Нигде - окончание

Подождав, минут пять в разглядывании этого существа, Пашка, окончательно осмелев, решил проверить, живое оно или нет. Аккуратно подобравшись, зажимая нос от невыносимой вони, он снял с себя кроссовку и легонько ткнул существо в бок. Вернее, в то место, где у него должен быть бок, хотя и изрядно растекшийся.

Существо не пошевелилось и не издало ни звука. Через кроссовку было не определить, дышит оно или нет, тогда Пашка протянул к существу руку и неосмотрительно потрогал пальцем и тут же его отдернул. На указательном пальце  сразу вскочил волдырь, а существо, мгновенно сгруппировавшись в мешок с хоботом, со страшным скрежетом взметнулось к потолку.

- Аааааааа!!! – заорал Пашка, перекрывая этот страшный скрежет и мгновенно оказался в своём углу.

По странному стечению обстоятельств они окончили орать и скрежетать почти одновременно. Каждый из них сидел, вжавшись в свой угол. Правда Пашка вжался так как вжимаются люди, а существо своеобразно приняло форму угла и направило в сторону Пашки свой хобот.

- Только посмей плюнуть, тварь! – заорал Пашка от страха, вызванного направлением хобота.

В ответ существо проскрежетало, но уже потише, и ещё больше приняло форму угла.

- Вот, блин! Что делать-то, - думал Пашка, но ни одной стоящей мысли не приходило ему в голову.

Тем временем, "…", пораженное этим страшным белым существом, от страха впало в фазу маскировки. Они так всегда делали, если от опасности было никуда не деться, в надежде, что их примут за мертвых и не тронут. Но когда этот белый дотронулся, "…" так обожгло, что от боли он не смог выдержать маскировку и завопил. То есть, заскрежетал, ну вы понимаете.

Шёл примерно уже второй час, как Пашка и этот «кисель» сидели по своим углам. Понемногу они привыкали к внешнему виду друг друга.

Пашка первым решился нарушить молчание, на всякий случай полушепотом: «Слышь, Кисель, не боись, не трону я тебя».  Он жестом скрестил у груди руки, стараясь показать, что, мол, замётано, не трону точно. Потом вытянул по направлению к Киселю обожженный указательный палец, выразительно подул на него, и снова вытянул.

В ответ раздалось тихое короткое скрежетание. Но Кисель своего положения относительно угла никак не поменял.

Прозвище "Кисель", как уже догадались читатели, Пашка дал за это мешковатое, бултыхающееся тело своего нового знакомого.

- Может он вообще тупой? Что это я, как дурак, разговариваю с ним, как с умным? Может быть это просто амёба, только большая? Пальцы тут ему показываю, слова говорю…

«…»  сидело в углу и уже три раза выделяло через поры ядовитый газ. Но этот белый и растрёпанный ГРРР, (что обозначало «незнакомое страшилище»), и не думал от него погибать, а только непереносимо производил какие-то звуки. От этих звуков у «…» всё содрогалось внутри. К тому же очень настораживал и тот факт, что ГРРР мог отделять куски от своего тела и прицеплять их обратно.  Такого ужаса «…»  не видело ещё никогда.

В мире, где обитало «…» при  встрече с врагом было принято только два выхода – убей или умри сам. Бегство не принималось. А сейчас ситуация была более, чем невозможная, убить он не мог и умереть не мог. В случае, когда в результате схватки, кто-то из его сородичей оставался в живых, а враг не был убит и съеден, то все накидывались на неудачника и съедали его. Это был непреложный закон жизни. Иначе и быть не могло. А «почему», «зачем» этого спрашивать не полагалось.

Больше того, никому и в голову не могло прийти об этом спросить. Вопросы были всегда просты и насущны: «Голоден? Спал? Моя очередь караулить детенышей?». Да и то, эти вопросы тоже не задавались, а просто следовали из окружающей обстановки, как само собой разумеющееся.

Если главная самка вставала, пристально смотрела на сообщество и шла, все понимали, что нужно следовать за ней. Кто оставался или был болен, тех оставляли без сожаления, потому что они ослабляли стаю, мешали ей выживать.

А сейчас он сидел, вжавшись в этот угол и терпел самый страшный позор в своей жизни, и не было вокруг никого, кроме того страшилища в углу, который был беспощаден до такой степени, что даже не торопился его убивать.

Глава 4. Каждому своё

Тем временем, Пашка смотрел на этого уродливого Киселя и понемногу исполнялся чувством жалости к бедняге. Кроме ожога, в котором сам Пашка был и виноват, ему этот хоботатый ничего серьёзного не причинил.

- А, может быть, он вообще – неплохой парень? Ну, трусоват. Вон как скрежещет, бедолага. Точно, от страха. Жаль, ничего по-человечески не понимает. Да и я скрежетать так не могу.

Пашка пробовал показывать пальцем на себя: «Я – Пашка. Пашка я!».
Но существо только скрежетало и испускало какое-то едва  уловимое облачно.
Постепенно Пашке это надоело и его начал одолевать сон: «Да, ничего, вроде, Кисель этот…  Пусть сидит в своём углу».

Проснулся Пашка от того, что ему мучительно и горячо не хватало воздуха. Склизкая тяжесть лежала на нём, а ноги невыносимо разъедало какой-то кислотой.  Он сделал последний вздох…

- Ещё разряд! – белый свет ударил Пашке в лицо, боль в ногах исчезла, но появилась огромная боль в груди.
- Есть пульс, давление 60 на 40, - сказал чей-то усталый голос.
Глава 5. Жизнь прекрасна.

«…» заметил, что этот белый урод в углу стал подозрительно мало двигаться и, наконец, совсем утих.

- Сейчас или никогда! – подумал «…» и бросился на белое страшилище, подминая его под себя и выпуская  кислоту для переваривания противника. Эта ядовитая жидкость в его мире могла всё превратить в студенистую массу, которую потом втягивали «хоботом» сразу вовнутрь.

Белый уродец какое-то время подёргался под ним и сразу затих.

«…» сидел в этой странной большой квадратной норе совершенно удовлетворённый победой и приятно-сытый.

О чём он думал?

Разве зверь после поглощения добычи о чём-нибудь думает?

Пашка лежал в реанимации и думал: «Какой я дурак! Ну и дурак! Мир-то не такой, как я его понимаю! С другой стороны, ведь у меня никого, кроме меня нет, кто бы его понимал иначе. Как же мне жить? Как же мне дальше жить?...».

Вдруг ему сообщилось удивительное сытое удовлетворение зверя. В этом было столько красоты и совершенства, что Пашка только охнул.

- А и правильно меня убил этот Кисель! Очень правильно!