Помнишь - там - в том две тысячи грёбаном?

Помнишь – там? В том две тысячи грёбаном,
Наплевав на себя и на прошлое?

Твои крылья к чертям переломаны.
И к хренам это всё осторожное.

В венах боль. Ослепляет.
Да на фиг всё.
И согласен...
Да поздно. Проехали.
Этот долбаный ангел не взял своё.
Значит – мир – это только помеха им.

Я ведь знаю, что сдох там – на улице.
Под ботинком того, кто мне братом был.
Если так суждено – не разрулится.
Он согласие дал.
Я его простил.

Я ведь помню в руках твоих два ствола.
И в глазах – под кумаром – отчаянье.
Этот Будущий Я… Ему трын-трава,
Что ты тоже останешься в мареве.
Что ты тоже поляжешь под пулями.
Я почувствовал – он не надеется.
Он привык, что ты вечно укуренный
И не верил, что это изменится.

Сдался он. Сам сказал – там, на выходе.
Всё забыв, кроме собственной глупости.
Кроме смелой губительной прихоти
Через год показавшейся тупостью.
Не виню.
Он не смог это вынести –
Чересчур. Даже мне. Так чего уж там…

Просто вовремя нужно сказать «Прости…»
Не позволить разжаться своим рукам.

Я ведь помню твой смех такой искренний.
Ты под кайфом, но что тебе с этого?

Воин Господа, ныне расхристанный…
За Тем Мной по привычке последовав
И найдя только смерть – там, в развалинах –
Ты остался мне верен. До крайности.

Не забыть.
Я старался.
Но марево
Не даёт всё списать на случайности.

Это всё там – в две тысячи грёбаном.
И отрывками – здесь.
И не вытравить.
Это то, что готово в Детройте нам.
Только кровью осталось поверх полить.

Так к чему себе врать, если сбудется?
Если всё нам с тобой предначертано?
Тебе – смертным хиппованным мучиться.
Мне – нарваться на прошлого зеркало.
Если так, то к чертям эти принципы!
К Сэму – утром.
Распугивать марево.
А сейчас…
Друг для друга – границами.
Мы и так слишком долго лукавили.