Стюардесса

Без звонка, в пять явилась – мыслей, ватой сладкой накрыла,
что-то внушала, корила, сбивчиво говорила, спать не дала:

- О, дверь железную в душу поставил – а зря!

- Шляется всякая тут чертовщина, - бурчал я, шлепая в туалет,  -
обидой, скандалами на большую версту от тебя несет! А еще Музой
себя называет. Доспал бы своё и взялся за дело. Эх, ё моё!

- Эх, ты! Мысль и не может быть пресной. Сам подумай – разве же
полюбится та, что без горчинки, без изюминки и без «наоборот».

- Изюма твоего я сполна накушался - с утра, он мне не идет, пришла бы 
вечером, да не скулила бы так вот, собакой, когда та на прогулку идет!

- Не будь лежебокой! Кто мало спит – интеллект у того выше крыши,
а кто рано встает, тому Бог подает!

- Можно подумать – ты только оттуда! – сказал я, влезая в её оборот.

- Мишель, не хочу тебе делать больно, часик свободный решила
тебе подарить, закажи мне, такси до аэропорта, так и быть.

- И так долетишь на метле своей - уток, грязи в пути наметешь.
К тебе, ведь, доброе не пристанет, на-ка, послушай – писали ведь
люди, - и я прочитал ей, с досадою и вдохновеньем, только лишь
несколько строк:

                А счастье где? Не здесь в среде убогой,
                А вон оно – как дым.
                За ним! За ним! Воздушною дорогой –
                И в вечность улетим!

- Ах, Мишель, дался Вам, Афанасий! Ну что в нем такого – он был
неказист, невысок, лысоват. Вот видели б, Вы, моего командира!
Одно слово – Марат!

- Это странно – командовать Вами!

- Нет, нет, не подумайте – я командую им. Я засыпаю его стихами, а
он так и сыплет такими чудными словами, которые спать не дают.
Его так и бросает в «штопор», когда он заходит ещё и ещё «на круг»,
а то «закрылки» и «шасси» выпустить просит.
Сильные руки его, как к штурвалу, ко мне так и льнут.

- Вы обмолвились, будто он – командир!?

- Да, он летает на двухпалубной «пилораме» – он, её командир.
Мое дело – чай, кофе, когда мы вдвоем – коньяк. После душа, он
меня надеть стюардессы форму, опять просит, в спальню, без неё - 
никак!

- Летает на пилораме?

- Да! – так он лайнер наш зовет, ну а я – его Гражданский флот.
Правда, есть одна «закавыка» - чуть выше и чуть стройней меня,
но пока-что, её стихи – одна «фигня»! Она брюнетка жгучая, и он
промолвился раз, что устал от блондинок…

- Тебе жалко денег на краску, парфюм и другой уют?

- Понимаешь, Мишель – к чужой краске мысли совсем не льнут.
Что я ему предложу в постели кроме кнопок своих и «Бермуд» - 
они ему и так, словно «траверзы» надоели – а мысли мои, всегда
новизною, его влекут. 

- Ты пришла похвалиться Маратом? «Залетела на часик!» 
Когда залетают – детей ждут! Залетела бы к Игнату, он рано встает,
собаку гулять выводит и в стихах, видно, «дока» - собаку свою,
«Амфибрахий» зовет.

- Я знаю твоих соседей – они мне руки не подадут, а ты хотя и
поставил железные двери, а мне уютнее у тебя, вот тут. Чистый воздух
и времени – тонна, опять же, компьютер тут, как тут. А то, что ты
материшься и обзываешь меня очень скверно – я привыкла, Марат,
временами, бывает тоже крут.

- Заладила, вновь, со своим Маратом! Лучше скажи – зачем ты тут?

- Что за мужчины пошли! Ни орлы, ни голуби - не поговорят,  не
пожалеют, в глаза не взглянут. Мишель, я тобой не довольна, но
об этом довольно. Ты проводишь меня в аэропорт?

Я ушел приодеться, выпил стопарик, чтобы согреться, потому как
провел этот час в трусах. При даме! Ох, мама, совсем дело швах!
Когда же, в комнату я заявился, балкон был открыт и шторой
дымился и записка, голубкою белой, нежилась на столе:

«Желаю тебе новых мыслей, рифм и  поступков!»
__________________________________________
Сон сразу слетел и стыдно вдруг стало мне.