***

Осеннюю даль штриховали дней десять
дожди, очумелые вдрызг,
на окна мои, умудрившись навесить
решётки из капель и брызг.
Дожди бормотали невнятно.               Бессонно               
звучали в ушах голоса.
Дожди  заливали мои телефоны,
смывали  мои адреса.
Они молотками гвоздили по двери,
крест накрест закрыли  её.
Мой  дом был нанизан  диковинным зверем
на дождь, на его остриё.
А дождь затихал вдруг, а  дождь притворялся.
И всякий раз снова рождён,
менял свои формы и ритмы и галсы
 и всё оставался дождём.
 
Молитва.

Я и время, на месте топтались мы.
Я молился, сомненьем разим.
И со мною, одетые в талесы,
всё молились берёзы, шептались всё,
не меняясь сто лет и сто зим.
Не слагалась молитва корявая.
Не светлела добром голова.
И слова в ней роились отравою,
налетали крикливой оравою
нежеланные птицы-слова.
Уж я тряс головой. И притопами
всё старался прогнать вороньё.
А за мной повторяло синкопами,
и хихикало эхо, и хлопало,
и гремело: «Враньё всё! Враньё!»

***

На край села
волной тепла
ночь принесла
 ветлу.
              Ветла
невесела стоит и мне
                не весело.
А в небесах
горит впотьмах
свеча в белесых кружевах –
луна на ниточках бельё 
                развесила.
А неба нет.
Черным – черно.
Парад планет.
идёт кино.
В нём кадры крутятся назад – с них станется!
Черны глаза -
в них образа
черней грача.
И горяча
меж нами ночь лежит.
                Ветла и станция….
Прижалась ночь
ко мне спиной
А я не прочь
Ведь ты со мной
Пускаю вновь кино – мне  всё сначала пусть!
А в небесах - от свечки след
А на весах – и тьма и свет
Тарелочки весов всю ночь качала грусть.
*