Читаем Гоголя Мёртвые души 10гл. 1ч

Последние события, встревожившие город,
Заставили их всяко серьёзно обсудить.
Все крупные чиновники, кому был как-то дорог,
Теперь у полицеймейстера, а где бы ещё быть?

Вы помните, читатели, его как благодетеля,
И он на самом деле здесь почитаем был!
Согласно все считали за общество радетеля –
На дело процветания растрачивал свой пыл…

Собравшись, оглядели внимательно друг друга
И тут же согласились: от этих вот тревог
Заметно похудели… Один лишь вон из круга –
Не обращать внимание почмейстер только смог.

Лишь он один из всех никак не изменился
И вёл себя обычно и даже говорил
О новом губернаторе, что тем не удивился:
«Пусть даже сменят четверо, да я-то всё один!

Вот, судыри мои, тридцатый год уж стукнул,
Как сел на это место, так до сих пор сижу!»
Опять же как всегда в ответ вдруг кто-то буркнул:
«Иван Андреич, миленький! Шпрехен зи дейч, гляжу…

Тебе-то хорошо! Ведь чем себя неволишь?
Принять-отправить вовремя – вот только и всего!
Надуть-то в чём ты можешь? Пораньше коль закроешь?
да что с купца возьмёшь… да что там взять с него?

В таких, сказать, условиях любой с святыми встанет!
А вот бы пусть повадился, как к нам, к примеру, чёрт
Во всякий день под руку, да всовывать-то станет,
И брать-то не захочешь – рука сама возьмёт…

Тебе-то,  разумеется, опять же всё с полгоря:
Один растёт сынишка, а тут, брат, что ни год…
Прасковью-то мою Всевышний так устроил:
Петрушку иль Праскушку, как курица снесёт…»

Вот так ему в ответ чиновники-то пели…
А можно или нет в соблазнах устоять,
Не автору судить в таком серьёзном деле –
Что может знать об этом, чтоб взялся объяснять?

На что имеет право, так лишний раз отметить
В коротком замечанье как проходи совет.
Что, то есть, как всегда, что сложно не заметить
Отсутствие в нём толка – и не было и нет!

Что вообще мы все не создавались вовсе
Для важных заседаний, какое не возьми,
Во всех собраньях наших, хоть как к ним приготовься,
Всё толку не бывает… такие мы одни…

Во всех собраньях наших, со сходок начиная
И до высоких уровней – любой взять комитет,
Сказать  с чего бы – трудно и почему не знаю –
Коль много верховодящих, совсем порядка нет!

Конечно, не в том случае,  когда цель пообедать
 Иль покутить изрядно – вот тут всегда успех,
Поскольку и желанье хоть что-нибудь отведать
В каких-нибудь там клубах присутствует у всех!

Как ветерком повеет: пооткрываем обществ
Каких-то поощрительных… да, мало ли каких!
Бесчисленное множество различнейших сообществ,
С прекраснейшею целью, а проку нет от них…

Не выйдет ничего! Уже не выходило…
Быть может, оттого всё происходит так,
Что лишь в начале самом нам всё вот это мило,
Удовлетворенье полное приносит первый шаг.

Но как он только сделан, сейчас же и покажется,
Что всё уже случилось, что больше хлопотать
Нам не зачем совсем…тотчас давай ватажиться-
Поступок-то похвальный! Обед в его честь дать!

И половина суммы, что внесена на дело,
На тот обед потратится … Все высшие чины
Званы сюда, конечно, с поклонами, умело,
Чтоб было всё достойно любой величины!

На то, что остаётся, снимается квартира
Со сторожем, понятно: а как не сторожить?
И все в довольстве полном, особенно от пира…
А дальше, дальше трудно, ведь надобно решить

Кому же из тех бедных, в чью пользу создавались,
Оставшиеся средства? Так страждует народ…
Распределить по совести… а средства оставались,
Пусть пять рублей с полтиною – полнейший в том отчёт…

Вот тут и начинается серьёзная работа,
Вот тут и возникает про меж собою спор –
Любому из комиссии куму впихнуть охота:
Бедней её, мол, нету… Не видел с давних пор…

Собравшееся нынче, конечно, совещание
Другого было рода, то есть совсем другим…
И, думаю, не лишним тут будет замечание,
Что вызвано оно намереньем благим,

Не менее значительным, чем те, что были выше,
Но здесь необходимость важнейшею была –
Не о каких-то бедных речь шла и можно слышать,
Тут каждому чиновнику угроза прямо шла…

Беда грозила всем и равно, одинаково,
А, стало быть, плотнее сомкнуть бы им ряды,
Единодушней что ли и чтоб любой за всякого,
Чтоб   устоять прочнее и избежать беды…

Но вот  при всё при этом  никак не получалось…
Внезапной нерешительностью как обуяло всех…
На фоне разногласий, что вызывало жалость,
И вовсе замедляло… какой уж тут успех?

Один считал, что Чичиков и есть тот самый делатель
Фальшивых ассигнаций, а, впрочем, как узнать?
Другой, что он чиновник, для нового радетель,
И тут же тоже самое: на лбу не прочитать…

Но то, чтобы разбойник – все отрицали дружно:
Обличием всей внешности был явно не похож,
В беседах, разговорах достойно всё, как нужно…
Нет, не разбойник точно: уж это точно ложь!

Молчавший во всё время почмейстер как очнулся:
«Вот, господа, послушайте! Я знаю кто он есть!»
Сам голос говорящего, казалось, прикоснулся
К чему-то потрясающему, неслыханному здесь!

В недоуменье полном плотнее обступили,
Звучавшие вопросы сводились к одному:
Вот кто же он такой? Глаза к нему лупили…
«Он – капитан Копейкин! Как вижу по уму!»

«И кто это такой?» - опять в недоуменье…
«Вы разве не слыхали? Не верю, господа!»
«Никто из нас не знает… Скажите тем не менее!»
Доставши табакерку, тот лишь промолвил: «Да…»

Понюхав табаку, причём так осторожно,
Чтобы никто никак не смог внутрь запустить
Внезапно своих пальцев… и нет и – как же можно?
Чисты они иль нет? И в мыслях не вместить…

Тому не доверяя, имел и дерзновение
И, не скрываясь вовсе, вслух говорил не раз:
«Да, знаем, знаем, батюшка, у вас в обыкновение,
В какие места пальцы суёте вы подчас…»

«Ах, судыри мои, Копейкин личность важная!
Мне, право, удивительно, что тут никто из вас
Не слышал ту историю… Персона-то отважная…
Но если интересно, скажу о нём рассказ,

Который для писателя возрос бы до поэмы…
Начало той истории случилось, судырь мой,
Уже после финала компании военной
Двенадцатого года. Вернулся он домой

Увечным и значительно: под Лейпцигом иль Красным
В одном бою лишился руки вдруг и ноги…
Тогда ещё и не было распоряжений разных
Насчёт них, инвалидов, и думать не моги…

Значительно потом высоким повелением
Ввели для них отдельный на немощь капитал…
Вот видит наш Копейкин – жить дальше иждивением…
Отправился к отцу, тот сразу отказал:

«Кормить тебя мне нечем – едва перебиваюсь,
Свожу концы с концами, ем хлеб не каждый день…
И горько, а что делать? По правде вот признаюсь…»
Работать бы чего… Пусть даже и не лень…

Да много ль наработаешь – рука одна и левая…
Привычки к тому нет, пока приобретёшь
От голода преставишься… Судьба – присуха белая,
Коль не согласен с чем-то, а против не попрёшь…

И что же он придумал? А в Петербург  отправился!
Монаршей просить милости, что вот, мол, так и так,
Мол, жизнью рисковал, от ран едва оправился,
Наследства не имею, а чем же жить и как?

И вот поисхитрившись, с обозами иль фурами,
Но, судыри мои, добраться как-то смог…
Вы можете представить, такой вот,равный с дурами,
В столице очутился… Вообразить ли мог?

Ну, что он из себя? Сказать и слов не сыщешь,
А тут пред ним сверканье, волшебный прямо свет,
Шехерезада вовсе, дворцов в подсчёте – тыщи!
Вдруг эдакой, что ль, Невский уходит вдаль проспект!

Понатолкался было нанять себе квартиру,
Да только всё кусается: гардины да ковры,
Прям, не Россия вовсе, а Персия, где с жиру
Ногами капиталы все попирать мудры…

Ну, просто, что идёшь по улицам и слышишь
И запах носом чувствуешь огромнейших деньжищ…
А что там у Копейкина хоть обыщи,  отыщешь –
Синюх с десяток если и то, брат мой, держись…

Ну, как-то там сумел за рубль, что ли, в сутки,
Нашёл себе приют - впустил один трактир…
В обед бывали щи: съел – пустота в желудке…
Говядины кусок… вот и окончен пир…

Понятно, что смекнул – не заживёшься долго,
Поторопился тут же кого-то расспросить:
К кому бы обратиться и где туда дорога…
В комиссию, сказали, в правление, просить…

Есть, говорят, как будто такая в Петербурге…
А надобно вам знать, что государь-то сам
Был где-то там ещё, отсутствовал как будто,
С инспекцией какой-то был по другим местам…

Копейкин, встав пораньше, поскрёб рукою бороду –
Расходы на цирюльника не дозволял бюджет…
Напялил свой мундир, закостылял по городу
К вельможе-то, в комиссию… представите, аль нет?

И на Дворцовой набережной решил: спросить пора…
Конечно, указали: избёнка прям мужичья…
И стёклушки в оконушках в сажень иль полтора,
И всюду зеркала – глядись, забыв приличия…

Всё так в них отражается, что кажется снаружи,
Что в комнатах,  внутри – рукой легко достать…
А мраморы на стенах – представить разум нужен!
Такие лаки всюду и как могли блистать,

Что прежде чем за ручку рукою прямо взяться,
На грош купить бы мыла, да с тщаньем потереть…
Не хитро и совсем, на вовсе растеряться,
Вздохнувши вдруг не выдохнуть – дыханье запереть…

Что твой генералиссимус швейцар стоит у двери,
Физиогномия графская, как будто жирный мопс,
Воротничок батистовый – канальство! Кто поверит?
И вдруг Копейкин наш по мраморам тем хлопс

Своею деревяшкой… кой-как прошёл в приёмную,
Прижался в уголку, чтоб не столкнуть чего,
Какую-нибудь Индию, Америку огромную,
Фарфоровую вазу… трясёт ажник всего…

Понятно, что пришлось там вдосталь настояться –
Пришёл в такое время, когда тот генерал
Едва с постели встал, сказавши умываться
И камердинер тут же прибор ему подал

Какой-нибудь серебряный иль тонкого фарфору…
Четвёртый час пошёл… Копейкин бедный ждёт…
Вдруг вышел адъютант – в фельдмаршалы бы впору,
И объявил, сейчас, мол, к вам генерал придёт…
*