6. Когда плачет вьюга

6. КОГДА ПЛАЧЕТ ВЬЮГА

1.
Жизнь-дурёха с ласкою медвежьей,
с дырочкой, простреленной в груди.
Долго ли шагать по самой снежной
родине? Не спрашивай! Иди!

Потому, что смерть ещё глупее,
чем вот эта маленькая жизнь,
чая кружка, может быть, согреет,
сволочь-боль отпустит — подыши!

Женщина унежит тихий вечер,
и звезда высокая взойдёт.
Или вьюга что-нибудь зловеще
за крестами окон пропоёт?

Буду я до полночи стихами
белые листы полосовать.
Если только смерть придёт за нами…
Если только в губы целовать…

2.
Ко всему привыкаешь: к метели,
к одиночеству, к мыслям о том,
что и слушать тебя не хотели,
не считали поэтом. А в дом
всё стучат снеговые заряды,
словно звери скребут по стеклу.
Это ночь сочиняет баллады
про любовь и тоску, и текут
не скажу, чтобы слёзы, но что-то
запрещённое — сырость из глаз.
Ко всему привыкаешь — работа,
повторяешь: — Поверят? Quizas!
И опять эту музыку ветра
из груди вынимаешь: смотри,
из меня никакого поэта
не получится: чай, сухари
и привычные хриплые звуки…
Может, лучше отсюда в Эльзас?
Только кто ж эти райские муки
зарифмует в России за нас?
Всё равно не поверят!.. Quizas.
Y asi pasan los dias…

Quizas. Y asi pasan los dias… 
Может быть. И так проходят дни…
(известная испанская песня)

3.
В доме крики: — Юбочник, ты Лены
домогался!..  — Сволочь, упакую!

Горько. Одиноко. Затоскую.
Тошно мне за краем ойкумены.
Ночь как ночь — холодная. В такую
бритвой хорошо порезать вены.

Обнаружат тело на рассвете,
скажут: — Дописался, бедолага.
Всё скрипит фонарь — гуляет ветер.
Ни души. Залаяла дворняга.

Постою — на звёзды поглазею.
Вспомню сына — сын меня не знает.
Вспомню друга — умер… Пожалею,
что бывает жизнь, как не бывает.

От неё, казалось бы, чего бы
ожидать — всесильная свирепа!
Но, пожалуй, эту — высшей пробы —
нужно до конца дожить — до Неба.

4.
На подстанции что-то, и свет
то зажжётся, то снова потухнет.
Эту жизнь, словно кнопкой «reset»,
не запустишь по новой. Но в кухне
на газете селёдка, стакан
и кусок ноздреватого хлеба.
Рвётся белая, лёгкая ткань
бытия и огромное небо.

Так куда же отсюда бежать,
если нет ни надежды, ни цели?
Только звёзды скупые дрожат,
да молчат оснежённые ели.

5.
Воду, и свет, и мобильную связь —
всё отключил комендант-снегопад.
Теплый надев свитерок-самовяз,
вирши пытаюсь при свечке кропать.

Одурь берёт! Огоньки зацвели
в доме напротив, плывут и дрожат.
Возле сельмага движок завели,
люди в сугробах за хлебом спешат.

Всех-то осталось немного забот —
воду на чай вскипятить на газу.
Ветер свистит и, боксируя, бьёт
в окна, и снег застревает в глазу.

Тает свеча, оплывает. Вздохну,
дуну — погасла! Как темень густа!
Вот и сельмаг погрузился во тьму.
Волчьи у нас, нежилые, места.

Хочешь — ругайся, а хочешь — пляши,
хочешь — тоски сочиняй документ.
Может быть, нет на земле ни души,
да и земли-то, мне кажется, нет.

6.
Моя хромоножка, бывает любовь,
как пламя на лютом ветру.
А валенки сохнут, и шерсти клубок
гоняет котёнок-игрун.

Но ты говоришь: — Холодина, ого!
В такую приблудного пса
не выгонишь. — Ну, ничего, ничего,
зато самогон, как слеза.

Сижу, рукавицу латаю по шву —
сто лет бы её зашивать.
А может быть, я потому и живу,
что ты, моя радость, жива.

7.
Солёную
бороду мрачно один
от горя ночами на кухне жуёшь.
От лютых снегов и безлюдных равнин
вонзается музыка в сердце, как нож.

Косматая вьюга в окошко скребёт,
и крыльями машет, и клювом стучит.
Но кажется: треснет от жара вот-вот
алмазное небо в надёжной печи.

И вот с языка облетают слова,
как мокрые хлопья с высоких небес,
врываются в душу — в Рязань татарва —
голодному времени наперерез.

Выводит рука на бумаге «прощай»,
потом (неразборчиво) «сбудется всё».
И ночь тороплива, и печь горяча,
и боль провернула в груди лезвиё.

Так пишется «Бог», а читается «Снег» —
шагает по снегу седой
Человек.

8.
Сухую берёзу подбросишь — гудит
и плещет за дверцей древесная кровь.
А что человек? Человек — это стыд
и мужество. Словом, поплачешь, и вновь
присядешь за стол, и придвинешь тетрадь,
напишешь «любовь», и добавишь «и смерть».
И будет снаружи пурга пировать,
и будет сосна у порога скрипеть.