающий рассказ Анна Григорьевна, – и это, наверное, не, случайно, что Василий был вырван из лап смерти: продолжился род Фёдоровых. Семья моего мужа всю жизнь прожила в Ленинграде. Его родная тётя – Евдокия Дмитриевна была замужем за генералом Говоровым. Когда над Василием нависли чёрные тучи беды, тетя Дуся умоляла мужа о помощи. Генерал Говоров ходил с просьбой к заместителю председателя – Маленкову. Расстрел заменили тюрьмой: шесть лет по тюрьмам, даже на знаменитых Соловках был».
        Вот и кульминация рассказа: «Я одна осталась из рода Фёдоровых, Бог дал нам детей, и они очень хорошие. И всё это молитвами нашей тёти Дуси. Когда её единственный сын погиб на войне, генерал Говоров уехал в Москву и женился. Евдокия Дмитриевна оставила нищим свою прекрасную квартиру на Карповском и ушла в монастырь. Всю свою жизнь, а прожила она больше ста лет, тётя Дуся молилась за нас. Кроме нас у неё больше никого не было, хотя своей любовью она согревала души очень многих. Много священников было сослано в город Мариинск Кемеровской области. Тётя Дуся посылала им посылки, навещала их и к нам заезжала. Так было и в 52 году, и в 53, и в 54. Привозила всегда много книг, но кто-то донёс, что к Фёдоровым монашка приезжает, ведёт церковную пропаганду. Чтобы не навредить нам, тётя Дуся перестала ездить, но молилась всегда. Её молитвами и живы». В 54 году Анна Григорьевна с семьей переехала в деревню Большое Протопопово.
       Во всём она усматривает промысел Божий, именно такое название дорого её душе, вызревшей любовью к Богу. В этом заповедном краю особенно остро ощущается связь с душой природы, со Вселенной:
                ***
                Сладчайшее слиянье со Вселенной
                Я чувствую, как близок Бог,
                Что даже самый тихий вздох
                Моей любви расслышит непременно.
                .
       В деревне на средства верующих построена маленькая часовня на месте давно сгоревшей церкви, Анна Григорьевна всегда посещала воскресные службы. Когда дети разъехались, а муж умер, молитва давала силы жить. Силу молитвы она познала ещё с детства, когда отец говорил ей: «Молись Николаю Угоднику, он поможет». Святитель Николай – любимейший святой русского народа, не отказывающий в просьбах молящимся ему. «Никола – второй после Бога заступник», – говорят о нём. Мольба Анны Григорьевны дать ей лёгкую смерть, чтоб на своих ногах, чтоб не быть никому в тягость – была услышана. Забегая вперёд, скажу: она умерла в 65-летие Великой Победы. Навестила соседку: Казадаеву Антонину Петровну, пришла домой и умерла.
       Как хорошо, что я успела записать её удивительную историю. Многие наши земляки ушли, навсегда забрав с собой своё прошлое, свои судьбы, из которых соткано наше единое полотно жизни. Когда шла из «Восхода» в Большое Протопопово, была сильная метель, а вышла от Анны Григорьевны и поразилась: небо очистилось, в него возвышенно красиво вписывались кедры, обрамляющие деревянные кружева дома напротив. Всю дорогу, вспоминая её рассказ, думала о силе Слова Божьего, по которому она живёт.

Постигаю лучистое Слово,
Заслонившее ссылку, расстрелы…
Сколько в нём бесконечно родного,
Сохранившего мир в душе белым.
                ***



         Почти век прожила Александра Александровна Косых, а вспомнить нечего. Родилась за год до Октябрьской революции и по её судьбе можно оценить значение революции и коллективизации.   Отец её Александр Петрович жил с тремя братьями в одном доме, и когда женился на Акулине Дмитриевне, то не отделился: вместе было легче вести хозяйство. Был у них на Алтае в деревне Романовых большой дом, корова, лошади, два амбара, вот за это и поплатились, когда разделились все на кулаков и бедняков и пошли войной друг на друга. Пришли к ним чекисты, потребовали убираться из дома. У них уже четверо ребятишек было. Сели все на телегу и отправились в дальний путь в Нарым, куда раньше политзаключенных ссылали. Вот только политзаключенные жили в значительно лучших условиях. Партдеятели социал – демократии не работали и находились на снабжении, о них написано множество восторженных книг, которыми я в юности зачитывалась. Не было ничего общего у политзаключенных со спецпереселенцами, для которых сибирская земля стала бесчисленной коллективной могилой. «И всех братьев отцовых сослали, и сестру, которая жила отдельно со своей семьёй, тоже»,– перечислила Александра Александровна. Долго добирались в сибирскую глухомань, где их никто не ждал, где не было жилья. Причём, в ссылке их ещё и разделили: отца отправили в Тегульдет. Вот так легко ломались человеческие судьбы. Раскулачивание процесс пыточный, издевательский. Спецпереселенцам запрещено было перемещаться, у них не было паспортов, у них не было никаких политических и гражданских прав. Для быстрого проведения коллективизации самых «злостных» решено было выслать, чтобы другие без принуждения вступали в колхозы. Действовать нужно было стремительно, «чтобы народ не успел опомниться».
       Пять лет прожила в ссылке Александра. В девятнадцать, когда получила паспорт и право голоса, решила вернуться на родину. Ребята её отговаривали: «Оставайся, мы тебя здесь замуж выдадим», – но её неотвратимо влекло на родину, туда
                Где не сдержать рыдания,
                Родной пройдя дорогой,
                Где память и мечтания
                И грусти много – много…
а, когда вернулась, пришла в отчаяние. У них две пашни было, всё перешло в колхоз. Ничего там у неё теперь не было. Поняла Александра, что к старому возврата больше нет, хотела уехать. Старшая сестра говорила: «Привыкнешь, привыкнешь». Не привыкла, не смирилась. «Вскоре после переезда на родину, сыночка Коленьку похоронила, ему одиннадцать месяцев всего было. Так больше ни за кого и не вышла, хотя сватали, всем говорила: «Нет».
       В годы войны она работала в артели имени 21годовщины Советской власти, катала валенки. Трудилась, как и все под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы». После войны покинула-таки родные места, перебралась в Кузбасс, прожив там почти всю жизнь. Потом зять написал письмо, позвал в Томск: «Давай, переезжай, будем все вместе». Долго не раздумывала, была легка на подъем (с детства приучили). Живёт она теперь в оздоровительном лагере «Восход».
       Слушая короткие рассказы, где сконцентрированы судьбы людские, объединённые общей трагедией, словно перелистываешь книгу самой жизни, читать которую невозможно без горя и слёз: как оголённый провод, задевает обнажённый нерв.
                ***
                Книгу жизни с жадностью читая,
                Постигаю истинный шедевр,
                Где слова – грачей весенних стая –
                Зацепили обнажённый нерв.
                ***
       Любовь Яковлевна Леонова на всю жизнь запомнила, как провожали на войну земляков. Палуба парохода накренилась на ту сторону, на которой столпились уплывающие на фронт новобранцы. Они что-то кричали, махали руками, рвали на себе рубашки и бросали в воду. Прощальный гудок парохода разрывал сердце.
       Она листает тёмно-вишневые, инкрустированные золотом Книги памяти. Находит дорогие сердцу имена. Глаза становятся похожими на расплывшиеся в лужах фонари.
       Пять огромных томов. В них фамилии воинов, погибших на войне, только из нашей Томской области. Как тяжелы эти книги! Просто физически ощущаешь, какая огромная беда обрушилась на всю нашу страну, если только из одной области столько имён. А сколько осиротевших семей, не состоявшихся судеб, разрушенного счастья, сколько горя.

 
      У Любови Яковлевны непростая судьба: она была совсем маленькой, но запомнила, как однажды ночью к ним постучали и арестовали отца: Якова Ивановича Васильева. Люба выскочила на крыльцо – холодный ветер пронизывал насквозь. Сопровождающий крикнул им: «До свидания!» Арестовали в ту роковую ночь 33 года в деревне Вороново Кожевниковского района еще 12 человек. Осудили её отца на десять лет. Срок он отбывал в Мариинской тюрьме Кемеровской области. Он обращался с письмом к Калинину, прося о помиловании: в семье было пять маленьких детей. Срок сократили до пяти лет. Реабилитировали его весной 58 года.
      Её дядя – родной брат Марфы Афанасьевны – матери Любы, отбывал срок на Колыме.


               
 
                На фото: П. Липухин 

        У него удивительная судьба: Липухин Павел Афанасьевич, осуждённый на 10 лет, после освобождения не получив разрешения вернуться на родину, работал на Колыме ещё 7лет. Только после смерти Сталина он получил паспорт и был реабилитирован. Он всю жизнь рвался к знаниям, учился в Томске и Ленинграде, хотел стать писателем, но судьба распорядилась по-другому: он окончил Ленинградский институт водного транспорта. Вернувшись в Томск, работал инженером в речпорту: механизировал нелёгкий труд грузчиков, за что его назвали «революционером производства». В 37 году стахановец был арестован. Его любовь к писательскому труду позволила сохранить для истории весь ужас тех лет. Произведения: «Суд скорый и неправый», «Колыма», «Два года» он объединил одним названием «Три ступени ада». «Душа запросила всё наболевшее высказать на бумаге, – писал он, – далеко виден горизонт, где-то вот за этим горизонтом, за этой далью Томск, отчий дом». Сквозь мрачные будни, наполненные изнуряющим трудом и нечеловеческими условиями жизни, проглядывал свет воспоминаний, который озарял его поэзию. Из-за постоянных обысков, стихи приходилось прятать за заплатку в башмаке, но без поэзии он уже не мог жить.
       Когда началась война, многие заключенные писали заявления с просьбой отправить на фронт, чтобы кровью смыть свою «вину», защищая Родину. Неоднократно писал и Павел Липухин, но ответа не было. «Мы не пожалели бы своих сил для защиты Родины. Кроме «врагов народа» и «изменники Родины», нам добавили кличку «фашисты», слышать это было невыносимо», – с поздним раскаянием он вспоминал о том, что и сам, когда объявили «врагами народа» Тухначевского, Блюхера и многих других, осуждал их. Только попав в их шкуру, осознал, что это значит, носить страшное и несправедливое клеймо.
       Павел Афанасьевич Липухин был человеком огромной силы духа, уверенным, что с ним ничего не случится. И, действительно, его, закалённого спортсмена, плавающего в Оби до самых морозов, ничто не брало. Рядом с ним заключенные один за другим умирали от тифа, он выжил. Однажды его посадили в холодный изолятор. Когда стало клонить ко сну и нестерпимо захотелось лечь на ледяной пол и заснуть, он знал, что, если заснёт, то это – смерть, и началось бешеное мотание из угла в угол: борьба со сном и смертью. За 17 лет силы его иссякли, на родную землю спускался с трапа на коленях – ноги отказали. Но жизнестойкость и воля остались: он знал, что победит недуг. Усиленными тренировками он привёл себя в норму. «На девяностолетие отплясывал вприсядку», – вспоминает Любовь Яковлевна. Кроме любви к литературе и жажды жизни была у него ещё одна страсть: стремление к познанию. Уже после Колымы Павел Афанасьевич вновь набросился на учебу, за что тоже был неоднократно наказан. Он прожил без пяти месяцев сто лет и умер почти в одно время со своей девяностолетней женой.
       Следующие строчки стихов Павла Липухина, посвящённые землякам, можно было бы взять эпиграфом ко всей главе:
                Хочу я песню с вами спеть
                И за столом оттаять.
                Не важно, где застанет смерть –
                Милей оставить память.
       О себе Любовь Яковлевна рассказала кратко: «После окончания Томского мед техникума, в 42 году была распределена в деревню Монастырка Шегарского района, где работала в медпункте». Там она и познакомилась с Михаилом Михайловичем Леоновым, который в 44 году был демобилизован с фронта. Молодым парнем Михаил уехал на Урал. На срочную службу был призван из Челябинска в сороковом году, потом на фронт. Воевал под Ленинградом в 314 стрелковом полку.

 
 На фото: Леоновы Михаил и Любовь
       Когда блокада Ленинграда была уже снята, он получил множественные осколочные ранения, наступив на мину. Вернувшись под материнское крыло в родную Монастырку, он попал в добрые руки Любы. «У него был повреждён позвоночник, нога, лицо, особенно пострадали глаза», – рассказывает Любовь Яковлевна. «Осколки из глаз вынимали магнитом, долго отпаивали его рыбьим жиром, таким образом, зрение удалось спасти». С большой любовью выхаживала его Любовь Яковлевна. Молодые, красивые, они сразу распахнули сердца навстречу друг другу.
       Вскоре они поженились и прожили вместе до самой его смерти. «Он прожил ровно 70 лет: в 1921 году родился и умер в 1991, 23 июля день в день».
       За храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Михаил Михайлович был награждён орденом Отечественной войны 1степени. Любовь Яковлевна бережно хранила его, а также множество юбилейных медалей.
      Любовь к родной земле в годы тяжёлых испытаний рождала массовый патриотизм.
                ***
       Клавдия Михайловна Протопопова – проводила на войну двадцать человек. Все они погибли. Навсегда врезался ей в память тот миг, когда бросился на дорогу за уходившим на войну отцом их маленький сынишка с криком: «Папа! Папа!» – словно знал, что война отнимет отца навсегда, и он его больше не увидит никогда… Муж Клавдии Михайловны погиб в 41-м году. Она не знает, где его могила. В Лагерном саду Клавдия Михайловна отыскала на мраморных плитах его фамилию, там и вспыхнули её гвоздики алой кровью.


                ***
  «Мать день и ночь молилась», – говорит Алексеева Анастасия Михайловна. А что ещё оставалось матерям? Только уповать на Бога. Вымаливать прощение за то, что попрана была вера во Христа в семнадцатом году, растоптаны святыни. И вымолила – таки Евфросиния Афанасьевна жизнь своему сыночку: Степану Михаиловичу Игнатову, который видел все ужасы войны, пройдя её от начала и до конца.

 
                На фото: Игнатов С.М.
       Особенно его потрясло то, что детей сжигали в печах. Как начнёт рассказывать, все надолго умолкают. Видно, суждено было быть нашей стране истреблённой в этой чудовищной войне, как были истреблены Содом и Гоморра, если бы не вернулись мы к вере в Бога. Задолго до принятия христианства, выбрала его для нас равноапостольная княгиня Ольга, в своё время своей мудростью надолго обеспечившая Руси мирную жизнь. Одарённая необыкновенным умом, как писал о ней Карамзин, «она уверилась в святости христианского учения. Неустанно говорила о мире, коим наслаждалась душа её с того времени, как она познала Бога истинного».
       Ранило Степана Михайловича, когда уже флаг над рейхстагом поднимали. После победы, окрылённый, он ехал домой, предвкушая встречу с близкими, о которых думал всю войну, но на станции Куэнга его вернули на Японскую войну. Пришёл после Японской весь израненный, слепой и глухой. «Старшая сестра, (у которой мужа в 37 расстреляли, и потому она жила с нами), доила корову, мать молилась, когда он на костылях и слепой стал дверцу ворот дёргать. Сестра бежит и кричит: «Ой, ой, брат вернулся!» Все его окружили, что-то говорим, а он не слышит, стоит на костылях и плачет» Надежда Михайловна, помолчав, продолжила свой рассказ: «Письма писал редко, на передовой было не до писем. Снаряды рвались так близко, что однажды его полностью засыпало в окопе землей, так бы и остался он заживо погребенным, да товарищи видели, как его засыпало, откопали».               
       Раздарил Михаил подарки своим родным и с головой окунулся в мирную жизнь, о которой мечтал все эти годы. «Он был золотой человек. Женился, трое детей родилось, вот только пожить довелось не долго, дали знать себя раны. В начале шестидесятых умер», – вздохнув, сказала она.
       О военном детстве Надежда рассказала кратко. Ей исполнилось восемь, когда началась война. Жили они в городе Сретенске Читинской области. В Сретенске она и пошла в школу. Черевички из кожи сшили, в них и ходила. Во время войны, их из дома выселили, в доме разместили пленных, так целый год прошёл. Копали окопы, думали, что фронт дойдет до Сретенска. Военные гарнизоны стояли совсем близко. «Голод был большой. В поле колоски насобираем, сестра зерно смолит и лепёшки настряпает. Так и перебивались».
                ***
       Любовь Григорьевна Драчёва рассказала о своем отце: Гурьянове Григории Васильевиче.


               
                На фото: Гурьянов Г. В.               
       22 июня в 10 часов утра он должен был ехать со срочной службы домой. Вместо этого поехал на передовую. Воевал на 2 Украинском фронте, был командиром 268 отделения истребительной противотанковой дивизии. Награждён орденом Красной Звезды за освобождение Праги, орденом Отечественной войны 1 степени, медалью за отвагу и за победу над Германией, юбилейными медалями.    Он не любил вспоминать о войне, а тем более бахвалиться, но всегда говорил, что ещё один орден Красной Звезды его ищет. Он был совершенно уверен, что этот орден его найдёт. Когда его представили к награде, он был в госпитале, но, чтобы не отстать от своей части, удрал из госпиталя на передовую. Очень боялся потерять своих товарищей, с которыми связывала крепкая фронтовая дружба. За год до смерти орден его, действительно, нашёл.
       В газете «Томское предместье» была статья «Два артиллериста». Как током прошило, когда встретилась родная фамилия, а сам Григорий Васильевич только воскликнул: «Я же вам говорил, что второй орден меня найдёт!» Орден был дан ему за немецкий бронепоезд, который все время ходил по линии фронта и бомбил наши части. Всё поле вокруг бронепоезда было заминировано. Сколько человек подбиралось к нему, все взрывались. Григорий Васильевич был связистом артиллерии. Однажды у него прервалась связь. Он должен был идти налаживать её. Бесстрашно, прыжками, как заяц, пробирался он через минное поле, напрочь забыв о себе. Он помнил только о необходимости наладить связь, да ещё о том, что надо разбомбить этот бронепоезд. Наладив связь, он с места стал давать точную ориентировку, куда стрелять нашим «Катюшам». Бронепоезд был разбит. За этот подвиг его и наградили. Отчаянная смелость вела его вперёд, а возвращаться обратно через минное поле было страшно. Трижды он был контужен за годы войны, это очень сильно отразилось на его здоровье в мирное время. Демобилизован был только в мае 46 года. Пришлось воевать на Украине с бандеровцами.
                ***

       Аксенов Георгий Афанасьевич родился в 1926 году в деревне Аксеново. Рассказывая о нём, жена
его, Надежда Павловна, всё время плачет. Из последних сил ухаживала она за ним в последние дни его жизни.
      «Ведь я любила его», – такие слова, сказанные в 81 год, дорогого стоят. Они были из одной деревни. В марте 43 года Георгий Афанасьевич был призван на фронт Томским райвоенкоматом. Воевал в составе 21 войсковой части 53 пограничного отряда в качестве стрелка и кавалериста в звании сержанта. У него был конь по кличке Опасный, которого Георгий очень любил, с которым составлял одно целое, можно сказать, сросся. Из каких только невероятных переделок не выносил его этот конь.
       Участвовал Георгий Афанасьевич и в войне с Японией. «Это было месиво: за один месяц Японию разбили – страшное время»,– говорит Надежда Павловна.
      В 47 году, когда приезжал на побывку, встретился он с Надеждой. После этой встречи они всё время переписывались, а когда вернулся, сразу поженились, хотя жить вместе им не пришлось: их разлучили. Только последние двадцать лет жили вместе.
 
                На фото: Надежда и Георгий в 47 году.
Дрожащими руками она дала фотографию (это самое дорогое, что у неё есть) со словами: «Георгий всю жизнь носил эту фотокарточку у сердца. Я уничтожила все его фотографии сразу после того, как разлучница женила его на себе, придумав, что беременна и покончит с собой, если он не женится».
       Через год после его женитьбы, Надежда вышла замуж за Василия. Сразу после его смерти, Георгий пришёл к ней, и они больше не расставались. 
       Надежда Павловна Аксёнова из многодетной семьи. Мать – Евгения Родионовна, была очень красивая. «Потому отец и женился на ней, простой колхознице», – сказала она. Из всех детей в семье Надежда последняя – семнадцатая. Отец её очень любил, и она вспоминает о нём с большой теплотой: «Он был очень хороший человек, грамотный. Работал в Томске десятником в областном дорожном отделе, строил мосты. Сам чертил проекты». С детства все были приучены к труду.
       У Надежды Павловны нет звания «Труженик тыла». «Когда я сдала документы на подтверждение звания, в архиве ответили, что из колхоза «Памяти Ленина» сведений обо мне не поступало. У меня и справка есть и свидетели, но добиваться не стала, хотя мы с напарницей Лидией Михайловной Черновой работали, как настоящие трудоголики. Весь день молотили, а ночью ток чистили. Председателем колхоза был Андрей Локтев, демобилизованный с войны без руки, ох и гонял он нас, никакой пощады не давал. Только упадёшь на лавку хоть немного поспать, в четыре часа уже стук в окно, и идёшь работать – так мы были воспитаны, лодырей в семье не было», – подытожила она.
       В мирное время Надежда Павловна 30 лет проработала в военкомате. Ей присвоено звание «Ветеран труда». Награждена медалью в честь 100-летия со дня рождения Ленина, знаком «Победитель соц. соревнования» и в честь 400-летия Томска – за заслуги перед городом.
                ***

       Здесь же, в деревне Большое Протопопово, прошли молодые годы учительницы Антонины Фёдоровны Семёновой

       Она часто с любовью вспоминала о родной деревеньке: «Дома строились из лиственницы, а это значит – надолго. Как я любила гулять по деревне босиком, наполняясь силой, идущей от земли! Вокруг росло много шиповника, ягод, грибов, а какие шишки были тогда крупные, ядрёные. Раньше срока никто не начинал заготовку орехов, делали это всегда организованно. За школой был парк. На летний отдых сюда привозили детей из города. Природа была тогда девственно прекрасной. А как красиво здесь зимой!»
       Её воспоминания ассоциировались со стихами:

  «В красоте присутствует Бог»
               
                (Ф. Достоевский)
Восхищения вырвался вздох –      
Да, поистине, есть в этом Бог:
Ореолом увенчан кедрач…
В белоснежном халате, как врач,               
Он целитель измученных душ.
Воссияет дремучая глушь:
Кедры с солнцем затеют игру,
Разноцветье лучей соберу.
Кто-то ищет заморских чудес,
Я иду в свой заснеженный лес:
Исцелюсь и вернусь молодой,
И душа моя вспыхнет звездой.

              У Антонины Фёдоровны Семёновой война украла жениха.



Она показывала мне фотографию красивого лётчика и маленький треугольничек – письмо с фронта. В нём простые, трогательные слова первой любви. Он написал их ей накануне последнего в жизни полёта. Эти слова жгли ей сердце всю жизнь. Рассказывая о нём, она сразу оживлялась, лицо её расцветало какой - то внутренней одухотворённой красотой.
       По воспоминаниям Семёновой А.Ф.:
       «Был настоящим соколом,
        В небе погиб молодым,
        Счастье бродило около,
        Миг и исчезло, как дым,
        Но загорелось звёздами,
        Сшив нас, как прочная нить.
        Так суждено и созданы
        Только друг друга любить».
Льются воспоминания
Женщины немолодой –
Жизни её сияние
Вспыхнуло яркой звездой:
Жизнь её одинокая,
Пепел от пышных кос,
Молодость ясноокая
Пущена под откос.
Горечь и сострадание –
Лётчик погиб в бою.
Вечной любви мерцание
Жизнь осветило мою.
Солнце плеснуло золотом
В косы весенних берёз,
Что же по сердцу холодом
Память потоками слёз…

       Антонина пронесла огромную любовь к своему соколу через всю жизнь. Для неё он навсегда остался молодым, таким, каким она запомнила его в дни их короткой, но очень сильной любви. Больше она никого не смогла полюбить.

                ***

        Плотникова Нина Васильевна рассказала о своем отце – Василии Спиридоновиче Боровцове, который был мобилизован на войну в 42 году из поселка Гортоп, Калтайского сельского Совета, где работал в леспромхозе
        В июле 43 он был ранен в ногу, полгода лежал в госпитале и в январе 44 вернулся домой без ноги. Только в 68 году нашел Василия Спиридоновича орден «Красного Знамени».
 
    На фото: Боровцов В.С. слева.         

       У отца Нины было четыре брата. На Афанасия пришла похоронка, Алексей всю войну прошел, вернулся подполковником. Младшие служили уже после войны.   
      Нине было восемь, когда началась война. Детство сразу закончилось. В школу ходить пришлось за четыре километра в п. Курлек. Одна книга была на весь посёлок. Писали самодельными ручками: из веника вытаскивали прутик, обламывали и привязывали к нему перо. Голод был постоянным. Мороженую капусту сварят без картошки и этой капустой кормили. Картошку тёрли и делали  «хлеб», а из гнилой картошки стряпали «тошнотики». Работать начала Нина с 13 лет: полола свёклу, перебирала овощи. Не смотря ни на что, жажда жизни рвалась наружу, она любила плясать, скинув свои «шахтерские галоши»; но, боясь отцовских костылей, уговаривала подружку отпросить её на танцы. Душевного тепла Нине Васильевне не занимать: кроме своих троих детей она вырастила, как родного сына, племянника, который с восьми месяцев остался без матери, дав ему хорошее воспитание.
               
                ***
       «Мы работали в поле с Протопоповым Александром Николаевичем, видим, едет вестовой, что есть мочи гонит коня. Александр Николаевич говорит: «Колька, стой! Что-то случилось!» Верховой подъехал и говорит: «Война началась! Александра Николаевича срочно в сельсовет вызывают».
       Они уехали, а я с двумя конями остался. Уже темнеть начало, никто не едет. Я даже плакал, ведь маленький ещё был: сообщение пришло утром, часов в 10, а уже вечерело. Пошёл я в деревню с конями, а в деревне никого нет. Пусто все, тишина стоит мёртвая и темнота», – так начал свой рассказ Николай Петрович Протопопов. Потом уже узнал он, что вся деревня ушла провожать новобранцев, кто мужа, кто сына, кто брата, ни единой души не осталось. Предзнаменованием грядущей беды была эта внезапно вымершая деревня, над которой нависла зловещая тьма. «Вернувшихся с войны можно пересчитать по пальцам»,– продолжает Николай Петрович, а имен погибших намного больше, они увековечены на памятнике в деревне Большое Протопопово и на мраморных плитах в Лагерном саду.
       Колхоз «Пламя» хоть и был маленьким, но была в нём своя пекарня, школа, сельсовет, правление сельской кооперации, магазин был и медпункт. Сейчас ничего этого нет, даже в магазин жители ездят в соседние населённые пункты.
       Остались тогда в деревне одни дети, старики, да больные; все остальные ушли на фронт: патриотизм был небывалый, всеобщий.
       «С этого времени я и стал работать, – продолжил свой рассказ Протопопов Николай Петрович,– верхом ездить мог, а дела всегда находились: коров пас, копны вывозил, – так с конем и не расставался.
       Хлеб нам на трудодни не давали – всё на фронт. Я только в сорок девятом, когда в армию пошёл, хлеба досыта наелся. Картошку научились выращивать целыми полями, а раньше только в суп её клали. Теперь это был второй хлеб».
Николай Петрович награждён медалью: «За доблестный и самоотверженный труд», а также юбилейными медалями в честь Победы, которую все труженики тыла приближали не щадя себя.

 
На снимке: Протопопов Н.П.

                ***
                Сестра его Казадаева Антонина Петровна,  тоже труженик тыла.
 
            Было ей в начале войны уже 16.
Как фронтовики, награждена она юбилейными медалями в честь Победы, во имя которой трудилась в лесном сибирском краю. Она дополнила рассказ брата: «Весь день напролёт приходилось работать в колхозе, хлеб молотили, скирдовали, всего не перечислить, что делать пришлось; и на лесозаготовки ездили, и грибы собирали, да ягоды».
       Рассказы у всех разные, но похожи они своей трагичностью.
               
                ***
        Пророкова Юлия Егоровна не помнит своего отца, родилась она в сороковом, слишком маленькой была, чтобы сохранить хоть какие-то воспоминания, она его даже на фотографии не видела. Не знает и дедушку, его в 37 расстреляли.
       Мать часто говорила, что Юля на отца похожа. Отец её Протопопов Егор Федотович воевал в строевой части 639 стрелкового полка. Он погиб осенью 43 под Смоленском. Когда похоронка пришла, его мать, Юлина бабушка, волосы на себе рвала от горя. Она с ними так и прожила всю жизнь.
        Послевоенные годы тоже были нелёгкими. Мать и бабушка работали в колхозе «Пламя», и Юля ходила помогать им. Бабушка была старенькая, её назначили охранять теплицы, и она не справлялась с этой работой. Юлю с шести часов утра поднимали, и она шла охранять теплицы: свернётся калачиком на топчане и досматривает сны.
        Голодно было и после войны. Запомнилось ей из детства, как копали в лесу саранки и стряпали из них
  На фото: Пророкова Ю.Е.
       Всю жизнь прожила она без отца. Нелегко было матери растить их: «Сестра Люба умерла от клещевого энцефалита, брат с кедра упал, когда за шишками с одной развилки на другую перешагивал. Мать в больнице была, ещё ничего не знала, но материнское сердце уже заболело от предчувствия беды. И стала она молиться. Когда я пришла к ней, она мне сон рассказывает, что берёзу резали. У брата было много переломов, но он выздоровел. На водителя выучился. Едет, бывало, и песни поет. Мать тоже была певунья, стихи очень задушевно читала».
 «Мне всегда было интересно работать», – вспоминает Юлия Егоровна. Она рано стала ездить в город. Работала курьером в пошивочной мастерской. Очень легко научилась ориентироваться на улицах города и всё быстро находила. Жила она на квартире у профессора университета Хохлова и по субботам мыла пол в его огромном доме. Получив зарплату, она мчалась каждую неделю домой, накупив продукты. Спустя время, смогла позволить Юля купить себе штапелю на платье. «Красивое получилось, с двенадцатью клиньями, я его долго носила, до самой свадьбы», – вздыхает она. В город добираться приходилось на проезжающих поездах, со станции «Лоскутово», до которой дорога вела от деревни Большое Протопопово через лес.
       «Однажды мама и Люба встретили волка. Идут, видят: сидит собака. Мама стала кричать: «Пошёл! Пошёл!» – Она встала, сделав дугу вокруг них, села позади, да так полыхнула глазами, будто свечи вспыхнули». Догадалась мать, что это волк. Стала вениками, которые на плечах несли на продажу в город, шуршать, да кричать. От веников ничего не осталось. На шум прибежал сторож с вилами, прогнал волка и говорит: «Ваше счастье, что здесь коня дохлого выбросили, волк сытый был, да к тому же один, без стаи». Не помнят они, как сели в поезд, а, когда надо было выходить, мать подняться не смогла, а у Любы от страха голос пропал. Самое большое  счастье в том, что здесь двуногие волки не появились.
       Родительский домик у самого кедрача, её душа навсегда прописалась там, где такие восхитительные восходы солнца:

Зимы хрустальная прозрачность
И пламя утренней зари:
Природы северной невзрачность,
Какой экзотикой горит.

                ***
       

                b6c15704220e160bc28d332e0a7841eb.jpg               


                На фото: Помойницкая А.Е.
        О своём сиротском детстве рассказала Алла Евстафьевна Помойницкая.
        Ей было шесть лет, когда в 44 году умерла её мать, отец был на войне. Жили они в деревне Ноглики Восточно-Сахалинского района. Брату Николаю было 15, а сестре Марии 17 лет.
       «Мама, умирая, просила свою сестру позаботиться о нас, до конца жизни тётя исполняла свой обет. Спасло нас и то, что сестра вышла замуж за военного фельдшера, добрейшего человека, и на его военный паёк мы все жили»,– продолжила она рассказ. Природа спасала их, даря великое разнообразие ягод. Чего там только не росло. Бруснику и клюкву собирали совками, запасая на зиму в бочках. А сколько рыбы было. В 46 году вернулся с войны отец. «Никогда не забуду красоту моря, а какие там сопки!» Зимой, бывало, так накатаются с гор, что задубевшая одежда стоит коробом. Идут, поскрипывая, переваливаясь, как пингвины, домой.
       Навсегда осталась в сердце любовь к природе, она зовёт её каждый день на лесную тропу здоровья, которую прокладывает зимой вокруг оздоровительного лагеря «Восход» её супруг Михаил Васильевич Жильцов. Красота природы даёт силу и энергию, радость жизни. Многие жители любят гулять зимой по лесу, летом на это нет времени: у всех дачные участки, на которых они трудятся, ощущая неразрывную связь с землёй. Я пережила необыкновенный подъём, когда первый раз прошла по тропинке в сказочно - прекрасном зимнем лесу. С тех пор это стало насущной необходимостью, дарящей радость и вдохновение.
        Декабрист, вышедший на Сенатскую площадь в поисках счастья для всего человечества, сосланный за это в сибирскую ссылку, пожив здесь, поняв свои заблуждения, пришёл к истине, сказав очень близкие мне по духу слова:
 «Человечество стало б счастливым давно
  В единенье с природой». – Как чист
  И возвышенно радостен день за окном!
  А, наверное, прав декабрист.


                На фото: вид из нашего окна
       Михаил Васильевич родился в деревне Пчёлка Чаинского района в 32 году. Не потому ли неутомимо трудится всю жизнь, как пчёлка. И пасека, кстати, у него единственного в «Восходе». В семье его родителей Василия Тимофеевича и Марии Васильевны было десять детей. Любовь к труду и чувство ответственности привито Михаилу ещё с детства. Отец с Первой Мировой принёс Георгиевский крест, а во Второй уже не воевал. Старший брат Михаила – Сергей был тяжело ранен в битве под Сталинградом и в 43году демобилизован. Награда нашла его, когда он уже вернулся домой. А дома тем временем стряслась беда: отца в тюрьму на 7 лет посадили. Председательствуя, он позволил смолоть зерно для нужд колхоза, а по закону военного времени нужно было вначале выполнить план поставок зерна государству. Сергей вступился за отца, написав письмо Калинину. Отца освободили.       О военном детстве Михаил Васильевич сказал кратко: «Холод, голод, разруха, мрак. Лампочку электрическую увидел только в 13 лет».

 
                На фото: Жильцов М.В.
       Лошади были заморенные, вместо двух, как это делали раньше, теперь приходилось запрягать по три. Он садился на третью и погонял. И копны возил, и снопы – всё приходилось делать. Награждён медалью «Труженик тыла», юбилейными медалями.

                ***
       Если в деревне дети всё-таки были хоть под каким-то присмотром взрослых, работая рядом с ними, то в городе они были предоставлены сами себе. «Когда началась война, мне было четыре года, но память с невероятной четкостью выхватывает многие события тех лет, хранящиеся где-то в самых глубинных тайниках, – Начал свой рассказ о военном детстве Владимир Сергеевич Зверев, – Отец ушёл на фронт в декабре. Помню, как он приносил дневной паёк хлеба, делил его на пять частей. Мы ещё не умели растягивать его на день и съедали сразу, очень хотелось есть. Ощущения голода было мучительным и постоянным. Ели лебеду с хлебом, суп из крапивы. Чтобы хоть чем-нибудь занять желудки, мы с братом ели соль. Как сейчас стоит передо мной белая стеклянная солонка на пустом столе, и мы всё едим и едим соль. Мать уходила на работу на весь день, а мы с Эдиком нянчили младшего братишку. Было холодно, и мы всё время сидели на печке, с которой я однажды упал, разбив голову об угол сундука. Хорошо помню, как нашёл какую-то тряпку, заткнул рану, чтобы кровь не текла, и лёг на кровать. Не знаю, спал ли я, может быть, был без сознания.
       Придя вечером с работы, мать сразу к печке – меня там нет. Она к Эдику: «Где Володя?» «Там лежит», – ответил он тихо.
       Мать как услышала, что я лежу, тут только и заметила, что всё вокруг в крови. Помутилось, покачнулось всё у неё перед глазами. Бросилась она ко мне, и только притронулась, я сразу очнулся и шевельнулся. Она только и могла выдохнуть: «Живой!»
       Будто было всё это вчера, так явственно вижу ту улицу с домами по одной стороне, по которой мать возила меня в медпункт на саночках. Сидя в коридоре, она затыкала уши, хотя я ни во время операции, ни на перевязках, которые делали целый месяц, ни разу не пикнул: впадал в шоковое состояние. На лбу у меня так и остался шрам – вечное напоминание о страшном военном детстве.
              Я понимаю, почему у матери первым вырвался крик: «Живой!» Работая весь день, наши матери жили в      постоянном страхе за предоставленных самим себе детей, за сыновей, ушедших на фронт. Этот страх сжал материнские сердца постоянным предчувствием беды. В своем сознании они много раз пережили самое страшное, что могло случиться. Это была тяжкая, медленная пытка, но она закалила женские сердца, и, может быть, поэтому, когда приходило непоправимое, сокрушающее горе, матери выстаивали. На нашей улице в одной семье восемь сыновей погибло на войне. Невозможно представить, как можно пережить такое горе.
       Хотя война отняла у нас детство, мы всё-таки оставались детьми. И не зря волновались наши матери: из-за шалости с оружием или со взрывчаткой, многие ребятишки поплатились жизнью или покалечились. Однажды мы с пацанами бабахнули патроны. Взрыв был такой, что стёкла, земля и щепки летели до самого сарая, а мы уцелели только потому, что были на втором этаже наружной лестницы.
       Младший братишка, которого мы нянчили с Эдиком, весь первый год войны болел и умер. Война принесла несчастье в каждую семью, горе обрушилось сразу на всех, и даже мы, дети, ощущали это с пронзительной ясностью, Хотя фронт был далеко, но война чувствовалась везде. Запомнилась длинными очередями за хлебом, стёклами окон, заклеенных бумагой, чтобы не выбивались взрывной волной, печальными, усталыми глазами матери. Однажды ночью всех разбудил голос Левитана, известившего о том, что фашистская Германия капитулировала. Что тут началось!!! Все выбежали на улицу, кричат, целуются, плачут, обнимаются все подряд. За всю свою жизнь не приходилось мне  видеть ничего подобного. Все словно с ума посходили от радости. Столько лет прошло с того дня, а вижу всё так ярко и живо, будто было вчера.
       Если кто-нибудь сейчас в мирное время начинает ныть и жаловаться на жизнь, я говорю ему: «Милый мой, жизнь прекрасна, просто ты не видел войны, и дай Бог, чтобы никогда больше никому не пришлось увидеть её». Этот рассказ записан дословно от первого лица. Я слушала его, не проронив ни слова.
                ***
       «Я молю Бога только об одном, чтобы дал Царство Небесное моей мамочке, – приступает к рассказу Кия Горбунова, – потому что такие матери заслуживают только Царства Небесного».
       «Мы были с ней, как лучшие подруги и жизнь доживать она хотела только со мной», – рассказывает она о своей матери Прасковье Михайловне Акуловой. «Она была очень доброй женщиной, если ничем помочь не может, то словом утешит. С ней можно было обо всем поговорить. У Кии необычное имя. Очень интересна его история. Её рассказ увёл в 33год. Отец её Клементий Перфилович Акулов был большим умельцем и потому выстроил красивый дом, всем на загляденье. И хотя была у них в хозяйстве всего одна лошадь, да корова, раскулачили их в тот роковой год, а в их дом «влез» председатель колхоза. Отцу пришлось спасаться от милиции. Кружил и по Томской и по Кемеровской области. Когда уже на пятки ему наступали, сел в дырявый обласок и поплыл по реке Кия. Река бурная, так и грозит поглотить его, а жить-то ой как хочется, и беременную жену с детьми жалко: четверо их уже было. Чуя неминуемую гибель, взмолился: «Если жив останусь, именем реки дочку назову!»
       Поздно ночью постучал он в окно бани, где ютилась после раскулачивания его семья: жена с ребятишками спали на полках. Даже входить не стал, только торопливым шёпотом спросил у Прасковьи: «Родила?» Жена ответила, что родила двойню, но выжила только одна девочка. «Пойдёшь регистрировать, назови её Кией, я реке обещал, если живым оставит», – прошептал и исчез. Как только оклемалась Прасковья Михайловна, отправилась регистрировать дочь.
       Тем временем Клементий Перфилович устроился работать в Колпашевскую больницу, где ему дали комнату и рабочих в помощники, он там стал сразу всё перестраивать. Вскоре он тайно перевез туда семью, но долго на одном месте пожить не пришлось, на этот раз бежали всей семьей на станцию Тайга. Там и застала их война. От отца наконец отстали – не до него было. Он, словно в прятки со смертью играл, избежав расстрела в 37 году, а воевать по возрасту уже не подходил.
       Кия хоть и маленькая была, помнит, как кричала мать, как бежала за поездом, навсегда увозившим на фронт её сыновей. «Старший брат ушёл добровольцем, был сержантом, погиб под Москвой. Второй брат был лётчиком – истребителем. Он с детства мечтал о небе. Погиб он под Сталинградом, где вся земля полита кровью, а у нас слезами. Вернётся с работы отец, спросит: «Где мать?» И идут искать её в лесу, куда она убегала изливать своё горе по ненаглядным погибшим сыночкам». Лес исцелял её израненную душу.

 
                На фото: мать с сыном.
       Силой Божественной благодати восстанавливалась целостность души, повреждённая пережитыми страстями, и она это интуитивно чувствовала. Её удалые красавцы – сыновья, как и другие защитники Родины, собственной жертвой обессмертили жизнь.               
        Из Тайги перебрались в деревню Бакчар Чаинского района. Там прошло военное детство Кии. «Ребятишек было восемь человек в нашей семье,– рассказывает она, – мама награждена медалью «мать героиня». «Жили в вечной нужде. Босиком ходили до самых холодов. Однажды у меня поднялась температура в школе, учительница увела меня к себе домой, накормила, потом маме сообщила. Учителя нам были, как родители. На хороших людях и держалась жизнь».
          Тяга к знаниям была огромной. Пешком ушла она в г. Колпашево, где открылось медицинское училище, поступила и окончила его. Характер у неё неугомонный, бурный, как река, в честь которой её назвали. Натура поэтическая, созидательная, как у отца, любовь к меткому слову от матери, любившей шутки, прибаутки, каламбуры, как солью, пересыпавшей ими речь. А неиссякаемая любовь к природе, которая даёт силы, жажда жизни – от обоих родителей. Не могу удержаться, чтобы не привести несколько строчек её стихов, написанных после смерти матери:    
«Я уезжала на закате,
Меня никто не провожал,
Дымили печи в каждой хате,
Спешил автобус на вокзал.
                ***
Мне было так больно, обидно до слёз,
Ищу утешенья у белых берёз».
               
                ***
       Беззаботное детство Нины Даниловны Богдановой внезапно оборвалось, когда она была восьмилетней девочкой. Они жили на окраине города Сталин.
       Возле самого их дома немцы разбили концлагерь для военнопленных. То, что довелось увидеть её детским глазкам, трудно перенести и взрослому человеку.
       Тысячи военнопленных были расстреляны, их закопали в огромной траншее. Многие были зарыты живьём, и земля колыхалась над ними несколько дней… Потом здесь стала Братская могила.
Чтобы по-настоящему оценить значение Великой Победы, надо прочувствовать весь ужас, который несла война. Как это было во все времена, страшные испытания, заставляли обратиться к Богу, рождали гуманизм.
По воспоминаниям Нины Даниловны Богдановой.

Как мураши сновали немцы в касках,
В концлагерь превратив огромный луг,
Где Нина раньше, как в забытых сказках,
Резвилась весело среди подруг.
Но вместо птиц заливистого пенья
Собачий лай, ещё чужая речь.
Прошли года, их слышать без волненья
По телевизору не может, сжечь
Так хочется ей память – невозможно
С такой невыносимой ношей жить.
Бессонными ночами вновь безбожно
Той жизни панораму вяжет нить…
Морили голодом военнопленных,
А если кто-то им давал еду…
О, ужас! Этих самых незабвенных
Событий, спровоцировших беду:
В оголодавших до последней точки,
Звериный разжигался аппетит.
Кто видел это хоть одним глазочком
Не вытравит, хоть разум запретит
Такое помнить: самых слабых ели
Живьём…Бессонная проходит ночь…
Опять под завывание метели
Припомнит, как тогда смогла помочь
Бежать из плена нескольким солдатам.
Их дом был крайним, обнесённый луг
Колючей сетью, немец с автоматом
В пяти шагах. Кустарник рос вокруг.
В нём ночью прятался солдат сбежавший.
Он утром тихо постучал в окно.
Ослабший, как осенний лист дрожавший,
Такого не увидишь и в кино.
И Нина видела, как мать кормила,
Как суетилась, не скрывая слёз,
Как будто был на свете самый милый
Тот человек, что бородой зарос,
Как пень замшелый: в старика одела,
Дала ему ведерко с мастерком,
И Нину позвала она не смело,
Как будто помешал ей в горле ком.
Головку повязала ей платочком:
– Проводишь по деревне старика,
Потом домой, ну ладно, с Богом, дочка! –
Прижала к сердцу: «Ладно, всё, пока!»
Старик с ведром вёл девочку за руку…
Над пропастью по лезвию ножа
Ходить училась…навсегда науку
Гуманности вбирая, чуть дыша.
Обняв и голову залив слезами,
Все чувства разом выразила мать.
Чем рисковала, знаете вы сами –
Родной кровинкой, как её отдать?
Но отдавали матери России,
На бойню провожая сыновей,
Чтобы цвела весна под небом синим,
И жизни гимн пел в роще соловей!
       Ничто не могло сломить силу духа русских матерей, которые отдавали самое дорогое во имя великой любви. Нина Даниловна приходила в библиотеку на встречу со школьниками. Завершая свой рассказ, она скажет, обращаясь к детям: «Любите своих родителей, они в любой момент готовы отдать за вас жизнь». Однажды во время бомбёжки, которая застала их в поле, мать четыре часа закрывала детей своим телом, стоя над ними на четвереньках в воронке. Слушая скупые рассказы, я в который раз убедилась, что всё держится на любви. И «Бог есть любовь» (1П 4:9).
 

                На фото: Богданова Н. Д.
       Празднование Светлого Христова Воскресенья и Великой Победы разделяет немного дней. Это даёт глубже прочувствовать, как много общего у этих событий, в основе которых жертва во имя любви. Третье тысячелетие мы пытаемся переварить истину, которую открыл нам Христос, что жить надо в любви и мире, именно так создаётся гармоничное общество. Царство, о котором мечтал угнетённый еврейский народ, ожидавший Мессию, но не принявший Иисуса Христа, нельзя обрести путём победы одного народа над другим. Оно достигается не силой, а жертвой, подобно той, которую принёс Бог, отдав любимого Сына за всех нас, чтобы были мы спасены, путём обретения веры. Оно создаётся осознанно, волей всех и каждого, оно там, где с нами Христос, потому и называется Божьим. Как достигается это Царство Любви подробно сказано в Библии – единственной Книге, которую, согласно опросу, хотят спасти люди в случае бедствия: «…раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твоё скоро возрастёт, и правда твоя пойдёт пред тобою. И слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовёшь, и Господь услышит». (Исаия.58-7).