Тревожный февраль

 По сравнению с минус двадцать,
Минус десять – почти что Африка.
Я – в отребье,  больным паяцем,
Полуночной совою  ахаю.
Или ухаю – есть ли разница?
Всё равно – нулевая слышимость.
По болезням различным, праздными
«Шишел мышел» – по кругу вышли мы.

Все – на холод  ночной,   подсиненный,
Все с усами, а сами – голые.
И под мышкой, конечно,  с синею
Птицей счастья... свернув   ей голову.

Потому что мы сами – самые!
Что нам птицы? Мы тоже – с перьями!
«Ну, и Африка..! Это самое…» –
Ухнув, комнату взмахом  меряю…

2

Ожиданье, как водится, самый унылый повод.
Потому хороводят бессонные неба совы.
Ветром режутся, ночь февраля к утру, ухнув, тянут.
И крылами кровят, и впиваются в тьму когтями.

Утро горько проплачут –  больные печалью дети.
Но рассвет станет зрячим на миг, как слеза на ветви.
А потом день застрянет у них под крылом осколком.
Как им быть?
             Что им станет?
                Их сколько?
                Им сколько..?
                сколько..?

3

Мне прощать и прощаться не ново.
В снег закутавшись, всхлипну: «Всё  снится…»
Розовея,  рассвета  корова
Языком обшершавит ресницы.
«Навсегда!» – хлыну ливнем весенним.
 Навсегда – это чуточку дольше…
Я не буду сквозь  слёзы смех сеять,
Нитью жемчуга рваться,  гороша.

Всем здесь неба рассветного хватит,
Чтоб истратить земную полушку.
День – ни  долог, ни мал –  в два обхвата…
Ком  земли – подгорнуть, как подушку.
И во сне жизнь пропахла тревогой,
Хоть тревоги вне – место я знаю...

Сладко так на груди спать у Бога…

Ну, достаточно слов… обнимаю.

4

Доброй заботой о птицах, о близких
Полнится дом.
Небо январское облачно, низко.
Рядом – Содом:
На площадях, что заполнены людом
Злобным, больным,
Очень похожим на племя иуды.
Каменным им
Тридцать монет выйдут боком и горлом,
Небо сожгут.
Новая раса по имени горлум –
Дети иуд.

5

Я не скажу: "Только моя беда…" –
Правды не приукрашу.
Буду гудеть, как на ветру – провода,
Тыкаться жаждой в чашу
Жизни.
Подай, Благий Боже,  на день глоток,
Каплю забвенья – на ночь.
По проводам моим льётся смертельный ток...
Вверх замахнувшись камнем,
Слушай... Про душу, несущую клад вины,
Сны её слушай, слёзы...
«Этой зимою войной обледенены...» –
Ветер рыдает мёрзлый.

6

Делай, что должно, а будет –  что будет...
Небо теплеет под взглядом...
                Нас будят
Жить.
Лужисто скоро весна разродится,
Будут носиться... и даже – из  ситца...
Жидь
Горняя хлынет   деревьям на радость.
Станут птенцы дёргать ниточки радуг,
Петь.
Нам бы успеть
                до весны дотянуться...
Нам бы проснуться…
                Ах, нам бы коснуться
Сметь.

7

Дерут крикливо глотки февральские коты...
Плывёт, качаясь, лодка  на голые кусты –
Обглоданные ветром, морозом января,
Дождя намокшим фетром укрытые, не в  ряд
Стоят, босые – в жиже из ряски и земли.
Я,  наклоняясь ниже, гляжу: "Ты, ряска, ли?
В асфальтном миро–зданье откуда ты,  зачем? –
Живого мира данность, зелёный мой ковчег..."

И – легче как–то…
                "Слушай…" –  шумит далёкий лес...
И корни сосен сушу несут наперевес.

8

Согласна бы  без сна добраться к самой сути
Людей, вещей, миров в слоеном пироге…

Уже почти весна...
                Во сне мне вяжет ртутью
Глаза и рот…
                Весной мне солнце станет греть
Щеку... Проснусь – светло, но я во сне ослепла –
Во сне меня снесло течением назад.
Но день берёт весло,  под солнца ярким слепнем
Гребёт… Сижу  слепой…  Почти что наугад.
Проснётся в пальцах звук,  премудрый добрый опыт –
Ощупываю луч, дверной косяк, лицо.
С окна, что под рукой, смываю слепо копоть
И замыкаю мир в привычное кольцо…

Привычка – из кольца по лестнице взбираться
Туда, где спят ветра и ангелы поют,
Поют и восстают несметной мирной ратью!

Ну, вот и добралась – нашла в пути уют…

9

Вторая четверть февраля,
Вторая ночи половина.
Драконьим оком фонаря
Балуя, ночь мне слепит в спину.
Вокруг такая тишина,
Что можно ею полнить вёдра
И днём поить прохожих: "На!".
Когда лучи прольются мёдом
В бессонье красных век моих,
Я опущу в ведро ладони,
Где – тишина и фонари,
И взгляд, смотрящий вслед – драконий.

10

 Я знаю – не до песен нынче, Муза...
Соскучилась... Перо, крыло – в пыли...
Коснуться бы небесных вешних музык,
В разбеге оттолкнувшись от земли.
Ты слышала, здесь город Вавилонский
Собрались строить... Каждый, вроде, рад.
Уже для башни сделали наброски,
Сожгли последний дворик  мирный, сад.
Теперь хотят пожить как те, другие,
Что раньше стали строить города.
Идут, как боги – гневные,  нагие,
И души предлагают наугад.

И зверь на сей земле приидет в силу –
Они  у бездны зверя испросили...

11

А смерти нет. Есть смена декораций.
Ведь смерти – нет! – Чего же мне бояться?
Погибну ль я от смерти на войне
В не ласковой,  чужой мне стороне?
Ведь смерти – нет... И утром тишиною,
Погибшая, укроюсь... За спиною
Стеною мира станет тишина…
В который раз я буду спасена?
Убита, спасена, чтоб смерть стереть
С лица, ладоней, сердца... Смерть на треть
Стереть, убив в себе... И не бояться
Убитой быть ещё не раз, не двадцать…

В твоих смертях рождаются черты
Стяжающей бессмертье у черты.

12

 Уравновесить себя
                сказкой, стихом, валерьянным
Чаем ли?  –– Словом!  И «странным»  мир  величать, не скорбя.
Уравновесить до веры  –– в  мудрости, в ветре  –– покоя,
Глупому –– в страхе не вторить, не раздражаться, не спорить  ––
Путь свой в терпении торить,
                марта кроить ночью бязь.

И не искать больше связь лунной молочной дорожки
С белым пятном на рогожке, не вопрошать: «Кто здесь князь?
Кто здесь слуга ему – князю? В  грязь – кто? А кто – только  грязью?
Ложью кто чьею повязан, кто меценирует казни,
Кто кого больше заразней  и от чего эта мазь?"

«Знаешь…»  –– и ветер несёт строчки стихов перелётных
Через года  в переплёты,  клиньями наискосок.
«Будешь…» – закончу тетрадь и понесу кормить пламя.
Тихий на выдохе "Амэн...", сытый огонь  до утра...

13

Сквозь зимние щели, в расщелины слуха
Щеглы нам свистели, а треск коростели
Таким был, как будто скрипучие двери
До зорьки, до света  поднявшись с постели,
Спросонья во двор открывает  старуха.
А там – жизнь  и лето, и неба краюха...
Опресные ангел готовит замесы,
А птицы готовятся к утренней мессе,
Под белым крылом жар в печи полыхает,
А он, улыбаясь,  кивает: «Лехайм!»
Молочное детство в рубашечке тонкой
Во сне разбросало блаженно ручонки
И месяц рогатый пугливым телёнком
Бледнеет на ночи растаявшей кромке...

14

А было ли что сказано?..
Где спали сердца, лица,
Где речь не была связною,
Где сад был храним в завязи,
И было сему длиться...

А было ли что важного
И сколько сей миг стоил,
Где всяк был ведом жаждою
И жадно в волне строил,
И каждой волне вторил?

Сегодня умрёт пОутру.
Весна, говорят, ближе…
А всё, что сгорит – по ветру,
Рассветом его слижет.
И вздрогнет слепой: «Вижу»…

Колышется сад – в завязи –
Струною поёт ветка,
Да так, что уже в зависти
На ней соловей – редкий,
Который не знал клетки…