Мандельштам и стрекоза
*
"Дайте Тютчеву стрекОзу -
Догадайтесь почему!"
...стих колючий, как глюкоза,
бьёт по сердцу и уму.
"А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш."
...ну - не люби, чего уж боле?
И - не пиши. Аль нужен стаж?
Эй! - идущих в бесконечность
здесь ли набирают штат?
Был я там.
Вторая речка.
Надпись "Ося Мандельштам..."
Вру. Слова не сохранились.
Был ремонт здесь сорок раз.
Был поэт. Как божья милость.
И упал. Как спичка в грязь...
Свидетельство о публикации №114020606743
Этот мотив творческого удушья, озвученный в финале стихотворения, незримо пронизывает его от начала до конца. Стрекоза, предназначенная Тютчеву, встречается в его творчестве лишь единожды, в стихотворении 1835 г., которое по стиховым параметрам аналогично мандельштамовскому: «В душном воздуха молчанье, / Как предчувствие грозы, / Жарче роз благоуханье, / Звонче голос стрекозы…»3. Но само по себе установление литературного источника недостаточно для того, чтобы считать выполненным задание «Догадайтесь, почему». Обоснованное предположение, что «тютчевская стрекоза привлекла Мандельштама как предвестница грозы» [25, 32], способствует прояснению психологии мандельштамовского творчества, но не разгадыванию предложенного поэтом ребуса. Между тем процитированные тютчевские строки сообщают прежде всего о духоте, каковая симметрична фетовскому признаку — одышке. При этом у Мандельштама появление в финале ключевого слова «одышка» тщательно подготовлено паронимически во 2-й, центральной, строфе имплицитным сравнением облаков с подушками, на котором базируется образ «наволочки облаков» (подушка — одышка)4, а непрозвучавшее слово подушки подсказывается, в свой черед, созвучным ему словом подошвы. Выстраивается следующий ряд: (душном) — подошвы — (подушки) — одышкой, — где поэтапно, начиная с фигуры умолчания и заканчивая прямым называнием, тематизируется трудное дыхание. Как мы увидим, эту сквозную тему на всем протяжении текста подкрепляют затекстовые семантические пары, такие как «свежесть — духота», «благоухание — тление / увядание)», «ветер — прах / пыль».
«Скрещивание подтекстов», о котором говорит О. Ронен в связи с контаминацией в 4-м стихе нескольких перстней-прообразов [25, 33—35]5, является в «Дайте Тютчеву стрекозу…» систематически повторяемым приемом. На фоне тютчевского подтекста предназначенной Веневитинову розе ничего иного не остается, как быть душистой6. И действительно, «Три розы» Веневитинова (1826), в которых Ронен [25, 33] видит прямой подтекст стиха 3, варьируют мотивный комплекс «благоухание — увядание»: из трех метафорических цветков именно роза девственного румянца, которая «скоро вянет», превосходит остальные веющей от нее свежестью. Но подтекст этот не должен восприниматься обособленно. С одной стороны, он подтверждает правильность найденного для стиха 1 тютчевского подтекста, где не только «Жарче роз благоуханье», но и, как элемент персонификации природы, «бледнея, замирает / Пламя девственных ланит». С другой стороны, стих 3 выводит на сцену неназываемую по имени фигуру Пушкина. Дело в том, что «Три розы» очевидным образом дали Пушкину импульс к написанию «Отрывка» (1830)7, в котором он воспроизвел не только тему и композицию своего источника, противопоставляющую третью розу двум предшествующим, но и финальный поворот поэтической мысли, у Пушкина ошеломляюще заостренной: предпочтение отдается розе, уже увядшей, и потому ее локус — не щеки девы, а перси женщины, познавшей любовь (»…Но розу счастливую, / На персях увядшую / Элизы моей…»).
и т.д.:
http://textonly.ru/case/?issue=21&article=16874
Михаил Просперо 07.02.2014 14:54 Заявить о нарушении
Лина Чирко 07.02.2014 16:18 Заявить о нарушении
Олма Отпущенникова 07.02.2014 20:29 Заявить о нарушении