Оптинские новомученики

 
Пасхальным утром 18 апреля 1993 года в Оптиной Пустыни иеромонах Василий (Росляков), вместе с двумя иноками Ферапонтом и Трофимом, принял мученическую кончину. 


Страх Господень и чист, и отважен - пребывает вовек, на века.
Он об истине людям подскажет, потому и оправдан всегда.
Суд его вожделеннее злата, вожделенней бесценных камней,
Слаще самых янтарнейших капель, что сочатся из ульев щелей.

Этим всем охраняется раб Твой, этим всем возродиться бы смог.
В соблюденье завещанной правды есть награды великий залог.
Кто усмотрит вину прегрешений, кто проникнет в себя до конца.
Ты от тайных моих помышлений удержи и очисти меня.

Отведи хоть на время напасти, чтоб они не вредили бы мне,
Я забуду беспечные страсти, непорочность воздвигну в душе.
И пусть будут слова мои честны, мои мысли чисты пред Тобой.
Ты, Господь, основание песням, ты, Господь, Избавитель людской.
(Иеромонах Василий)


Иеромонах Василий (Росляков)
      (1960-1993)

Иеромонах Василий (в миру Игорь Иванович Росляков) родился в Москве 10/23 декабря 1960 года в семье военного. Его отец, Иван Федорович, во время  Великой Отечественной войны воевал на Северном флоте. Мать -  Анна Михайловна, работала ткачихой на московской фабрике.
     Игорь появился на свет, когда родителям было за сорок...
 Семья Росляковых жила в Москве, в небольшой квартире пятиэтажного дома. Игорь рос очень добрым, смышленым и самостоятельным. Бог наградил его хорошей памятью, поэтому учеба ему давалась легко.  С девятилетнего возраста  Игорь начал  заниматься плаванием, затем записался в секцию по водному поло. Если в школьные годы, участвуя в соревнованиях, ему приходилось   защищать  честь школы, то потом пришлось отстаивать честь страны. С годами он стал мужественным, смелым и решительным.
    Игорь  с детства был очень любознательный, он даже завёл  большую тетрадь, в которую записывал необычные случаи из жизни, информацию обо всём, что его интересовало. Этот интерес потом привёл его на факультет журналистики Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова. (Поступив на факультет журналистики, он успешно играл в составе университетской команды по водному поло.)
       За годы обучения  в университете  Игорь охладел к журналистике. Он любил слагать  стихи, а по  ночам любоваться  звездами. Любовь к природе уводила его из суетного мира, подводила к мысли о великом Творце всего этого великолепия. Как и многим поэтам, Игорю больше всего нравилась осенняя пора. Когда он вечерами гулял по осеннему Кузьминскому парку,  наслаждаясь красочным убранством деревьев, то часто погружался в размышления о смысле существования. А придя домой, спешил уединиться в своей комнате, чтобы скорее взять в руки карандаш и записать стихи.
Однажды утром услышав, как духовой оркестр играет траурный марш, он выглянул в окно, и, увидев, что кого-то хоронят,  от всей души посочувствовал людям, в чью-то семью пришло горе.  Это событие заставило его глубоко  задуматься о тайне жизни и смерти. Когда Игорю шел 19-й год, внезапно умер его отец. Юноша  долго не мог примириться с этой потерей. Он стал молчаливым и задумчивым.
В 1985 году Игорь закончил МГУ с квалификацией - литературный работник газеты. Кроме того, он имел ещё диплом об окончании Института физкультуры и он предпочёл тренерскую работу.  С 1985 года по 1988 год  он был  инструктором спорта  в Добровольном спортивном обществе профсоюзов.
Однажды, будучи на соревнованиях в Голландии, Игорь познакомился с девушкой, они обменялись адресами. Приехав домой, он стал писать ей письма, завязалась переписка. А когда настало время ехать на очередные соревнования в Канаду, Игорь узнал, что попал в список «невыездных» - ему припомнили дружбу «с иностранной гражданкой». *Когда началась перестройка, Игорю стали  давать  визу в пределах соцстран. Он выполнил тогда норматив мастера спорта международного класса. 
Он очень переживал случившееся. Преподавательница истории, Тамара Владимировна, обратила внимание на то, что Игорь чем-то расстроен, и посоветовала ему обратиться к священнику. После духовной беседы, юноша обрёл душевный покой: обиду и уныние как рукой сняло. (Следует отметить, что  духовником семьи Тамары Владимировны  был в свое время ныне прославленный святитель Лука (Войно-Ясенецкий).) В её доме юноша познакомился с вернувшимся из лагеря протоиереем Василием Евдокимовым. Когда протоиерея Василия спросили: «Батюшка, а страшно было в лагерях?». Он ответил: «Конечно, страх был, когда пробира¬лись тайком на ночную литургию в лагере: вдруг поймают и набавят срок? А начнется литургия - и Небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок на¬бавят, но лишь бы подольше не наступал рассвет. Иногда мне даже казалось, что мы, узники Христо¬вы, были свободнее тех, кто на воле. Как объяс¬нить? Дух был свободным, и дух пылал...»
По Промыслу Божиему вскоре произошла ещё одна знаменательная встреча. Игорь познакомился с иеромонахом Рафаилом, служившим на приходе в городе Порхове Псковской губернии. Он оказал на него благотворное влияние. 
18 ноября 1988 года отец Рафаил погиб в автомобильной катастрофе. Узнав о гибели иеромонаха,  Игорь ощутил невероятную  душевную скорбь, но сразу  после причастия обрёл душевное  спокойствие. Господь дал понять своему избраннику, что жизнь на этом не кончилась, их душевная связь не прервётся, отец Рафаил и в Райских селениях продолжит молиться о нём. Господь даровал Игорю вдохновение. Сами собой вдруг стали рождаться волнующие строки, которые оставалось только записать. Вот этот стих:

Нашел бы я тяжелые слова о жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька, что не сказал бы я и половины.
Но хочется поплакать в тишине и выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле, тот светом облечен под небесами.

Жизнь Игоря изменилась: он ежедневно молился, строго постился, с большим рвением взялся за чтение духовной литературы, где, наконец, нашел исчерпывающий ответ на волнующий его вопрос о смерти. Он торжествовал: «Душа неподвластна смерти,  познавая не только умом, но и сердцем близость Господа. - Ни дед, ни отец, никто другой  прежде отшедших от земной жизни людей, не умерли. Они живы, ибо душа бессмертна!»
Многие друзья заметили, Игорь очень изменился. Некоторые, опасались за него, думали, что во время поста он ослабеет и не сможет играть в полную силу.          Господь давал ему силы, и он наравне со всеми участвовал в игре.  Его товарищи (по команде) вспоминали: «Из-за его постничества... было первое время  недовольство. Он был ведущим и самым результативным игроком команды, и мы боялись проиграть, если он ослабеет постом. Но Игорь успокоил: “Главное, чтобы были духовные силы, а физические после придут. Дух дает силы, а не плоть”. На следующий день у нас был решающий финальный матч с сильной командой. И как же стремительно Игорь шел в атаку, забивая и забивая голы». В этом решающем матче была одержана победа. Он умел убеждать не только словами, но  и делами. *Следует отметить, что носить нательный крест в те года было нельзя. Но Игорь не расставался с крестом и на соревнованиях -  прятал его под спортивную ша¬почку... Пройдут годы, и  он приведёт команду к Богу, станет духов¬ным отцом для многих членов своей команды.
Когда летом вся команда отдыхала на море, Игорь совершил паломничество в Псково-Печерский монастырь, где прожил около месяца. Будучи к тому времени мастером спорта международного класса, Игорь понимал,  что каждая игра вызывает  горделивое желание быть победителем, в азарте борьбы может родиться  неприязнь к сопернику.
Он  решил спросить у прозорливого старца архимандрита Иоанна Крестьянкина, как жить дальше. Старец посоветовал ему оставить спорт и идти в монастырь.  Когда Игорь рассказал матери о совете старца, то услышал в ответ: «Монастырь - дело хорошее, но пусть туда идут другие». Тогда она была не готова расстаться с единственным, горячо любимым сыном, её пугало одиночество. (Через шесть лет после мученической кончины сына Анна Михайловна приняла монашеский постриг с именем Василиссы.)
  Игорь решил подождать немного. Узнав о возрождении Оптиной Пустыни, загорелся желанием побывать там. Первый раз он отправился туда во время  отпуска. Здесь его с радостью  приняли. Обитель только восстанавливалась, нужны были помощники. Тогда и родилось желание остаться там навсегда.
Позже он напишет о монастыре следующие восторженные строки: «О, созвездие небосвода иноческого, о, дивная стая орлиная; многосвещное паникадило храма Богородицы; истинная гроздь винограда Христова - тако речем вам, отцы преподобнии, тако именуем и славим собор святых Оптинских».
«Радуйся, земля Оптинская...— Ангелами место возлюбленное... Велия слава твоя! Красуйся, благословенная, и ликуй, яко Господь с тобою!» Возрождение Оптиной он сравнивает с воскресшим четырехдневным Лазарем, который был мертв, но ожил, был подвержен тлению, но восстал для проповеди Христовой. Подобно ему был подвержен разрушению и монастырь, но ныне воскрес для спасения многих душ.
Он так полюбил святую обитель, что даже не хотел возвращаться домой, но, один из священников посоветовал ему все же съездить в Москву, чтобы закончить все мирские дела.
30 августа 1988 года Игорь уехал из Оптиной Пустыни  в Москву,  уволился с работы, распрощался с друзьями. А матери сказал, что хочет вернуться в монастырь, чтобы там ещё поработать.
 В монастыре его поселили в келье старца Амвросия. Он очень почитал великого старца, поэтому был чрезвычайно рад  этому обстоятельству. Даже ходить по земле, по которой когда-то ходили  Оптинские старцы, для него уже было счастьем
Приведём несколько строк из дневника будущего мученика за веру:
17 октября 1988 г.
 Пришёл в монастырь. Преподобне Отче наш Амвросие, моли Бога о нас!
Икона Казанской Божией Матери и икона прп. Амвросия источали миро. Матерь Божия, укрепи нас. Старец святый, заступись за обитель!
Старец Силуан: “Чем больше любовь, тем больше страданий душе; чем полнее любовь, тем полнее познание; чем горячее любовь, тем пламенней молитва; чем совершеннее любовь, тем святее жизнь”. Любить Бога никакие дела не помешают. Что надо делать, чтобы иметь мир в душе и в теле? Для этого надо любить всех, как самого себя, и каждый час быть готовым к смерти.
26 марта 1989 г.
Уста исповедуют Тя, Боже, тело уготовляет¬ся на подвиги и страдания; душа же безмолвствует и готовит час отречения моего; Господи, сокруши жестокое сердце мое и от сна нечувствия  восстави мя.
От уныния - 101 псалом, 36, 90. При кознях человеческих - 3, 53, 58, 142 псалом.
Аще оставлю Тебе, Боже, Ты не остави мене до конца, потерпи безумство и беззаконие мое; покрый срамоту и нечестие мое; егда же в день печали призову Тя, прости мя и не помяни непостоянства и двоедушия моего.
17 апреля 1989 г.
Вывешено распоряжение отца наместника о принятии в послушники 10 рабочих. Среди них мое имя.
18 апреля 1989 г.
Отец наместник благословил переселиться из скита в монастырь. Сегодня я и иеродиакон Владимир переехали в братский корпус. Батюшка Амвросий, не остави нас!
23 апреля 1989 г. Вход Господень в Иерусалим.
... Монашество - бескровное мученичество. Мука не есть лишение себя утех семейной жизни, сладкой пищи, телесного комфорта и других житейских развлечений и утешений. Это только путь к муке, а в пути иногда бывают радости и приятные встречи, путь есть ощущение собственной силы и удовлетворение от преодолеваемых препятствий. Собственно же мука - это предстояние пред лицем собственной беспомощности и непрестанное лицезрение своего пленения силою страстей. Это состояние сравнимо с положением человека, терпящего истязание от взявших его в плен и предчувствующего свою гибель.
Монах добровольно подставляет грудь мечу Слова Божиего и Тот проникает до разделения души и духа, обнажает и будит помышления сердечные. Это все совершается духовно так же реально и болезненно и мучительно, как и телесно.
29 апреля 1989 г.
 Страстная суббота. Восемь человек послушников облачили в подрясники. Среди них сподобился и я пребывати и вкусити страха Божия, своего недостоинства и великой милости Господней.
В Страстную Субботу Игорь получил первую иноческую одежду - может быть, это было указанием свыше о том, что в монастыре ему придётся пострадать. Он был внутренне готов к этим страданиям, об этом свидетельствуют и написанные им следующие строки «Взять крест и пойти за Христом означает готовность принять смерть за Него и пострадать,  а кто имеет желание умереть за Христа, тот едва ли огорчится, видя труды и скорби, поношения и оскорбления»...
Послушник Игорь отличался исполнительностью, был  безотказен. Насельники монастыря рассказывали, что шел он однажды с послушания, отдежурив ночь на вахте, и повстречал отца эконома, который обратился к нему  с просьбой: «Игорь, кирпич привезли — разгружать некому. Пойдешь?» — «Благословите». Когда, разгрузив кирпич, он отправился  отдыхать, то попался на глаза бригадиру паломников, и сразу услышал: «Отец наместник благословил всем, свободным от послушания, идти перебирать картошку». Игорь спокойно пошёл перебирать картошку. Он даже  не пытался оправдаться, объяснять, что возвращается после ночного дежурства и нуждается в отдыхе.
5 января 1990 года послушника Игоря постригли в иночество с именем Василий. 8 апреля 1990 года, инока Василия рукоположили в иеродиаконы, а 21 ноября 1990 года - в иеромонахи.
Из воспоминаний монахини Ксении (Абашкиной): «…Когда о. Василий пришел в монастырь, то они с о. Ф. решили подвизаться, как древние, имея одну одежду и одни казенные сапоги. Потом у о. Ф. заболели ноги, и он сменил обувь, А о. Василий в великом терпении так и дошел в своих сапогах до райских врат...
В Оптиной пустыни я сперва по послушанию убиралась в храме и поневоле обратила внимание, что о. Василий подолгу молится пред мощами преподобного Амвросия и у могил Оптинских старцев. Даже если мимо идет по делу, обязательно остановится и помолится.
Когда о. Василий служил иеродиаконом, он был радостный, веселый и будто летал по амвону. А после пострига в мантию он сильно изменился, не поднимал глаз и смотрел уже в землю. Вид был у батюшки строгий, а на деле он был добрый. Помню, Великим постом мы с детьми впали в уныние. “Батюшка, - говорю, - так шоколаду хочется и уже уныние от этих каш”. И о. Василий благословил на вкушение шоколада, сказав, что лучше вкушать шоколад с самоукорением, чем поститься с ропотом, унынием... Однажды я с возмущением рассказала о. Ва¬силию, что некоторые местные жители плохо относятся к монахам и говорят то-то и то-то. “Ах, окаянные, - сказал он весело. Не ведают, что творят!” Он сказал это словами молитвы Господней с креста, но сказал так мягко, чтобы не дать мне повода осудить...»
Как-то спросили отца Василия, почему возникают страшные искушения и скорби? Если Бог любит нас, почему столько ненависти и зла обрушивается на людей? Он ответил: «У святых Отцов сказано, что каждый любящий Бога должен встретиться с духами зла. Это сказано не только о святых, но и о простых грешниках, то есть о нас...»
Он говорил, что для того чтобы  иметь мир в душе и в теле необходимо всех любить всех, и каждый час быть готовым к смерти». О монашестве отзывался так: «...Монашество заключается не в черных ризах, не во множестве правил, которые человек силится исполнять, а в покорности воле Божией. Все, что происходит вокруг, есть великий Промысел Божий, который ведет человека ко спасению. Покориться Богу можно лишь тогда, когда научимся все происходящее с нами принимать за Его святую волю и не роптать, а за все Господа благодарить. Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем».
По рассказам братии во время Великого Поста отец Василий принимал пищу один раз в день, обычно в полуденное время. Его трапеза состояла из овощей или кислых ягод и небольшого количества хлеба. Постель он устроил из двух досок, положенных на раскладушку и покрытых сверху войлоком, под голову клал два кирпича.
Отец Василий не искал встреч с людьми, а всегда жаждал безмолвия и беседы с Богом, суть которой - горячая молитва. «Единожды умер я для мира, - повторял он слова преподобного Арсения Великого, - что проку от мертвеца живым».
Отец Василий говорил, что любой, даже незначительный грех, может стать причиной дальнейшего охлаждения любви к Богу. Особенно он обращал внимание на грех курения. «В курящего человека, - говорил он, - как в решето, Господь благодать наливает, а она вся выливается».
 Многие насельники монастыря говорили о силе проповедей отца Василия. Он привел к истинной вере многих. Иеромонах Марк (Бойчук), например,  отзывался о проповедях о. Василия так: «...Отец Василий был мастером слова. И все же сила его проповеди была не в словах, но в личности самого о. Василия. Он никогда не говорил о том, чего не брался сам совершить. Заемных чувств в его проповеди не было, но было слово-опыт, слово-поступок. И если он говорил: “Се восходим во Иерусалим”, значит, уже свершилось тайное восхождение на Голгофу».
 Имея горячую молитву и великую веру, инок Василий  осознанно брал чужие грехи на себя, ночами вымаливал заблудшие души.
Рассказывает иеромонах Ф. (в 1993 он был  иноком): “Перед Пасхой я дважды исповедовался у о. Василия и ходил потом в потрясении. Уже на исповеди у меня мелькнула догадка, что о. Василий имеет дерзновение брать на себя чужие грехи. Утром Страстной Субботы о. Василий говорил проповедь на общей исповеди. Я был тогда на послушании, входил и выходил из храма, не имея возможности прослушать проповедь целиком. Но то, что я услышал, подтвердило догадку - да, о. Василий берет на себя наши грехи, считая их своими. Как раз в ночь перед этим я читал об одном старце, умиравшем воистину мученически, поскольку он набрал на себя много чужих грехов. И я почему-то думал об о. Василии: да как же ты, батюшка, умирать будешь, если берешь на себя наши грехи?».
Тот, кто однажды смог чистосердечно отца Василия  исповедоваться, уходил из храма с облегчённой душой. Приведём отрывок из рассказа В.: “На исповедь к о. Василию я пошел от безвыходности... Я был мерзок себе. Подошел к аналою и молчу. А что говорить, когда в душе одна тьма? Батюшка молчит, и я молчу. Сколько так продолжалось, не помню, но вдруг меня накрыла такая волна любви, что будто прорвало изнутри, и я говорил, говорил без утайки. Впервые в жизни я мог раскрыться до конца, вытаскивая из себя, то грязное и подленькое, в чем стыдился признаться даже себе. Тут мне не было стыдно - я чувствовал такое сострадание о. Василия, будто у нас с ним одна боль на двоих. После этого я стал ходить на исповедь к о. Василию порой по 2-3 раза на дню... Как только накатывало искушение, я просился на исповедь: “Батюшка, у меня опять!..” Отец Василий тут же брал меня на исповедь, и после исповеди было легко. “Батюшка, - говорю однажды, - я уже, наверно, надоел вам. Так часто хожу!” - “Сколько надо, столько и ходи, - ответил о. Василий. - Десять раз надо - десять раз приходи”.
Рассказывает иеродиакон Илиодор: «Сначала некоторые батюшки не решались ездить в тюрьму, а о. Василий вызвался первым. Приезжали мы в тюрьму сразу после обеда, а уезжали в два часа ночи или же ночевали в тюрьме. Вся тюрьма уже спит, а у о. Василия - очередь на исповедь, и разговаривал он с каждым подолгу. Запомнился случай. Храма в тюрьме тогда не было - его построили сами заключенные после убийства о. Василия. А в ту пору крестить приходилось в бане. И вот пришло креститься 39 человек, а сороковой, как нас предупредили, пришел позабавиться: богохульник был страшный и, на их языке, “авторитет”. Перед крещением о. Василий сказал проповедь. Этот человек очень внимательно слушал ее, а потом спросил: “Батюшка, а мне можно креститься?” И стал поспешно раздеваться.
После крещения он подошел к о. Василию: “Батюшка, я хочу покаяться в моих грехах. Можно мне исповедаться?” Исповедовал его о. Василий два часа, а на прощание он попросил батюшку дать ему почитать что-нибудь о Боге. По-моему, о. Василий дал ему книгу “Отец Арсений”, но точно не помню. В следующий приезд он снова исповедовался и попросил о. Василия дать ему молитвослов и научить молиться. А потом он подал прошение тюремному начальству, чтобы его перевели в одиночную камеру. И вот сидел он в одиночке и все время молился. И вдруг в тюрьму пришло постановление, что дело этого человека пересмотрено, срок сокращен, и он подлежит освобождению. Заключенные тогда стали говорить, что, видно, родные заплатили кому надо... Но этот человек отвечал им: “Я даже прошения о пересмотре дела не подавал. Это Бог меня помиловал и освободил».
Игумен Владимир рассказывал: “Отец Василий был на голову выше всех нас. Все мы пришли в монастырь молодыми и по запальчивости, бывало, начнем осуждать, а о. Василий тут молча выйдет из кельи. Это подтягивало, и в Оптиной уже знали - при о. Василии нельзя осуждать, иначе он уйдет... “Без попущения искушений невозможно нам познание истины”, - писал преподобный Исаак Сирин. И Господь попустил о. Василию пройти через боль искушения, уготовляя из него огненного защитника православия и нашей Церкви. Он вел катехизаторские беседы в тюрьме г. Сухиничи, беседы с баптистами в тюрьме г. Ерцево, воскресную школу в г. Сосенском и школу для паломников в Оптиной. А сколько людей обрели веру после личной встречи с ним! Вспоминают, что свет в келье отца Василия не гас порой до утра, а сосед через стенку слышал звуки земных поклонов и тихие слова молитвы о заблудших и погибельными ересями ослепленных, “их же Сам просвети, Господи!”
Как-то рассказали отцу Василию про одну блаженную, которая уже долгое время лежит без движения. Говорили, что изредка к ней приходят соседи, чтобы истопить печь, и приносят что-нибудь поесть. Но часто она остается одна, без еды и в холодной избе. Люди удивлялись ее безропотности, ибо она, всегда пребывая в радости, славила и благодарила Бога. Узнав, что блаженная желает причаститься, отец Василий вызвался ее навестить. Он добрался  до деревни, в которой жила больная, исповедал и причастил болящую. Вернувшись в Оптину, он с умилением вспоминал о блаженной рабе Божией, рассказывал, что, увидев его, она просияла, и радостно запела: «Христос Воскресе!». Вероятно, ей было открыто, что отцу Василию предстоит принять мученическую кончину в этот светлый праздник.
Последний в своей жизни Великий Пост отец Василий провел строже обычного. На Страстной Седмице он ведь совсем не вкушал пищи. Кроме обязательных продолжительных монастырских служб, он еще подолгу молился по ночам в своей келье.
В Великую Субботу весь день отец Василий исповедовал, а когда вечером освещали куличи, ему вдруг стало плохо. Отец Василий стоял бледный, держась за аналой. Он попросил иеромонаха, который освящал куличи: «Покропи меня покрепче…» Тогда иеромонах окропил его голову святой водицы, улыбнулся и сказал: «Ну, теперь уж ничего, ничего».  И продолжил исповедовать прихожан.
Перед Пасхальной литургией иеромонах Василий облачился в красную фелонь, потому что его  назначили совершать Проскомидию. По рассказам очевидцев, Проскомидию он совершал всегда быстро и четко, но в этот раз медлил. Когда
благочинный стал его поторапливать, извинился: «Не могу, простите. Так тяжело, будто сам себя заколаю.  После проскомидии признался: «Никогда так не уставал».
 По рассказам братии в Пасхальное утро 1993 года отцу Василию предстояло идти по послушанию в Скит. Он должен был исповедовать причащающихся на средней скитской Литургии. Тихо пропев Пасхальные часы пред иконами в своей келье, он отправился в Скит.
Тишину раннего утра нарушил колокольный звон. Это иноки Ферапонт и Трофим возвещали миру Пасхальную радость. В Оптиной пустыне до её закрытия всегда  звонили  на Пасху во все колокола на протяжении всей Светлой Седмицы. Продолжили эту традицию и иноки 20 столетия.
Отец Василий, ободрённый колокольным звоном, торопливо шагал по дороге,  ведущей  в скит. По мере приближения к скиту звуки колоколов становились всё громче и громче. Внезапно ударили в набат, потом наступила пугающая тишина. Иеромонах Василий, ускорив шаг, поспешил узнать, что случилось.
 В это время на звоннице одержимый духом злобы человек, осуществлял кровавый план врага рода человеческого.
 Самодельным клинком были убиты в спину звонари. Первым погиб  инок Ферапонт, за ним был смертельно ранен инок Трофим, который в последние секунды жизни, смог подтянуться на верёвках, и ударил в набат.
Тот кто, по научению врага рода человеческого расправился с иноками, вскоре набросился и на  отца Василия, чтобы убрать, неожиданного свидетеля своих злодеяний. Удар был нанесён в спину снизу вверх, повреждены были почки, легкое и сердечная артерия. (Отца Василий не успели довезти до больницы, по дороге он предал свою душу Господу.)
Позже недалеко от ограды, был найден окровавленный клинок, похожий на меч, длинной около шестидесяти сантиметров. Трёхзначное число  зверя указывало на то, что это было ритуальное убийство.

В келье отца Василия на столе осталась лежать его настольная книга. Кто-то из братии открыл ее на том месте, где была закладка, и прочитал: «...Время моего отшествия настало: подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный...» (2 Тим. 4, 6-8.)
Приведём несколько свидетельств:
Отрывок из воспоминаний иконописца Тамары Мушкетовой: “Это случилось на Пасху в 6.15 утра. Мы разговлялись за чаем в иконописной мастер¬ской, когда благовест колоколов вдруг оборвался и раздался тревожный звон. “Какой странный звук, - сказал Андрей, разливая чай. - Скорее набат”... Господи, помилуй! То, что нам сказали, дошло не сразу. Яркая, вечная, радостная Пасха - и вдруг смерть... Раны у всех троих были страшные - в почки, а у о. Василия снизу вверх через почки под сердце, так, что перерезало все вены. Он был еще жив, но умер по дороге в больницу... Умереть на Пасху, через полтора часа после причастия, и умереть на послушании в родном монастыре мучениками за Христа - о такой смерти можно только мечтать... Было чувство, что Господь очень близко, а Его любовь излилась на нас так щедро, что это трудно вместить... Времена первых христиан стали вдруг явью... Приблизилось Царство Небесное и стало столь желанным, что хотелось смиряться перед всеми, жить только для Господа и даже пострадать за Христа. Совсем как во времена первомучеников, многие брали песок с кровью о. Василия и частицы дерева, напитанные кровью о. Трофима и о. Ферапонта...»
Из письма иеромонаха Даниила: «Мне по¬счастливилось прожить около пяти лет рядом с о. Василием. Помню, зимой 1988-1989 года мы жили вместе в хибарке старца Амвросия. И хотя я был послушником, потом иноком, а он простым паломником, для меня было явным его духовное превосходство. Я не могу назвать себя его дру¬гом, хотя он по-дружески относился ко мне. Но странно было видеть себя, такого земного и осуетившегося, рядом с ним. Это был красивый чело¬век во всех отношениях, и я лишь любовался им.
Он по-монашески любил уединение, и я видел, как тяжело ему даются частые поездки то в Москву, то в Шамордино, но он никогда не роптал.
Духовно он был выше нас всех. Но эта ду¬ховность была особенная - очень искренняя и по-детски светлая, без тени ханжества или лжи. Он не был избалован прижизненной похвалой, что, к сожалению, многим вредит. Он был монахом из старой Оптиной».
 Из воспоминаний иеродиакона Елеаза: «Помню, как Великим постом 1989 года нас с о. Василием облачали в первые монашеские одеж¬ды - подрясники. Еще запомнилось, как он был письмоводителем в монастырской канцелярии: собранным, немногословным и довольно деловым. Когда о. Василия поставили уставщиком, то с этим послушанием он справлялся безукоризненно: он прекрасно и, по-моему наизусть знал службу, действуя четко и собранно - потом его быстро рукоположили во диакона и следом во иеромонаха.
Отец Василий был сугубо монашеского уст¬роения и рано вышел из всех компаний с чаепи¬тиями. Но в ту пору я принимал это за “над¬менность” и осуждал его. Прости меня, о. Васи¬лий! И лишь годы спустя вспоминается, как это “надменное” лицо озарялось удивительно дет¬ской улыбкой.
Духовный рост о. Василия был поразитель¬ным. Уже с первых служб у Престола он многие молитвы знал наизусть, а служил удивительно благоговейно. Лишних слов и движений у него на службе не было, и Агничную просфору он разре¬зал всегда четким, уверенным движением. Много раз, когда мы вместе служили в скиту, я замечал, что после службы он около часа оставался в ал¬таре и весь уходил в переживание прошедшей литургии. А еще он часто служил молебны пре¬подобному Амвросию, сосредоточенно молился и негромко пел. Он был лучшим канонархом Оптиной пустыни.
Не припомню случая, чтобы о. Василий пре¬пирался или отказывался от послушания, а тогда многие отказывались ездить в Шамордино или в Москву. Из других его качеств - простота и готовность помочь. Несколько раз в искушении я обращался к о. Василию, а он всегда старался уте¬шить и давал разумные советы из святых Отцов.
На службе он весь уходил в молитву и молча “тянул” четки, никогда не вникая в разговоры, которыми, случается, “болеет” братия. К иконам подходил так: сначала постоит в сторонке, помо¬лится, а затем быстро подойдет к иконе, полагая на себя крестное знамение довольно осмысленным движением и задержав на мгновение сложенные пальцы у лба. Запомнился характерный взгляд о. Василия - всегда внутрь себя.
Все мы очень любили проповеди о. Василия, а последняя его проповедь поразила меня. Он был охвачен огнем такой великой любви к Богу, что, возможно, помимо воли выкрикнул: “Какой прекрас¬ный и милостивый у нас Господь!” Помню тишину в храме и чувство, что это больше чем слова.
После погребения братии раздавали личные вещи о. Василия, и мне достался его требник, маленький, еще царского времени. Я раскрыл его, и первое, что увидел, было “Последование отпевания усопших в Пасхальную седмицу” и место: “Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш”. И я вписал туда имя отца Василия».   
 Рассказывает игумен Михаил (Семенов): “Паломником я работал в Оптиной на послушании и жил в одной келье с паломником Г. Великим постом Г. тяжело заболел, а о. Василий носил ему обед из братской трапезной и каждый день исповедовал его. Я в таких случаях старался выйти из кельи, но о. Василий деликатно возражал: “Нет-нет, лучше мы уйдем, чтобы не мешать вам”. У Г. было тяжелое нервное расстройство, связанное с беснованием, но по молитвам о. Василия произошло исцеление. И я завидовал Г. “белой завистью” - какой же у него хороший духовный отец!”
Из воспоминаний Шамординской инокини Сусанны: «Был Успенский пост 1991 года, когда о. Василий служил в Шамордино. Я тогда только что поступила в монастырь, работала на послушании в трапезной и беспокоилась, что батюшка не пришел обедать. Шел дождь, и часа в три я увидела в окно, как о. Василий идет под дождем спокойным шагом, прикрывая мантией красную дароносицу на груди, - он ходил в Каменку причащать больного. В трапезной батюшка от обеда отказался и попросил кислых ягод. Съел он немного ягод, а на ужин не пришел. На следующий день он опять съел лишь горстку ягод и не ужинал. Лишь на третий день он поел с ягодами немного ржаного хлеба... У меня тогда была большая ревность по Боге. Как все новоначалъные я хотела поскорее исправиться и достичь чего-то высшего. И вдруг в проповеди перед общей исповедью о. Василий сказал, что нельзя обольщаться и надеяться, будто однажды мы исправимся и станем праведными: “Нужно помнить всегда, что мы неисправимы, и смиряться с тем, что мы хуже всех”. Я вся горела желанием исправиться, а тут - “неисправимы”. И я не соглашалась с этой мыслью о. Василия, пока не поняла: он говорил о смирении как основе всего. И не дай нам Бог почувствовать себя праведниками - это фарисейство. После смерти о. Василия я много раз перечитывала его проповедь, опубликованную в газете “Лампада”. И не могла понять в ней одно место: “Смотреть и видеть Господа, который идет впереди нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые враг уготовал нам. Эти скорби уже попраны Христом, они уже Им побеждены”. Я никак не могла понять, как это - наши скорби уже попраны и побеждены Господом? Спросить было не у кого. И вдруг вижу во сне живого о. Василия, спрашиваю его о непонятном в проповеди, а он объясняет. Оказалось все просто. Ведь Господь своею смертью победил грех, даровал нам победу над ним и научил, как противостоять ему».

Приведём несколько свидетельств:
В Оптину пустынь к о. Василию ездила болящая паломница Инна, ходившая на костылях. Однажды её принесли в храм на руках, сидит она в храме, а подойти на исповедь не может. Вдруг о. Василий оборачивается и говорит: “Иди ко мне!” И Инна встает и идет. После смерти о. Василия Инна ушла в монастырь и приезжала на могилку о. Василия уже в апостольнике.
Из воспоминаний настоятеля Козельского Никольского храма протоиерея Валерия: «У прихожанки нашего храма Н.В. умирал муж, и она попросила меня причастить его на дому. К сожалению, болезнь осложнилась беснованием - больной гавкал, отвергая причастие. Причастить таких больных практически невозможно, и я не решился взять это на себя, посоветовав обратиться в Оптину пустынь. А оттуда прислали иеромонаха Василия. По словам Н.В., больной сперва с лаем набросился на батюшку, а потом, гавкая, стал уползать от него. И все-таки о. Василий сумел исповедать и причастить его. После причастия муж Н.В. пришел в себя».
Свидетельство инокини Георгии: «Дивен Бог во святых своих! Для меня трое Оптинских новомучеников - святые. И хочу рассказать о двух случаях милости Божией, явленной мне, грешной, через иеромонаха Василия.
Был у меня в юности тяжкий грех, со стыдом вспоминаю его и теперь. Но, будучи новоначальной, я фактически скрыла этот грех на исповеди, назвав его незначительным, уклончивым словом, а это был смертный грех. Шли годы... И вот наступила Крещенская ночь 1993 года. Я написала письменную исповедь, решив, во что бы то ни стало, покаяться сегодня же. А на всенощной узнаю, что мой батюшка сегодня исповедовать не будет. Гляжу, а к другим батюшкам такие толпы причастников, что уже ясно - на исповедь мне не попасть. Храм был переполнен. Народ теснил меня сзади прямо к аналою о. Василия... И вдруг о. Василий обернулся в мою сторону и, “выдернув” кивком из толпы, вне очереди взял на исповедь. А я слова не могу вымолвить и лишь молча протягиваю батюшке запись исповеди... Я тогда не знала, что батюшка прозорлив, но точно знала - ему открыто мое состояние: он знает, что в записке, даже не читая ее. А я лишь опускаюсь на колени и плачу так сильно, что слезы заливают лицо...  И вдруг слышу, как о. Василий БЛАГОДАРИТ меня за исповедь. Поднимаю глаза и вижу сияющее радостью лицо батюшки.
 Расскажу о другом случае... В Козелъск я приехала уже больная, с опухолью. Лечиться не люблю, то тут, по настоянию родных, прошла обследование в Москве на УЗИ, и врач, установив размеры опухоли, назначил мне курс лечения. Год я добросовестно лечилась, но повторное обследование показало - толку от лечения нет. И я бросила лечиться, возложив все упование на Господа...
В Страстную Пятницу 93-го года я вернулась из паломничества на свое послушание в Оптиной, а на Пасху было убийство... На погребении я не плакала, но невыплаканное горе уже душило меня. Однажды на могилках новомучеников никого не было, и тут, обняв крест на могилке о. Василия, я впервые дала волю слезам. Я ничего не просила, только плакала, горюя о братьях. И вдруг почувствовала такую боль на месте опухоли, что даже присела. Кое-как с передышками добралась до храма, боль была сильной и, мне казалось, целебной - из меня будто кто-то извлекал опухоль. Так продолжалось минут пятнадцать, и вдруг я почувствовала, что исцелилась. Во избежание искушений я старалась даже не думать об этом и просто радовалась состоянию легкости и здоровья.
Но, видно, Господу было угодно засвидетельствовать мое исцеление, ибо вскоре я попала на обследование на УЗИ и как раз к тому врачу, который нашел у меня опухоль. Доктор был в недоумении: где же опухоль? “Тут, доктор, тут”, - говорю ему, показывая на болевшее прежде место. “Тут только ямка от опухоли”, - отвечает он. Не поверив, он назначил мне повторное обследование через полгода, еще раз подтвердившее - исцеление было полным.
О прозорливости о. Василия свидетельствует раба Божия Тамара: «Жил тогда в Оптиной паломник Митя и рассказывал случай. На последней пассии Великого поста 1993 года все стояли со свечами, а Мите свечки не досталось. И вот стоит он за спиной о. Василия и думает: “Видно, я хуже всех, раз мне свечки не досталось”. Постоит и опять в унынии думает: “Все люди как люди. Один я без свечи”. Тут о. Василий оборачивается к нему и говорит: “Ну, хватит, хватит. Возьми мою”. И отдал ему свою свечу».
Рассказ сотрудника Сретенского монастыря раба Божия Павла: «Однажды с игуменом Ипатием мы долго стояли у могилы о. Василия. Отец Ипатии рассказывал мне о нем и советовал молиться о. Василию, когда будет нужда в скорой помощи. Прошло немало времени, пока я вспомнил об этом. А вспомнилось так. Возвращались мы из Печор и наш новенький “ЗИЛ” вдруг сломался. Оказалось, порвался приводной ремень, и при попытке связать его, буквально рассыпался в руках. И тут начались наши мытарства. Вблизи никаких населенных пунктов. Останавливаем машины с просьбой помочь, но откуда у легковушки “зиловский ремень”? И вот что интересно - много разных машин прошло мимо нас, а “ЗИЛа” ни одного... Так прошел не один час. Становилось темно, да еще дождь пошел... Из меня вырвалось: “Ну, о. Василий, помогай, раз о. Ипатии велел молиться тебе!” Прости меня, Господи, что так грешно “помолился”. И вдруг глазам своим не верю - прямо к нам с пригорка катит “зилок”. А водитель тормозит, улыбаясь: “Что - загораем? Помощь нужна?” Я лишь молча показываю обрывки ремня. Шофер смеется: “Полезай в кузов!” Залезаю и вижу - в пустом кузове стоит ящик, полный новеньких “зиловских” ремней. Что со мной было и так понятно. А шофер нам про запас ремней еще дал. В общем, ехали мы потом, и всю дорогу благодарили Господа и нашего скорого помощника о. Василия».

Приведём несколько отрывков из проповедей иеромонаха Василия: «Ложный стыд - это последствие грехопадения. Когда Адам согрешил, то он, увидев свою наготу, устыдился. Господь взывал к нему: «Адам, где еси?», но тот вместо того, чтобы принести покаяние, спрятался от Бога по ложному стыду. Теперь же, с пришествием Христа, сей срам разрушен, и мы имеем дерзновение взывать к Богу: «Господи, где еси?», независимо от того, где мы находимся, и в каком состоянии пребывает наша душа. Главное, чтобы было покаяние».
«Евангелие - это уста Христовы, - писал он.
- Каждое слово Спасителя - это слово любви, смирения, кротости. Этот Дух смирения, которым говорит с нами Спаситель, не часто является нам, потому и Евангелие иногда непонятно, иногда не трогает нас. Но постигается, открывается Дух Евангелия Крестом Христовым. Если увидим, что где бы ни находился Христос, что бы он ни говорил, Он говорит это с Креста, тогда открывается нам Дух Евангелия, Дух смирения, кротости, бесконечной любви Господа к нам, грешным».
«Не унывать призваны мы, христиане православные, - скажет позже в одной из проповедей иеромонах Василий, - но смотреть и видеть Господа, Который идет впереди нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые враг для нас уготовал. Эти скорби уже попраны Христом, они побеждены Им, и для нас уже есть возможность приобщиться к той победе, к той радости и к тому веселию, которое нам даровано Воскресением Христовым».
Отрывок из проповеди иеромонаха Василия об исцелении бесноватого   , из которого Господь изгнал легион бесов: “Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло” (Лк. 8, 32-33)... «Свиньи — это наши страсти, которые мы лелеем, кормим и поим, влекомые их похотью. И когда приходит беда, как некогда пришла она к жителям страны гадаринской в виде бесноватого, наводившего ужас на них, тогда только мы взываем к Богу о помощи. Щедрый же Господь оказывает нам Свою любовь и подает благодать Свою спасительную. А мы, улучив милость от Бога, снова обращаемся ко греху. И никак не хотим расстаться со своими свиньями-страстями, и малодушно просим Господа отойти от нас. Просим отойти, дабы нам еще погрешить, говоря в душе своей: Господи, я буду жить по заповедям, но только не сейчас!»

Отрывки из дневника иеромонаха Василия:

«...Сердце обнищавшее, лишенное благодати, а значит и силы, подвластно телу и исполняет его хотения и желания.
...Укрепить свое сердце, наполнить его благодатью и одолеть, подчинить тело сердечным стремлениям и намерениям — вот задача. Поставить сердце во главу, сделать его владыкою своего существа и отдать его в подчинение Христу за ту милость и ту благодать, которою Господь и укрепил, и обновил это сердце.
...Святой Апостол говорит: укрепляйте сердца ваши благодатию (Иак.5,8). Благодать же подается за исполнение Его заповедей.
“Царство Божие внутри вас есть...” “Погружай ум твой в слова молитвы”.
Преп. Иоанн Лествичник.
...Благодать невидима, немыслима, непостижима. Узнаем о ней только по действию, которое она производит в уме и душе, по плодам ее. Плод же духа есть любовь, мир, долготерпение, кротость, вера... (Гал. 5,22).
Все это не наше — но дело благодати. Если будем видеть постоянно, что это не наше, то удержим благодать. А если что-то присвоим себе, то все потеряем. Если смирение Христово воссияет в сердце, то жизнь земная для тебя будет раем. Как это описать? Невозможно. Это чувство сердца.
...Смирение - это чувствовать себя хуже всех. Не думать, не помышлять, а чувствовать всем сердцем. Это и есть «видеть себя смиренным».
...Когда осуждаешь, (надо) молиться так: «Ведь это я, Господи, согрешил. Меня прости, меня помилуй! На реках вавилонских тамо седохом и плакахом» (Пс.136,1)…
...Главное - наполнить слова (молитвы) значением, содержанием, то есть чувством - духом. Наше дело – внимание посильное,  понуждение на молитвенный труд, частота молитвы, прошения; Божие дело - посылать чувство, дух, то есть наполнять слова,  души, сердца. «Иже везде сый и вся исполняяй».
...Истинное послушание - послушание Богу, единому Богу. Тот, кто не может один, сам собою не может подчиниться этому послушанию, берет себе в помощники человека, которому послушание Богу более знакомо. А не могут люди с сильными порывами, потому что порывы их уносят.
...Господь зиждет души верующих в Него скорбями. Всякая скорбь обнаруживает сокровенные страсти в сердце, приводя их в движение.
...Молитва — это стена, ограждение сердца. Его покой и мир. Молитва и сердце должны быть едины, слитны, между ними не должно быть пустоты. Если так, то все крепко, твердо, покойно, мирно. Сердце как бы за крепостною стеною и отражает все нападки врага. Если же образуется брешь в стене, то к сердцу подступают враги. Тогда — боль, тягота сердечная. Надо вытерпеть и Господа попросить о помощи — своими силами ничего не сделаешь.
...Что легче? Терпеть голод в желудке или совесть, оскверненную чревоугодием? Что легче? Терпеть тяготу данного послушания или тяготу совести, оскверненной саможалением, самолюбием и как следствие - отказом от послушания?
...Всюду труд, всюду терпение, всюду тягота жизни. Но в одном случае помогает Господь, а в другом отступает. В одном случае иго Господне, а в другом - иго диавола. Господь не отнял окончательно наказания за грех - тягота жизни осталась, но жизнь преобразилась в Духе. Дух этот дается  несущим иго Христово, выбирающим исполнение заповедей Божиих, а не служение плоти и крови..
...Живу и верность соблюдаю только внешне, по милости Божией, но Господь видит немощь мою и не попускает обстоятельств и тяготы выше моей меры.
...От тайных моих очисти мя, Господи! Видеть это надо всегда и непрестанно взывать о помощи, о помиловании.
...Всякое понятие, слово имеет смысл и сопряженное с этим смыслом чувство, отзвук в душе.
Грехом это единство смысла и чувства рассечено, и мы не чувствуем того, о чем говорим, и не понимаем того, что чувствуем.
Господь благодатию своею восстанавливает это единство, врачует эту неисцельную рану. Но все это происходит так, как будто мы снова начинаем учиться ходить. Все ново, все необычно, все трудно. Все дается только опытом, только им одним. Иначе как научиться ходить? Значит, все в исполнении заповедей Божиих.
... Как немощно сердце без благодати Божией! Есть сила физическая, которую мы ощущаем в членах наших. И если она истощается, то мы изнемогаем от усталости. Но есть сила духовная, сила благодати, которая укрепляет сердце наше и без нее мы немоществуем, т.е. бываем склонны ко всякому греху. Особенно к осуждению, раздражению, гневу, чревоугодию, недовольству всеми и всем, к ропоту и отчаянию, к тщеславию.
В бане, когда моешься, помышляй: готовлю тело мое к погребению, умываю и умащаю его... И еще: как я очищаю тело свое от грязи, так Ты, Господи, сердце чисто созижди во мне и дух прав обнови во утробе моей...
Благодать невидима, недомыслима, непостижима. Узнаем о ней только по действию, которое она производит в уме и в душе, по плодам ее. “Плод же Духа, -   говорит Апостол,  - есть любовь, мир, долготерпение, кротость, вера...”
Все это не наше - но дело благодати. Если будем видеть постоянно, что это не наше, то удержим благодать. Но если что-то присвоим себе, то все потеряем.
Если смирение Христово воссияет в сердце, то жизнь земная для тебя будет раем. Как это описать? Невозможно. Это чувство сердца. Если оно есть, ты знаешь, что это оно.
Вижу, как должно быть, но стяжать этого не могу.
Господи, подай мне смирение и кротость Твою и наполни ими сердце мое, и преисполни, дабы не осталось места ни для чего другого, но все - смирение Твое сладчайшее.
В общем, суть вся в том, где молитва - в сердце или вне его.
Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает как наше зрение различает цвета: вот - кротость, вот - милосердие, вот - гнев, вот - тоска и т.д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией. Это чудо. Чудо исцеления слепого.
... Боже, во имя Твое спаси мя и подаждь ми руку, яко Петрови...
Исцели, Господи. Затвори ток нечистоты, греха и порока. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей...»
 

Инок Ферапонт (Пушкарев) (1955-1993)

Инок Ферапонт (в миру Владимир Леонидович Пушкарев) родился в селе Кандаурово Колыванского района Новосибирской области 17 сентября 1955 года в день празднования иконы Божией Матери «Неопалимая Купина». Эту икону особо почитала его благочестивая бабушка Мария Ивановна. Она была замужем за Сергеем Алексеевичем Пушкаревым, занимавшим высокую должность председателя Эвенкийского национального округа Красноярского края.
Сергей Алексеевич был убежденным атеистом, поэтому запрещал жене что-либо говорить детям о вере. Однако бабушка будущего мученика тайно научала детей (а их в семье было четверо) молиться, рассказала им о жизни святых. Она говорила, что каждый человек – это чудо Божие, и невозможно не подивиться той премудрости, с которой он сотворен.
Старшего сына Пушкаревых звали Леонидом. Леонид, вернувшись с войны домой, поступил на работу в Енисейское пароходство, вскоре женился на доброй и отзывчивой девушке Валентине. Когда Господь даровал молодым первенца, его назвали Владимиром. Крестили младенца тайно, потому что в то время, Сергея Алексеевича, занимавшего  высокую должность, за это могли уволить с  работы.
Кроме сына, у Валентины Николаевны и Леонида Сергеевича  были еще две дочери, Наташа и Татьяна. В 1962 году семья Пушкаревых переехала в поселок Усмань Емельяновского района, потом перебрались в близлежащий поселок Орджоникидзе. В этом посёлке не было школы, поэтому  в школьные годы Володя жил с бабушкой, там и учился в средней школе. Учеником он был прилежным, учеба давалась ему легко, ко всем своим обязанностям относился добросовестно. Володя рос спокойным, кротким мальчиком, в шумных играх не участвовал, любил  читать книги. Особенно нравились Володе книги о приключениях мореплавателей. В шестнадцать лет Володя научился играть на гитаре и стал петь в местном ансамбле. По вечерам ребята слушали новые пластинки, составляли репертуар для своих клубных концертов. Лишь спустя много лет он как-то сказал: « ... Мы призваны поклоняться Богу, а не кумирам – певцам и музыкантам...»
Взрослея, Володя все чаще стал удаляться от шумного общения и праздных бесед. В поселке Орджоникидзе, где жила семья Пушкаревых, не было православного храма. (Только в 2000 году местные жители построили здесь небольшую церковь.) Владимир уговаривал родных переехать, уверял: «Где нет храма - там нет жизни». Но они не прислушались к его совету, позже жалели об этом.
Приведём отрывок из воспоминаний его  родной сестры Натальи (из книги «Пасха Красная»): “ Я немного помню, как мы росли, и немного, как были взрослыми. Володя любил рисовать и рисовал очень хорошо. Помню, в школе им задали рисунок на свободную тему, и Володя рисовал нашу усталую спящую маму... Володя очень любил читать... Друзей у него было много. И хотя мы росли, еще не зная о Боге, Володя верил, что есть какой-то неведомый потусторонний мир. Еще помню, как, отслужив пять лет в армии во Владивостоке, Володя работал потом в нашем поселке в бригаде строителей, а еще возил рабочих на автобусе. Он никогда не пил, не курил, и все уважали его. У нас в поселке говорили и говорят до сих пор: “А зачем он пошел в монастырь? Он и так был святой”. Друг Володи Сергей рассказал мне случай. Володя жил в Ростове и работал в церкви, и вдруг явился Сергею как бы воочию, предупредив об опасности, угрожавшей его ребенку. Как же жалел потом Сергей, что не послушал его, потому что ребенок попал под машину и погиб”.
В 1972 году Владимир поступил в Уярское профессионально-техническое училище, по окончании которого пошел работать в Орджоникидзевский лесхоз. Труд в строительной бригаде был тяжелым, однажды, поднимая с мужиками тяжелую бетонную плиту, Володя вдруг почувствовал сильную боль в спине. После этого он долго лежал в больнице и потом до конца жизни страдал болями в пояснице, но старался никому об этом не говорить. Живя в  монастыре, Владимир старался исполнять всю порученную ему  тяжелую работу, только иногда из-за  сильной боли делал перерыв. Один послушник, знавший о его болезни, спросил: « Почему ты не скажешь, что болен?» В ответ услышал: « А зачем? Пусть считают меня лентяем. Это ведь правда».)
В 1975 году - поступил в Шеломковское СПТУ-24, где выучился на шофера. По окончании училища устроился на работу в Строительное управление в Мотыгинском районе, а в ноябре того же года был призван в армию. Службу проходил на Дальнем Востоке (с 1975 по 1977 год, а сверхсрочную службу с 1977 по 1980 год).  Володя был очень смелым человеком. В армии он занимался восточной борьбой. – Никого не боялся, – вспоминали его друзья, – но сам первым никогда не нападал, а только защищался.
Вернувшись  из армии домой, он  устроился работать плотником в СУ-97, проработав два года, поступил в Дивногорский лесотехнический техникум. После его окончания в 1984 году работал по спе¬циальности техник-лесовод в лесхозе Бурятской АССР. Почти три года провел Владимир в таежной глуши близ озера Байкал.  От долгого одиночества Владимир стал еще более молчаливым.
В поисках истины Владимир начал пытаться найти способ продлить свою жизнь. Прочитав статью под названием «Доживем до 150-ти», начал упражняться с гирями, бегал, обливался холодной водой. Позже, по совету женщины, пережившей клиническую смерть, прочёл третий том свт. Игнатия Брянчанинова, в который вошло «Слово о смерти» и «О видении духов», житие прп. Иова Почаевского и поучения прп. Силуана Афонского. Так Владимир узнал о вечной жизни во Христе.
Володя, по словам его друга, пережил собственную смерть. Душа его отделилась от тела и попала в царство ужаса. Он погибал. И тогда явился ему Ангел Господень и сказал, что вернет его на землю, если он после этого пойдет в храм. И Володя сразу уехал из лесхоза.
В 1987 году он уехал в город Ростов-на-Дону, где жил брат отца, Павел Сергеевич. Первое время  он жил у дяди, потом снимал квартиру. Работать устроился шофером в управление садоводства, позже  поступил учиться в профтехучилище № 8 на вечернее отделение.
Летом 1988 года Владимир приехал домой в отпуск. Его друг Павел, рассказывал, что однажды они вместе на лодке отправились на Аладинский остров, расположенный в двенадцати километрах от поселка. Павел потом вспоминал: «Разговоры были только на духовные темы... Он старался говорить лишь о страстях, считая богословие делом людей, на опыте подвигов духовных познавших истину Божию...»
Когда друзья плыли на остров, погода резко испортилась, подул сильный ветер. Павел вспоминал: «Берега не видно, только огромные волны, а мы на скорлупке, лодка старая, казанка, волна захлестывает. Я разделся, думаю: если перевернемся, то хотя бы вплавь спасусь. А Владимир сидит спокойно. Я был поражен: смертельная опасность, а он сидит и ничего не предпринимает. Я, честно говоря, сильно испугался, а он вел себя так, будто ничего не произошло». Вероятно, Владимир про себя молился. Вскоре ветер утих, и друзья благополучно пристали к берегу.
В то время друзья много беседовали о смысле жизни, и однажды Владимир сказал: « Если бы ты знал, через какие страдания я пришел ко Христу!»
И рассказал, как, живя в тайге, подвергся нападению бесовской силы.
Вернувшись в Ростов, Владимир стал чаще посещать Кафедральный собор Рождества Пресвятой Богородицы. В свободное от работы время трудился во славу Божию в  храме. Когда Володе предложили работать при храме дворником, он с радостью согласился. Он сразу уволился с  работы и целыми днями трудился  при церкви.
Приведём отрывки из книги «Пасха Красная»: Письмо ростовской монахини Неониллы: “Много лет я потрудилась в Ростовском кафедральном соборе Рождества Пресвятой Богородицы. С юности пела тут. А однажды на молебне появился высокий худощавый молодой человек и недвижимо простоял весь молебен. Потом мы убирали храм, пели псалмы, а Володя остался с нами. На молебны он ходил постоянно. Потом мы встретились в трапезной, а после, смотрю, он взял метлу и стал мести территорию собора. Часто видела, как он носил дрова, воду, литературу со склада и делал все во славу Христа. Он был молчалив и ни с кем не заводил дружбы...  Однажды Володя спросил: “Как мне жить дальше? Мне уже 30 лет”. - “Володечка, - говорю, - в браке жить - это надо и Богу, и людям угодить, а в наше время это очень тяжело. Езжай ты в Троице-Сергиеву Лавру к старцам Науму или Кириллу, возьмешь благословение, да иди в монастырь...” Володя отозвал меня в сторону и говорит: “Матушка, вы прочли мои мысли. Я хочу только в монастырь”, - “Сынок,- говорю,- езжай за советом к старцу Кириллу”».
По совету монахини Владимир побывал в Троице-Сергиевой Лавре. Мудрый старец архимандрит Кирилл (Павлов) посоветовал ему выбрать обитель по душе и оставить мир. 
Рассказывает ростовская монахиня Любовь: “Володечку все очень любили. Он работал дворником в нашем соборе, а в отпуск ездил по монастырям. Однажды его спросили: “Володя, что домой не съездишь?” А он вздыхает и говорит: “Родные у меня неверующие и против того, чтобы я Богу служил. Не хочется возвращаться туда, где нет ни храма, ни веры”. А еще спросили: “Володя, что не женишься?” Он ответил: “У меня одна мысль - монастырь”. Вот и ездил он по монастырям, присматривался. Был в Дивеево, в Псково-Печерском монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре. А уж когда побывал в Опгиной, то был от нее без ума. Пошел он тогда к нашему Владыке Владимиру, ныне митрополиту Киевскому и всея Украины, и говорит: “Владыко, я готов хоть туалеты мыть, лишь бы мне дали рекомендацию в монастырь”. Владыка отвечает, что вот как раз в соборе туалеты мыть некому. А выбор Оптиной одобрил: “Хорошее, - говорит, - место”. И ради возлюбленной Оптиной Володя год мыл туалеты... Чистота у него была идеальная... Одевался скромно, порой бедненько. Ничего ему для себя уже было не нужно, лишь бы Богу угодить. На службе стоял не шелохнувшись. А после службы, обойдет все иконы, с земными поклонами и стоит подолгу молясь. В общем, приходил в храм раньше всех, а уходил, когда собор запирали. Был он кроткий, смиренный, трудолюбивый. Молчалив был на редкость, а душа у него была такая нежная, что все живое чувствовало ласку его. Вот кошечки бездомные к собору лепились, а Володя рано утром отнесет им остатки пищи с трапезной и положит в кормушки подальше от храма. Они уже свое место знали. А голуби, завидев Володю, слетались к нему, потому что он их кормил».
В то время Володя поселился поближе к собору, у одной пожилой женщины. В свободное от работы время молился, читал  Священное Писание и житие Святых Отцов.
Из воспоминаний Елены Тарасовны Т.: “В 1987 году в кафедральном соборе, где я работала, мне порекомендовали жильца - Володю Пушкарева. Так и жил он у меня до Оптиной в отдельном флигеле, и был он мне как родной. Возвращаюсь, бывало, поздно вечером с работы, а он меня встречает: “Матушка, поешьте. Я пирожки вам испек”. Уж до того вкусные пек пироги - редкая женщина так испечет! “Где ж ты, - говорю, - научился печь?” - “В армии поваром был, солдатам готовил, там и научили всему”. Сам он ел мало, посты очень строго держал. По натуре был мирный, добродушный, спокойный. Особенно это чувствовалось на работе... Жил он уединенно и все молился. Даже гулять не ходил - только в храм. А как встанет с вечера на молитву, так и горит у него свет в окошке всю ночь. До утра нередко на молитве выстаивал. Из наших разговоров помню такое: “Хочу, - говорит, - в монастырь, но сперва хочу поездить, чтобы выбрать место по сердцу”. А по сердцу он выбрал Оптину. Еще мне запомнились его слова: “ Хорошо тем людям, которые приняли мученическую смерть за Христа. Хорошо бы и мне того удостоиться”. Когда моего дорогого Володечку убили, я была в деревне и не знала о том. Помолилась я, помню, на ночь и только собралась лечь спать, как комната озарилась голубоватым сиянием. Я перекрестилась, а из сияния голос: “Это тебя Володя посетил”. Ничего не понимаю - как это меня посетил Володя, когда он уже инок Ферапонт и находится в Оптиной? А потом узнала - убили его. И желала я в моем горе хотя бы на могилке у него побывать”. Побывать в Оптиной Елене Тарасовне удалось лишь в ноябре 1996 года, но сначала их экскурсионный автобус остановился на день в Шамордино. После чудесного посмертного посещения инок Ферапонт был для Елены Тарасовны настолько живым, что она подала за него две записки - об упокоении и о здравии, присовокупив к записке молитву: “Святой мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!” В Шамордино ей объяснили, что молиться за новомученика как за живого нельзя, и можно подать лишь записку об упокоении. Ночевали тогда паломники в храме. И когда в три часа ночи после полунощницы усталая Елена Тарасовна прилегла прямо в пальто под иконами, над ней склонился инок Ферапонт, подал ей две ручки - белую и фиолетовую, и сказал: “Как писала, так и пиши”. И она тут же уснула, решив, что видела сон. Потом в Оптиной она все ощупывала рукав - там лежало что-то твердое и мешало ей. По дороге в Ростов она подпорола у пальто рукав - там были две ручки, белая и фиолетовая. “Об этом случае я рассказала на исповеди нашему священнику отцу Николаю, - писала из Ростова Елена Тарасовна. - И в ответ на мое удивление, как могло случиться, что инок Ферапонт передал те две ручки, отец Николай сказал, что он, должно быть, святой”
На могиле инока Ферапонта я просила его помочь моим покойным родственникам и особенно беспокоилась об участи одного из них. Недавно приехала женщина из Батайска, разыскала меня в храме и говорит: “Елена, мне приснился молодой монах и велел передать: “Скажи Елене, которая всегда стоит у Распятия, что за такого-то (он назвал имя) надо много молиться”. Я ужаснулась участи этого родственника и поняла, что эту весточку прислал мне инок Ферапонт».
Летом 1990 года Володя отправился в Оптину Пустынь, чтобы остаться там навсегда. Владимир много читал об Оптинских старцах и полюбил эту святую обитель.
От Калуги до  Оптиной пустыни Владимир шел пешком, всю ночь стоял на коленях перед воротами монастыря и молился. В монастырь его приняли с  радостью. Работать приходилось много, он добросовестно  трудился и молился, помня совет наместника: «...Если молитвы не будет, то, поверьте мне, и проку не будет. Враг станет гонять с места на место. Помните: если приступаете работать Господеви, то должны приготовить душу свою к искушениям и не принимать их как что-то внезапное и неожиданное»
Позже  послушник Владимир запишет: «Да, велико действие молитвы Иисусовой, даже одно только памятование о ней уже приводит душу в трепет и благоговейное чувство». Он старался усердно упражняться в умном делании и ежедневно исполнял пятисотницу с поклонами. Он брал у братии книги о молитве Иисусовой, выписывал самое основное. 
22 марта 1991 года в день памяти Сорока мучеников Севастийских Владимир был облачен в подрясник и зачислен в братию. Он говорил: « Как все-таки монашеская одежда преображает людей, чувствуешь себя совсем по-другому. Словно крылья вырастают за спиной, хотя понимаешь, что не по заслугам приемлешь милость от Господа».
Став послушником, Владимир никогда не снимал подрясника и спал в нем, как это принято у монахов. В руках у него всегда была книга преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, и каждую свободную минуту он читал.
– В наше время, – говорил будущий мученик, – во всем необходимо рассуждение. Наша цель научиться любить Бога и ближних, то есть исполнять заповеди и быть верными Православию.
Однажды послушника Владимира благословили съездить на родину, навестить мать и получить ее благословение на постриг. Приехав в поселок, Владимир зашел к своему старому другу Павлу. Когда друг  спросил его,  не стесняется ли он  ходить в черной одежде? В ответ услышал: « А почему я должен стесняться? Это моя монашеская одежда, это моя проповедь Православия. Увидит кто-нибудь меня в подряснике и вспомнит о Боге. Слово Божие надо нести людям».
– Какое слово Божие? – возразил Павел, – здесь же одна пьянь.
– Нет, брат, ты не прав. Каждый человек сотворен по образу Божию, и Господь желает спасения всякой душе. Быть может, черная одежда напомнит кому-нибудь и о том, что смерть не за горами и скоро за все придется дать ответ на Страшном Суде.
Это было его последнее свидание с матерью, сестрами и друзьями детства, прощаясь, он сказал: «Больше вы меня не увидите». (Через полтора года они узнали, что инок Ферапонт убит на Пасху.)
В октябре 1991 года послушника Владимира постригли в иночество с именем Ферапонт, в честь преподобного Ферапонта Белоезерского. Он проходил тогда послушание на вахте и в трапезной, – сначала паломнической, а затем братской. Готовил  инок Ферапонт быстро и умело.
Вместе с иноком Ферапонтом в то время в трапезной трудился паломник-трудник Александр. Приведём отрывок из воспоминаний р. Б. Александра: « В Оптиной Пустыни я работал сперва по послушанию на просфорне. А месяца через полтора у меня вышло искушение - стоял я в очереди в трапезную и осуждал трапезников в душе: “Сами - думаю, - наелись до отвала, а мы тут голодные стоим!” До Оптиной я работал помощником повара в ресторане и кухонные обычаи знал. А как только я осудил, меня тут же перевели на послушание в трапезную. Ну, думаю, попал на хлебное место. Уж теперь-то и я поем. В первый же день, как только сготовили обед, взял я половник, тарелку и лезу в кастрюлю с супом. «Ты куда?” - спрашивает меня инок Ферапонт. - “Как куда? - отвечаю я, - за супом. Есть хочу”. - “Нет, брат, так дело не пойдет... Сперва мы должны накормить рабочих и паломников, чтобы все были сыты и довольны. А потом и сами поедим, если, конечно, что останется». А сам смотрит на меня смеющимися глазами и подает мне ломоть хлеба с толстенным слоем баклажанной икры. В общем, ни супа, ни второго нам в тот день не досталось. Смотрю, инок Ферапонт достал ящик баклажанной икры, открыл три банки и, выложив в миску, подает мне. Наконец-то, думаю, и я поем. А инок Ферапонт мне показывает на кочегара, который после смены обедать пришел и говорит: “Отнеси ему, дай чаю и хлеба побольше. Пусть, как следует, поест человек”. Смотрю, с других послушаний приходят обедать опоздавшие, а инок Ферапонт все открывает для них банки с икрой. Тогда в трапезной работал паломник Виктор, он теперь священник. Вот Виктор и говорит: “Давай я буду открывать банки”. - “Не надо, - говорит инок Ферапонт, - руки попортишь”. - “А ты не попортишь?” - “Лучше я один попорчу, чем все”, - ответил он. Так я попал на “хлебное место”, где пока всех накормим, то самим, бывало, оставался лишь хлеб да чай...
Послушание в трапезной, по-моему, самое трудное. Во-первых, в храм не выберешься, а главное – недосыпание. В 11 часов вечера монастырь уже спит, а мы еще чистим картошку на утро или чистим котлы. В час ночи еле живые добирались до кельи. Инок Ферапонт тут же на правило вставал, а мы падали и засыпали. Обидно было вот что - только уснешь, как в два часа ночи трапезников будят: “Машина с продуктами пришла. Вставайте разгружать”: В общем, через день где-то с двух до четырех ночи мы разгружали машины с продуктами, потом шли досыпать. А пол¬пятого нас уже будили на полунощницу... Будильщик  удалялся, мы говорили: “Ну, что, отцы, перевернемся на другой бок?”- И, выключив свет, делали большой поклон во всю кровать. Так продолжалось некоторое время. А потом инок Ферапонт сказал: “А зачем мы сюда приехали? Хватит так жить. Надо Богу послужить”. Стал... ходить на полунощницу, и я потянулся за ним. Мне очень хотелось спать... Сперва ходил из тщеславия. А потом полюбил полунощницу. Даже самому удивительно - вроде спишь меньше, а такая бодрость и радость, что день после этого совсем другой. Так через инока Ферапонта мне открывалась тайна монастырских рассветов, когда первыми Бога славят монахи, а потом просыпаются птицы... Показал я иноку Ферапонту, как четки плести, а дня через три он меня уже переучивал: “Не так надо плести, а вот так”. Точно так же было на просфорне... Научил я его печь просфоры. Сам я этому делу долго учился, а он уже через два-три дня пек просфоры лучше других. Особенно трудно испечь Агничную просфору, чтобы не потрескалась печать. Я полгода боялся за нее браться, а у инока Ферапонта она сразу вышла безукоризненной. У него был талант учиться новому. Вот, например, глядя на резчиков, он научился и стал хорошим резчиком по дереву. Причем любое дело он делал очень тщательно. Особенно это касалось книг. Помню, он выискивал и конспектировал все об Иисусовой молитве. У него была груда пухлых блокнотов с выписками. А однажды он отложил их в сторону и сказал: “Все это делом надо проходить”. Так он и святых Отцов изучал. Прочтет книгу, выпишет оттуда что-то главное и повесит эту выписку на стене, часто перечитывая ее. У него все стены в келье были в выписках. Все мы читали, наверно, одни и те же книги о монашестве, а инок Ферапонт прочел и исполнил... Я не знаю, что было бы со мной, если бы в юности не было рядом иноков Ферапонта и  Трофима. Они были для меня как старшие братья, простые и веселые. А я был тогда жутко серьезный и напыщенный. Помню, я любил, выйдя из скита, этак размашисто-картинно перекреститься на Святые врата и положить земной поклон - желательно, на глазах у экскурсии: пусть, думаю, дивятся, до чего благочестивая молодежь у нас! А инок Ферапонт все вздыхал при виде моего благочестия: “Саша, ну что ты молишься, как фарисей? Ты молись незаметно, чтобы не видел никто... Позже об этом времени... я написал стихотворение:

Пощусь зело. Молюсь отменно. Стяжал большую благодать.
И лишь одну имам проблему - своих грехов мне не видать.

        Все это было. Монахом я не стал, потому что понял: я могу лишь обезьянничать, подражая внешнему монашеству, а внутреннее монашест¬во - это совсем другое. Возможно, я и пошел бы, по этому, внешнему пути, потому что нет для меня идеала выше, чем наше православное мона¬шество. Но всю мою юность возле меня были инок Ферапонт и инок Трофим, а рядом с ними фальши¬вить нельзя... Вспоминать о смерти братьев до сих пор так больно, что про убийство мы обычно старались не говорить... Многие тогда сидели по кельям взаперти или ходили на послушание с красными глазами. Помню, чтобы как-то справиться с переживаниями, я ушел в лес. Иду по лесной дороге, и вдруг выезжают рокеры на мотоциклах, выкрикивают оскорбления и кружат вокруг меня, наезжая колесами. Они были нетрезвые и будто бесновались. И тут я впервые взмолился новомученикам, умоляя их помочь. Что произошло дальше, мне до сих пор непонятно - я сделал всего три шага и очутился далеко от мотоциклистов, на совершенно другой лесной дороге. Потом я специально проверял - там от одной дороги до другой не меньше, чем полкилометра, и в три шага их не пройти. А вот еще случай. Однажды я впал в искушение и говорю иноку Трофиму: “Все - ухожу из монастыря!” А он улыбается: “Подожди меня - вместе уйдем!”- Шутка шуткой, но так оно и вышло. Сразу после смерти братьев меня перевели в хорошую вроде бы келью, но я в ней извелся: соседи попались говорливые, причем народ постоянно менялся. Как раз к этому времени выяснилось, что монашество мне “не по зубам”, и батюшки настраивали меня поступать в мединститут. У меня родители врачи, и я хотел быть врачом. Но где тут готовиться? Ни сна, ни покоя - одно искушение! Пошел я по старой памяти к братьям, но теперь уже на их могилки, и пожаловался им, как живым. Возвращаюсь с могилок, и вдруг один местный житель сам предлагает мне бесплатно отличную отдельную комнату в его двухкомнатной квартире тут же за стеной монастыря. Так я и жил в этой комнате безбедно, работая по послушанию в Оптиной и имея возможность заниматься, пока не уехал в Москву. Оторваться от Оптиной и уехать от могилок братьев - было очень трудно. Ведь какая скорбь - идешь сразу к ним, а они, как живые, помогают. Инок Трофим, я заметил, как и при жизни помогает отогнать уныние. Придешь кислый, а уходишь веселый. Многие приходят сюда даже не для того, чтобы помолиться о какой-то нужде, а потому, что у могил новомучеников на душе становится светло. Даже в воздухе, будто что-то меняется, а в Оптиной говорят: “Здесь всегда Пасха”...»
Инок Ферапонт ложился спать вместе со всеми, а потом тайно вставал и уходил куда-нибудь в уединенное место помолиться. Один его сосед решил проследить, куда он ходит. Тихо встал и пошел за ним, потом спрятался у двери пустой комнаты и  стал прислушиваться. Позже рассказал: «Я слышал, как инок Ферапонт делал поклоны, проговаривая негромко Иисусову молитву.  Затем, воспламенившись еще большим усердием, стал делать поклоны чаще, взывая: «Господи, помилуй!» И так он молился, пока не упал в изнеможении. Но и лежа он продолжал говорить вслух молитву Иисусову. Потом он встал и снова клал поклоны. Это продолжалось до тех пор, пока будильщик не позвонил в колокольчик, возвещая, что пора подниматься на полунощницу».
Инок Ферапонт говорил: «Ночная молитва согревает душу, и потом целый день ощущаешь некую сладость». Будущий мученик ел очень мало, лицо его было чрезвычайно бледным...
Один послушник вспоминал: «Я постоянно роптал. Видя это, инок Ферапонт завел со мной беседу о том, как бороться с прилогами.
– Прилоги это начальные помыслы, с которыми еще не сочеталась душа... Ну, посмотрел ты на чайник, и появился помысел: мол, чайку попить, что ли? Это начало. Если человек соглашается, то ставит чайник на плиту. Это уже сочетание с помыслом. А когда сядет и попьет чайку, то уже и само дело совершил. Так, однако, бывает со всяким помыслом, приходящим на ум.
Вот приходит помысел пороптать на кого-то, а ты не соглашайся с ним, скажи себе: «Не мое дело судить брата. Бог ему судия, а не я. Мне бы самому исправиться и спастись».
После этого я попробовал делать, как говорил Ферапонт, и получил для себя огромную пользу».
Как-то послушник, живший с иноком Ферапонтом в одной келье, спросил:
– Вот ты молчишь все время. Небось осуждаешь меня, что я много говорю? А Господь сказал: Не судите, да не судимы будете.
— Каждый от слов своих оправдается и от слов своих осудится, – ответил Ферапонт. – Мы часто не замечаем, как словами обижаем ближних, поэтому лучше больше молчать.
Как-то инок  Ферапонт сказал: «Лучше ошибиться и подумать о человеке хорошо, чем подозрительностью оскорбить ближнего. За такую ошибку Господь не осудит, ибо для чистых все чисто. (Тит. 1, 15) 
Послушания в монастыре часто меняются. Иноку  Ферапонту было поручено делать доски для икон и вырезать постригальные кресты.
Как-то один брат похвалил его:
– Вот молодец, – какие красивые кресты вырезаешь!
– Да что в этом проку, – ответил  инок Ферапонт. – Один человек тоже кресты вырезал и однажды подумал: как хорошо, что я столько пользы людям принес. Вскоре он сильно заболел, и ему привиделось, будто лежит он в могиле, а поверх него множество вырезанных им крестов. И вдруг крестики эти на его глазах превращаются в прах. И открыто ему было, что Богу не так нужны дела, как душевная чистота и смирение. А если смирения нет, то и все дела напрасны».
Вспоминает художник Сергей Лосев: «В Оптиной пустыни я стал заниматься резьбой по дереву и часто уходил работать в келью инока Ферапонта. Хорошо там было - тихо. Привычки разговаривать у нас не было. Да и зачем слова? Встретимся иногда глазами, он улыбнется своей кроткой улыбкой, и так хорошо на душе. Мне нравился инок Ферапонт и его келья. В нем чувствовалось удивительное внутреннее изящество. Работать инок Ферапонт любил так - бросит на пол овчинный тулуп и, сидя на нем, плетет четки, а волосы перетянуты по лбу ремешком, как в старину. Однажды смотрю, он вяжет носки. Он искал себе подходящее рукоделие для занятий Иисусовой молитвой. А у дивеевских блаженных “вязать” - означало “молиться”. Но с рукоделием вот какая опасность - завалят заказами. Всем нужны четки, теплые носки, и тут легко потерять молитву, так как все просят, а просящему,  заповедано - дай.  В общем, он бросил вязать, но мне и моему другу Сергею Каплану носки подарил. Потом вижу, инок Ферапонт начал резать по дереву. Иногда что-то спрашивал по работе у меня или у других резчиков, но больше присматривался. Вскоре он резал уже отлично. А дальше я о нем ничего не знаю, потому что после его пострига перестал заходить к нему в келью. Не потому, что между нами исчезло дружеское тепло, нет. Но я чувствовал сердцем - он пошел на подвиг. А тут нельзя даже взглядом мешать».
Инок Ферапонт вычитал в духовной литературе, что начало смирения – молчание. Поэтому, желая обрести  смирение, решил учиться  молчать.  Молчание было для него лекарством, которое лечит душу. Поэтому его  мало знали даже те, кто жил с ним в одной келье. Когда звонаря Андрея спросили об иноке Ферапонте, он ответил:  «А что рассказывать? - Он же молился все время в своем углу за занавеской. Молился и молился - вот и весь рассказ».
Инок Ферапонт  переписывался с некоторыми своими старыми друзьями, желая помочь им обратиться к Богу. Последний раз он собрал всю свою почту в конце Великого Поста, незадолго до своей мученической кончины, и сжег. «Господи, – молился он, – имиже веси судьбами спаси моих сродников и всех друзей, и всех, кого знал я на этой грешной тленной земле».
Вероятно, иноку Ферапонту было открыто, что его земной путь скоро закончиться – перед самой Пасхой он стал раздавать свои вещи. Многие удивлялись, ведь раздал он даже свои инструменты, которыми вырезал кресты. Многие насельники Оптиной Пустыни по сей день  не расстаются  с чётками, которые сплёл  инок Ферапонт. Некоторые с благоговением хранят связанные им носки.
Рассказывает столяр-краснодеревщик Николай Яхонтов: «Как раз перед самой Пасхой позвал меня к себе о. Ферапонт и предложил взять у него любые инструменты на выбор. Облюбовал я себе тогда отличный фуганок. Несу его в скит в мастерскую и думаю - наверное, о. Ферапонта переводят на другое послушание. Он ведь по послушанию был столяр, а тут без инструмента делать нечего. А после убийства взглянул на фуганок и похолодел - выходит, он знал о своей смерти, если раздавал инструменты заранее?»
По свидетельству просфорника Александра Г. иноку Ферапонту были открыты даже  мысли других людей: «К концу Великого поста я так устал от недосыпания, что хотел сбежать из монастыря. И вот недели за полторы до Пасхи работали мы с иноком Ферапонтом на просфорне... Сижу напротив него и злюсь, думая про себя: “Полунощница-полунощница! Надоело!” И вдруг вижу смеющиеся глаза о. Ферапонта, и он весело говорит мне: “Полунощница-полунощница! Надоело!" Я даже не понял сперва, что он высказывает мне мои же мысли. Просто обрадовался, что злость прошла. А о. Ферапонт говорит: “Хочешь, научу, как избежать искушений? Отсекай даже не помыслы, а прилоги к ним. Отсечешь прилоги, и хорошо на душе, поверь». 
Весь Великий Пост 1993 года инок Ферапонт усердно постился и молился. Его назначали читать кафизмы на часах, пономарить и дежурить в  храме. На Пасхальной службе он стоял у поминального канона, склонив голову. Причастившись, направился в конец храма, где взял у дежурного антидор и запивку. Потом встал у иконы Оптинских старцев, склонил голову и погрузился в молитву.
Одна пожилая монахиня вспоминала:  «Лицо его было исполнено умиления, и вид у него был такой благодатный-благодатный!»
Однажды к дежурному по храму подошел приезжий человек, рассказав о том, что в монастырь он попал случайно, до этого он сомневался в существовании Бога. Но по милости Божией ему было дано увидеть сияющее лицо молящегося инока Ферапонта. После этого он признался дежурному: «Бог есть! Я увидел здесь, как молился один монах. Я видел лицо Ангела, разговаривающего с Богом. Вы знаете, что среди вас Ангелы ходят!?» При этом он указал  ему на инока Ферапонта, выходившего из храма.
Мало кто знал молчаливого послушника, но те, кому он открывал свою душу, удивлялись его духовной зрелости. Приведём один лишь пример. К концу Великого поста иеромонах  Д.  стал унывать, он готов был даже оставить монастырь, а после того, как у него исповедовался инок Ферапонт, на его душе вдруг стало светло и радостно. Он даже подумал: «Куда уходить, когда тут такие братья!..»
Иеродиакон Р., живший в  одной келье с иноком Ферапонтом, рассказывал, что перед смертью инок уже не ложился спать, молясь ночами, и позволяя себе для отдыха лишь опереться о стул.
После Пасхальной службы, все направились в трапезную, а потом многие разошлись по кельям.
 Рано утром в скиту должна была быть служба,   инок  Ферапонт вместе с иноком  Трофимом отправился на звонницу,  чтобы возвестить миру великую радость: Христос Воскресе из мертвых!
Насельники монастыря рассказывали, что инок Ферапонт был виртуозным звонарем, он очень чутко чувствовал ритм и звонил легко, без какого-либо напряжения.
 В то праздничное утро под Пасхальный перезвон он горячо молился: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных». Внезапно он почувствовал сильную боль в спине, силы оставили его. (В этот момент самодельный клинок (похожий на меч) пронзил тело духовного воина.) Инок Ферапонт упал. Лицо его, обращенное на восток, застыло в безмолвном спокойствии.  Он мечтал кровью смыть свои грехи. Был готов умереть за  Христа... Вслед за ним был смертельно ранен и инок Трофим, который успел ударить в набат. Спустя несколько  минут был ранен в спину иеромонах Василий. Через час он скончался в машине скорой помощи.
Весть о случившемся потрясла всех. Многие долго ходили с красными от слёз глазами. Успокаивала лишь мысль о том, что братья во Христе призваны Господом к Небесному служению.
В день погребения отпевание совершалось по Пасхальному чину. Когда стали провожать мучеников в последний путь из-за туч неожиданно показалось яркое весеннее солнце, и на душе у всех стало вдруг светлее. (Хотя до похорон   - два дня лил дождь, а потом повалил снег.)
После смерти в кармане подрясника инока  Ферапонта нашли  записку: «Если понадобится помощь, буду рад оказать ее». Многие люди, которые в трудные минуты просили молитвенного предстательства Оптинского новомученика, свидетельствуют о полученной  помощи. Оптинские  новомученики  продолжают, и сейчас, помогать многим встать на путь истинный. Приведём лишь несколько свидетельств:
Недели через три-четыре после Пасхи приехала в монастырь группа паломников. Войдя в монастырские ворота, они обратились к дежурному:
– Где здесь могилки убиенных мучеников? – спросил старший группы. – Мы слышали, что у вас в монастыре на эту Пасху убили трех монахов.
Дежурный послушник провел их на монастырское кладбище, и, узнав, что они баптисты, рассказал об убийстве, о том, что мученичество за Христа – это основание истинной Православной веры, и не случайно каждая литургия (в том числе и составленная святителем Иоанном Златоустом) служится на антиминсе, где имеется частица мученических мощей. Слушая рассказ, некоторые женщины заплакали.
 «Мне было их так жалко, – вспоминал послушник, – и я мысленно обратился к иноку Ферапонту, чтобы он умолил Бога, и обратил этих бедных баптистов на путь истины».
Через некоторое время многие баптисты, приезжавшие в тот день, приняли Православие и стали часто бывать в Оптиной Пустыни.
          Как-то вечером одна пожилая женщина пришла поклониться убиенным мученикам. Она остановилась у могилки инока Ферапонта, стала молиться и просить помощи в ее сложных семейных нуждах. Молясь, она заметила, что лампадка на могиле погасла.
«Видимо, это из-за моих грехов, – подумала женщина и взмолилась: отче Ферапонте, прости меня, окаянную. Я великая грешница и недостойна, просить за себя, но, зная твое милосердие и любовь, прошу тебя, помоги мне. Ты знаешь все мои скорби, умоли Бога, да наставит детей моих на путь истинный и избавит их от пьянства и наркомании». Помолившись, женщина встала с колен, приложилась к кресту, и уже собралась было уходить, как вдруг увидела, что погасшая лампада на могиле инока Ферапонта внезапно, прямо на ее глазах, зажглась.
«Это знак, что он услышал меня», – поняла женщина. Вскоре после этого ее семейные проблемы чудесным образом уладились.
          Сохранились выписки из книг, записи, сделанные иноком Ферапонтом:
Совершенное покаяние состоит в том, чтобы не делать более тех грехов, в коих каемся, и в коих обличает нас совесть. (Прп. Иоанн Кассиан).
Когда человек, памятуя прежние грехи свои, наказывает себя, тогда Бог благоволительно взирает на него. Бог радуется, что за уклонение от пути Его, сам человек наложил наказание, что служит знаком покаяния. И чем более принуждает душе своей, тем более приумножается Богом благоволение к нему. (Прп. Исаак Сирин).
Если хочешь победить страсти, то отсеки сласти... Если удержишь чрево, войдешь в рай... Когда кто познает душевную и телесную силу изнеможения, то вскоре получит покой от страстей.
             Во всем должно смирять себя и осуждать, во всем избирать себе худшее, и таким образом умолкнут страсти душевные. (Прп. Паисий Величковский).
Молчание – есть тайна будущего века, а слово — орудие этого мира. (Прп. Каллист и прп. Игнатий).
Как двери в бане, часто растворяемые, скоро выпускают внутреннюю теплоту вовне, так и все хорошее, когда много кто говорит, хотя бы говорил все хорошее, испускает память свою словесною дверью. (Блж. Диадох).
Молчание лучше и удивительнее всяких бесед назидательных. Его почитали и лобызали отцы наши и им прославились. (Прп. Варсонофий и прп. Иоанн).
Сколь много видел я таких, которые впали в грех чрез словоговорение, зато едва ли кого видел впавшим в грех чрез молчание. Труднее научиться молчанию, чем говорению, и я знаю, что многие потому говорят, что не умеют молчать. Редко кто молчит, хотя он и знает, что разглагольствование ему нисколько не полезно. Мудр тот, кто умеет молчать... По справедливости мудр тот, кто от Бога получает указание на то, когда он должен говорить. (Свт. Амвросий Медиоланский).
Если сохранишь язык свой, то от Бога дастся тебе благодать сердечного умиления, чтобы в Нем увидеть тебе душу свою, и им войти в духовную радость. (Прп. Исаак Сирин).
При встречающихся искушениях говори себе: «На всякое дело довлеет для меня Того, Кому единожды я предал душу свою. Меня здесь нет; Он это знает...» (Прп. Исаак Сирин).
Знай, брат, что для того нам и надобно не выходить из дверей келии, чтобы не знать злых дел человеческих; и тогда в чистоте ума своего во всех увидишь людей святых и добрых. Если же станем обличать, вразумлять, судить, исследовать, наказывать, укорять, то жизнь наша, чем будет отличаться от жизни городской. (Прп. Исаак Сирин).
Молитва есть моление или умаливание о грехах, когда кто, пришедши в сокрушение о содеянных им настоящих или прошедших грехах, испрашивает прощения в них. (Прп. Иоанн Кассиан).
Проси того, что достойно от Бога, не переставай просить, пока не получишь. Хотя пройдет месяц, и год, и трехлетие, и большее число лет, пока не получишь – не отступай, но проси с верою, непрестанно делая добро. (Свт. Василий Великий).
Совершенство состоит в том, чтобы не рабски, не по страху наказания удаляться от порочной жизни и не по надежде наград делать добро, с какими-то условиями и договорами, торгуя добродетельной жизнью, но, теряя из виду все, даже что по обетованию соблюдается надежде. Одно только представлять себе страшным – лишиться Божией дружбы, и одно только признавать драгоценным и вожделенным – соделаться Божиим другом. (Свт. Григорий Нисский).
Кто хочет достигнуть утраченного совершенства, тот пусть отсечет все похоти своей плоти, чтобы возвратить свой ум в прежнее состояние. (Авва Исаия).
Мы не иначе можем достигнуть истинного совершенства, как, возлюбивши Бога не по другому чему, как по одному влечению любви к Нему, потому что и Он прежде возлюбил нас не для другого чего, как для нашего спасения. (Прп. Иоанн Кассиан).

Инок Трофим (Татарников) (1954-1993)

Инок Трофим (в миру Леонид Иванович Татарников) родился в поселке Даган Тулунского района Иркутской области 4 февраля 1954 года (в день памяти святого апостола Тимофея). Его отец  Иван Николаевич родился и вырос в Сибири, а мать была родом из Белоруссии.
Мать инока Трофима Нина Андреевна рассказывала: «Мы белорусы, родина наша - Витебская область, Ушачевский район, деревня Слобода. Маму звали Мария Мицкевич, папу Андрей Пугачев, детей в семье было пятеро. А еще жили с нами бабушка и дедушка - Кузьма и Зося Мицкевичи. Семья у нас была православная. А сибиряками мы стали так. Я родилась в самый голод в 1933 году. Тогда деревнями вымирали от голода, и дедушка Кузьма все думал: как спасти нашу семью? Однажды он услышал, что в Сибири есть хлеб, и поехал туда».
         Бабушка Мария была глубоко верующей женщиной. Церкви в сибирском посёлке не было, поэтому  благочестивой бабушке приходилось  за сотни километров ехать в город, чтобы  попасть на  праздничную службу. И хотя в храме удавалось побывать редко, дома она горячо молилось за всех, строго соблюдала посты, а еще вязала бесплатно всей деревне рукавички и раздавала их людям во славу Божию.  Должно быть по молитвам благочестивой бабушки, и  родился Богоизбранный ребёнок. Младенец кричал день и ночь, а подсказать молодым родителям, что его нужно крестить, было некому, бабушка к тому времени умерла. От бессонных ночей молодая мать извелась вся. Но вот  как-то поехала она  в город навестить родственницу, та ей и посоветовала крестить ребёнка. После крещенья ребёнка как подменили: плакать перестал, улыбчивый стал и спокойный. Позже в семье Татарниковых родились ещё два мальчика и две девочки. Семья была дружная. Родители с детства приучали детей к труду. Леониду, как  старшему, трудиться приходилось больше всех. Он привык всё делать хорошо, не ходил -  а летал, в руках все горело, быстро управится и бросается помогать младшей сестрёнке.  Мать смотрела  и радовалась, что сын вырос добрый и трудолюбивый,  говорила: « Он в бабушку Марию пошел. Она бегучая была. Все дела бегом делала».
       Из  рассказа Нины Андреевны: «Сын был начитанный, работящий, непьющий. И местным парням было обидно, что девушки ставят его им в пример. Однажды восемь человек подкараулили сына ночью, повалили и избивали жестоко, а он лишь голову руками прикрывал. Сила у сына была немалая - мог бы, как следует, им надавать. Но характер такой - никогда не дрался и даже обиды ни на кого не держал. Только сказал на следующее утро обидчикам: “Не умеете драться, а чего деретесь? Смотрите, на мне синяков даже нет”. Это была правда - синяков на нем не было. Видно, Божия Матерь хранила его... Сын все каникулы пас коров. Я не нарадуюсь - зарабатывает, а мы бедно жили тогда. Останавливает меня однажды на улице председатель колхоза и говорит: “Пожалела б ты, Нина, сына. Да как ты его этому зверю-пастуху в подпаски отдала? Он же спьяну так бьет мальчонку,  что ведь сдуру насмерть забьет”. О-ой, я бежать! Коров пасли далеко от деревни, и я пять километров бежала бегом. Смотрю, выезжает из леса на коне мой Лёня и спрашивает удивленно: “Мама, а ты чего здесь?” - “По тебе соскучилась, сынок”. Молчим оба. А дома выбрала момент и спрашиваю: “Это - правда, что тебя пастух бьет?” - “Да ну, он отходчивый. Пошумит-пошумит и все”. Никогда он не жаловался и не роптал”...»
       У Леонида было много друзей, он был всеобщим любимцем. Но, несмотря на кажущуюся беззаботность, он выделялся среди сверстников какой-то особой внутренней серьезностью и добросовестным отношением к любому делу.
После восьмилетки Леонид  учился  в железнодорожное училище, там  он получил профессию машиниста мотовоза. До армии успел поработать по специальности машинистом.  Будучи иноком, он вспоминал: «Уходящая вдаль железная дорога, напоминала о быстротечности нашей земной жизни...»
Весной 1972 года Леонида призвали в армию. Служил он в танковых войсках в Читинской области. После службы вернулся домой и устроился на работу на траулер Сахалинского морского пароходства ловить рыбу. (Побывал в Северной, Южной Америке и в скандинавских странах.)
       Из воспоминаний Нины Андреевны: “В плавание Лёня уходил на полгода, а в отпуск приезжал, как дед Мороз, - большой мешок за плечами и чемодан в руке... Народу набежит - все расхватают, а Лёне, смотрю, не осталось ничего. Мне обидно. ... А он спокойно: “Ну, нет и нет”. Ничего ему для себя было не надо... Большую зарплату, какую получал в плавании за полгода, всю до копейки отдавал мне».
Имея приличный заработок, юноша не пристрастился ни к деньгам, ни к вещам. Заботясь о родных, он себе покупал только самое необходимое. Леонид ходил в плавание пять лет. После тяжёлой дневной работы по вечерам любил постоять  на палубе, полюбоваться природой. Часто, любуясь неописуемой красотой, жалел, что  его  родные не могут увидеть всего того, что его так восхищало. А позже увлекся художественной фотографией. Некоторое время даже работал в  местной газете в качестве фотокорреспондента.
К тому времени семья уже обзавелась хозяйством, уже ни в чём не нуждались. Но однажды, когда он приехал навестить родных, то узнал, что отец пристрастился к алкоголю, после того как его  назначили заведующим складом. (Многие мужики приносили ему самогон, чтобы отблагодарить за дефицитные запчасти для бензопилы.)  Когда Леонид  увидел заикающихся от страха сестренок, то стал уговаривать  мать с детьми перебраться к нему. Он перевез семью в Братск в общежитие,  стал кормильцем семьи.
       Его брат Геннадий вспоминал: «Брат был человеком огромной воли и умел добиваться, чего хотел.  В любом деле он стремился достичь совершенства, а, достигнув желанного, вдруг менял направление и брался за новое дело. Он всю жизнь чего-то искал... Брат брался за любое дело с размахом. “Все, - говорил он, - надо делать на высшем уровне. А иначе, какой толк?” Фотоаппаратура у него была суперкласса, а еще он купил кинокамеру и уйму книг. И покупал он не романы, а книги по различным отраслям знаний... Брат был мастером художественной фотографии, и его снимки публиковались в газетах. Потом он сошел на берег, работал на железной дороге в Южно-Сахалинске и одновременно внештатным, фотокорреспондентом в газете. Несколько редакций приглашали его перейти в штат, но в семье у нас тогда было неладно, и ради семьи он вернулся в Братск. Здесь он устроился в фотоателье... Разочаровавшись в фотографии, брат затеял новое дело - шить обувь. Хорошей обуви в Сибири тогда не было... И брат решил шить фирменную обувь. Купил специальную машинку, а уж модной фурнитуры и дратвы припас... Для начала он устроился в обувную мастерскую, и вскоре весь город к нему в очередь стоял. Вкус у брата был хороший, а уж выдумщик он был такой, что принесут ему развалившуюся обувь, какую и в починку нигде не берут, а он новые союзки поставит, аппликации вместо заплат. Фурнитуры модной подбавит. И выходила из старья обувь прочнее и наряднее новой...»
Остальные работники видя, с каким усердием он работает, стали упрекать его, за то, что он так качественно обувь ремонтирует, поясняя: « Не понимаешь разве, что делать нужно так, чтобы заказчик через некоторое время снова к нам обращался, а иначе мы без работы останемся».
Леонид привык работать на совесть, поэтому вынужден был уйти, из сапожной мастерской. К сожалению, подобная история повторялась и в других местах. Когда он устроился на ферму скотником, доярки хвалили его, а нерадивые работники стали его упрекать, что «выпячивается». Спустя некоторое время устроился Леонид в пожарную охрану.
      О семейной жизни он не задумывался.  Многим девушкам нравился весёлый работящий парень, но он относился ко всем как к сестрам, даже называл сестрёнками. Он, никогда не скучал, стремился научиться чему-то новому, много читал; занимался в яхт-клубе, танцевал в народном ансамбле.
Любовь к ближним и любая работа, совершённая им на совесть прокладывали путь к Самому Богу. Когда братья и сёстры встали на ноги,  Леонид уехал на Алтай. Жил и работал в селе Шубенка, недалеко от г. Бийска, а по воскресным и праздничным дням отправлялся в город в Кафедральный собор на службу. Священник благословил  его прислуживать в алтаре.
Он никого не осуждал, никого ни в чем не подозревал, доверял всем, без всякого сомнения, даже когда его откровенно обманывали, оставался спокоен. Он начал вести дневник, в который записывал понравившиеся ему святоотеческие поучения. Он понял, что в деле спасения главное - это любовь и молитва. Он говорил: «Кто любит истину, тот становится другом Божиим. Надобно позаботиться приобрести любовь к молитве, трезвенный ум, бодренную мысль, чистую совесть, всегдашнее воздержание, усердный пост, нелицемерную любовь, истинную чистоту, не скверное целомудрие, нельстивое смирение…»
Леонид каждый день записывал свои грехи и приходящие помыслы, которые затем исповедовал священнику. Он, каждый день, читал духовную литературу, усердно молился и строго постился. Видя, ревностное желание молодого пономаря послужить Господу, священник  посоветовал Леониду поехать в монастырь, Оптину Пустынь, который в то время уже начали восстанавливать.
 Купив билет до Калуги, он собрался уже поехать в обитель, но у него украли документы, деньги и билет. Мир не отпускал его: пришлось опять погрузиться в мирскую суету, восстановить паспорт,  зарабатывать деньги на дорогу.
В августе 1990 года вместе с группой паломников Леонид впервые приехал в святую обитель. Поселившись в скитской гостинице и  получив первое послушание, отправился  работать в коровник. Эта работа была ему хорошо знакома, и он умело исполнял свое послушание. Позже он пономарил в храме, заведовал паломнической гостиницей, работал в просфорне, был звонарём, переплетал книги, чинил часы, был трактористом. 
Он всегда и везде старался быть полезным, многому научился в жизни, и вот теперь все эти навыки пригодились ему  в монастыре. Он говорил: «Помотала меня жизнь,  я-то думал: для чего все это? А оказывается, все нужно было для того, чтобы теперь здесь, в монастыре, применить весь свой маломальский опыт для служения Богу и людям. Слава Тебе, Господи! Как премудро Ты все устраиваешь!»
Все любили трудолюбивого и весёлого голубоглазого послушника, вспоминания о нем говорили, что он всегда принимал паломников с искренней любовью, как родных. Он не строил из себя монаха-подвижника, был всегда искренним, открытым, с ним можно было по-простому поговорить на любую тему, но конец разговора всегда был один - покаяние.
      Беседуя по душам с паломниками, он говорил: «Сейчас людям, живущим в миру, в храм ходить стало трудно, потому что враг спасения всячески старается завлечь души пустыми греховными развлечениями. Через развлечения усиливаются страсти, а чем сильнее страсть, тем труднее от нее избавиться. Ищите прежде Царствия Божия, то есть избавления от страстей, а все остальное приложится вам. Надобно каяться, а Господь и так знает, в чем кто имеет нужду, и обязательно поможет».
Желая уберечь молодых людей от пагубных пристрастий, он  часто говорил о том,  что даже малая нехорошая привычка может вырасти в большую греховную страсть. А, заметив курящих ребят, приговаривал: «А кто курит табачок, не Христов тот мужичок». (Некоторые из них оставили эту  привычку.)
Он не осуждал курящих,  знал, что самому бросить курить очень сложно. Всегда помнил, как сам долгое время не мог бросить курить, даже голодал дважды в месяц по десять дней подряд, надеясь бросить курить, но не помогло. Придя в монастырь, говорил: “Надо было поститься, а я голодал”.  Бросил курить он, когда его пригласили в Кафедральном  соборе прислуживать в алтарь. Священник тогда сказал, что надо выбрать: Бог или табак. Тогда с Божией помощью удалось побороть многолетняя страсть. (Он понял, что одного желания и силы воли не достаточно, нужна идущая от сердца мольба о помощи.)
27 февраля 1991 года на праздник Торжества Православия Леонида одели в подрясник. Он не мог скрыть своей радости. Многие братия вспоминали, что улыбка не сходила с лица Леонида недели две.
  Леонид  очень хотел стать монахом. Он говорил: «Рукоположение - это за послушание, а монашество - по желанию сердца. Каждый православный христианин в тайне своей души хочет стать монахом, но не каждый имеет столько мужества и сил, чтобы вступить на этот путь, поэтому многие находят себе оправдание. Ну и пусть находят, лишь бы только монашество не хулили. Хула на монашество - это грех последних времен».
          25 сентября 1991 года послушника Леонида постригли в иночество с именем Трофим.  Обычно в храме он пономарил, а когда был свободен от послушания, то тихо становился где-нибудь в углу у икон и молился за родных и  всех с кем свёл Господь его в монастыре, о ком болела душа. Трофим подолгу горячо молился пред иконой Богородицы «Спорительница Хлебов». Он и всем паломникам советовал: «Молитесь, Матери Божией пред иконой «Спорительница хлебов»,  и никогда не узнаете, что такое голод».
       В 90-х годах в стране  кое-где  хлеб стали выдавать по карточкам. Тогда в монастыре стали выпекать свой хлеб. Рассказывает Пелагея Кравцова: «Прибегает ко мне Трофим и спрашивает: “Поля, как хлеб пекут?” - “Рецепт пирога, - говорю, - могу дать. А хлеб, да кто ж теперь хлеб печет!”. Ох, и побегал он тогда по бабушкам, пока нашел рецепт настоящего старинного хлеба. Зато караваи у него выходили пышные, как куличи, а вкусные... Помню, как вместе хрустели горячей корочкой”. В трапезной для паломников рассказывали случай. Один бизнесмен, уезжая из монастыря, попросил дать ему рецепт монастырского хлеба и сказал: “Я имею личного повара и питаюсь в лучших ресторанах, но у меня больной желудок и хлеба не принимает. А ваш хлеб просто целебный - ем и наслаждаюсь!” Рецепт ему, разумеется, дали, спохватившись после его отъезда, что не сказали главного: сколько же молился над каждой выпечкой о. Трофим! “Да он по сорок акафистов над каждым замесом читал”, - сказала одна женщина из трапезной. “А ты считала?” - спросили ее. Никто, конечно, не считал. Но все видели, как о. Трофим полагал многие земные поклоны перед иконой Божией Матери “Спорительница хлебов” и, действительно, долго молился...»
Мало кто подозревал, что весёлый, быстрый, энергичный инок, был настоящим подвижником. В среду и пятницу он ничего не вкушал и даже не пил воды. В  первую и последнюю неделю Великого Поста вообще не притрагивался к еде,  а в остальные дни принимал пищу  лишь один раз в день. Но, несмотря на такой строгий пост, всегда выполнял любое послушание, даже если приходилось носить тяжести. Как-то надо было перенести огромный шкаф из братского корпуса в монастырскую гостиницу. Послушание это поручили иноку Трофиму и двум послушникам. Трофим взял шкаф с одной стороны, а братья вдвоем с другой, и так несли его. Один из них позже вспоминал: «Мы устали и попросили Трофима остановиться,  он сразу же остановился и, взяв почти всю нагрузку на себя, опустил шкаф на землю. У меня, помню, руки обрывались от этого шкафа, а Трофим нисколько не устал». Одно время он нес  послушание даже в монастырской кузнице. Примечательно, что его родной дедушка Николай Татарников был отличным кузнецом. Его расстреляли в Иркутске в 1937 году, позже реабилитировали.
       Он никогда не унывал, никто не видел его угрюмым. Про пост он говорил так: «Пост вещь приятная, от поста душа окрыляется».
Когда однажды  зашёл разговор о смерти, он признался: «Внутренне я спокоен и готов умереть. Конечно, какова воля Божия будет. Лишь бы спастись».
            Много инок Трофим трудился на монастырских полях. Он так  умело и быстро сеял, пахал, культивировал, нарезал борозды под картошку, что все удивлялись. Много помогал он и монахиням Шамординской женской обители. Когда одинокие бабушки из окрестных деревень просили его вскопать огороды под картошку, находил время и для них. Он говорил: «Бог всех любит. А мы, иноки - слуги Божии, а значит, тоже обязаны всех любить и всем помогать».
Жители окрестных деревень так полюбили Трофима, что обращались к нему по всем хозяйственным вопросам, и даже стали замечать, что там, где он пахал, урожай был лучше. Некоторые потом приходили в монастырь, чтобы  узнать, какую он молитву читал. У тех, кому он помогал, вредителей в огороде почти не было, в то время как на соседних участках хозяйничали прожорливые гусеницы и жуки. Инок признался, что, работая, всегда читал Иисусову молитву.
Одна пожилая женщина, увидевшая, как искусно вспахал Трофим огород, сказала ему: « Я никогда не видела, чтобы так умело пахали землю...»
Инок ответил: «А я люблю землю,  она ведь когда-то и меня примет после смерти».
       Очень он любил и животных, деревенские собаки при встрече с ним   радостно виляли хвостами и ласкались к нему. Часто заходил он в монастырскую конюшню, да не с пустыми руками, а с гостинцами  - хрустящими корками хлеба.
«Как конь без работы чахнет, а затем и вовсе погибает, - говорил он как-то,  так и монах без молитвы Иисусовой уготовляет себе погибель вечную».
       Монастырскую  полунощницу инок Трофим посещал ежедневно. Хотя и случалось частенько, возвращался с поля заполночь, но утром в числе первых входил  храм. Он говорил одному послушнику: «Во время молитвы в храме бесы напоминают уму о каких-либо важных делах, якобы срочных и неотложных, чтобы увлечь его в суету и мечтательность. Тут, брат, надо чтобы ум стал немым и глухим, тогда только можно по-настоящему молиться. Ведь молитва - это возникновение благоговейных чувств к Богу, от которых рождается в душе умиление. Помнишь, в тропаре преподобного Серафима поется: «умиленным сердцем любовь Христову стяжал». Мы должны молиться просто, как дети, не думая ни о чем, кроме Отца нашего, иже на Небесех».
       Инок Трофим часто читал третий том «Добротолюбия» - об умном делании. По его просьбе кто-то напечатал эту книгу  в малом карманном варианте. Он с любовью переплел ее и часто перечитывал.
Когда его кто-то спросил о том, как нужно молиться и не рассеиваться умом, исполняя трудовое послушание. Инок ответил: « Младенец, когда находится рядом с матерью, радуется, а когда мать отходит от него, то начинает плакать. Так и инок: когда имеет в душе глубокое тихое чувство к Богу и осознает близость Его, тогда с радостью может делать любые дела. Это чувство тоже молитва. Даже если он поговорит с кем-либо, то чувство его ко Христу остается при нем. Но когда отойдет умом своим от Сладчайшего Иисуса, то впадет во искушение и тогда плачет».
Он часто повторял, что инок – это тот, кто живет по-иному, то есть по Божьи. Всех любит и всем служит. Он в  каждом человеке видел образ Божий, поэтому и, выполняя любую работу, помогая другим, делал Христа рада, служа тем самым Богу.  Он любил приговаривать: «Согнись как дуга, и будь всем слуга».
    Приведём ещё несколько духовных советов, которые были даны в нужное время с большой любовью и участием: «Знаешь, брат, человеку необходимо смиряться, но есть ведь и мнимое смирение. Оно происходит от нерадения и лености. Имея такое мнимое смирение, некоторые думают, что только милостью Божией спасутся, не прилагая усердия. Но они обманываются в надежде своей, потому что не имеют покаяния...»
«Как кузнец не может ничего сковать без огня, так и человек ничего не может сделать без благодати Божией. Кто считает себя грешнейшим всех людей, тот обретает благодать и слезы покаяния, а кто без слез надеется обрести покаяние, того надежда пустая...»
 « Велика сила слез. Вода, капая, рассекает твердый камень, а плач разбивает сухость и беспечность души. Плач утишает чувства и омывает скверну грехов. Он окрыляет надеждой и согревает души возлюбивших его. Но кто не презрит всего земного, тот не может иметь истинных слез. Будем же плакать о грехах своих...»
       Как-то, когда он помогал штукатурам, одна женщина поделилась с ним своей печалью, что работает при монастыре, а помолиться некогда. Он научил её трудиться с молитвой.
Рассказывает штукатур Пелагея: "К Пасхе 1993 года мы спешили закончить ремонт Свято-Введенского собора. И один угол в Никольском приделе уже трижды переделывали, а все равно... пучит штукатурку... “Трофим, - говорю, - посмотри, в чем тут дело?” Нашел он причину и заделал течь, так качественно, что тот угол в соборе и поныне цел.
Помню, пожаловалась я тогда Трофиму: “Работаю в монастыре, а помолиться некогда. Домой приду - стирка, готовка, и уже падаю в кровать”. А Трофим говорит: “Ты за работой молись. Вот так”. Зачерпнул раствор, штукатурит и говорит с каждым нажимом: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”... С тех пор, как возьму инструмент в руки, так сама побежала молитва: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную”. Без молитвы уже работать не могу”.
Приведём отрывок из рассказа  москвички Евгении П.: «Для меня Трофим был палочкой-выручалочкой. Уж, каких только обидных слов я не наслушалась от моей неверующей родни! И если на дачу возле Оптиной мои друзья и родные приезжали охотно, то в монастырь их было не затянуть... И таких вот “тугих” людей я под разными предлогами знакомила с иноком Трофимом. Они так полюбили его, что в монастырь не просто идут, а бегут. Через эту любовь и началась для моих ближних дорога к Богу. Помню случай. Подвез нас до Оптиной один шофер и рассказал по дороге о своей беде. “Раз уж вы довезли нас до Оптиной, - говорю шоферу, - может, зайдете в монастырь? У меня здесь есть друг - инок Трофим. Он человек с большим жизненным опытом. Может, подскажет что вам”. После разговора с иноком Трофимом шофер был в таком потрясении, что лишь повторял: “Да-а, вот это батюшка! Какой батюшка!” Говорил  инок Трофим кратко и образно. Один мой знакомый страдал унынием, а Трофим сказал ему: “Читай Псалтирь. Вот бывает небо в тучах, и на душе хмуро. А начнешь читать - вдруг солнышко проглянет, и такая радость в душе. Сам испытал, поверь”. “Я весь в Боге и живу только Им”, - признался однажды инок Трофим».
           Как-то в конце лета 1992 года, помогая одному местному жителю, Трофим сказал ему:
- Знаешь, брат, чует мое сердце, что скоро умру я.
- Да ты чего это, отец? Ты мужик крепкий. С чего это тебе умирать-то?
Трофим помолчал немного, не желая, видимо, объясняться, а затем посмотрел на небо и ответил:
- Не знаю, брат... Но полгодика, Бог даст, еще поживу?
Незадолго  до Пасхи Трофим повстречал старушку, которая пожаловалась, что « у неё забор совсем завалился». Инок успел до праздника обновить ей забор. А когда она стала его благодарить, кротко ответил: « Что ты меня-то благодаришь, убогого инока? Ты, матушка, лучше Бога благодари. Я-то что? - Прах. И землей скоро стану...»
            По свидетельству очевидцев в Великую Субботу вечером во время службы, Трофим вышел из алтаря, и, подойдя к правому клиросу, вдруг присел на ступеньку. (Раньше никто не замечал его устававшим.)  В это время читали тропарь: «Готови сама себе, о, душе моя, ко исходу. Пришествие приближается неумолимаго Судии». Инок Трофим опустил голову и тихо проговорил: «Я готов, Господи!»
Прошло всего лишь несколько часов, и он доказал свою готовность. Когда звонари звонили во все колокола, возвещая всей округе Пасхальную радость, инок Трофим стоял так, что не видел инока Ферапонта, а лишь слышал ритмичный звон колоколов.  Вдруг он понял, что с иноком Ферапонтом что-то случилось,  но не успел обернуть, в то же самое мгновение ощутил смертельный  удар острого предмета в спину.
- Боже наш, помилуй нас! - воскликнул он и попытался из последних сил подтянуться, чтобы ударить в набат, а потом его бездыханное тело  упало на деревянный помост, а душа устремилась к Богу. Вслед за звонарями тем же мечом был смертельно ранен иеромонах Василий, он скончался от ран через час.
            Это было ритуальное убийство. Колокольный звон Оптинской Пустыни помог пробудиться от многолетнего сна в те годы многим,  люди шли к Богу, а силы зла препятствовали им любым способом.
Незадолго до гибели инок Трофим, обучая  новоначальных послушников звонить в колокола, говорил: «Самое главное, когда звонишь в колокола,  надо помнить, что каждый удар колокола есть удар по силе вражьей.  В народе говорят: колокольный звон - бесам разгон.  Так что, если хочешь сохранить ритм, то звони во все колокола, а про себя повторяй: «Молись Богу, ходи в храм. Молись Богу, ходи в храм...» Вот так понемногу и научишься».
Механик Николай  рассказывал, что  инок Трофим ему говорил: “Ничего не хочу - ни иеродиаконом быть, ни священником. А вот монахом быть хочу - настоящим монахом до самой смерти”. Перед Пасхой инока Трофима готовили к постригу в мантию, проверяли: выдержит ли строгие требования и епитимьи. После гибели инока иеромонах Ф. сказал: «Вот ведь промысл Божий, “чистили” о. Трофима для пострига, а почистили для Царствия Небесного».
   
В день погребения новомучеников игумен Мелхиседек сказал: “Мы потеряли трех монахов, а получили трех Ангелов”.
Новомученик Трофим и после своей смерти продолжает поддерживать всех и помогать тем, кто обращается к нему за помощью. Приведём лишь несколько свидетельств:
  Как-то пришел один инок на могилку инока Трофима и стал молиться, говоря: « Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, инока Трофима. Вечная ему память!». А затем, мысленно обратившись к мученику, сказал: «Отче Трофиме, как же так вышло, что ты умер?» И тут-же его осенила мысль – прозвучал ответ: « Любовь не умирает».
Вспоминая об иноке Трофиме, братья говорят: «Для нас он был братом, искавшим во всем любви. Искал и обрел, стучал и отверзлись ему врата рая».
Мать инока Трофима после похорон решила задержаться  в монастыре. Мать Нина, теперь так к ней все обращались,  чувствовала душеную радость и покой, находясь рядом с могилой, при этом она  говорила: «Ох, и трудно тебе досталось, сыночек! Ты у нас первопроходец - дорогу проторил, и я по твоей дорожке пойду”.
Когда она взяла в руки чётки сына и спросила, что  он с ними делал?
То в ответ услышала: «Проходил Иисусову молитву». С тех пор мать Нина четки не выпускала из рук, повторяя неустанно: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную”. 
       Господь являл чудеса по молитвам её сына, а она не успевала удивляться. Первое чудо случилось  в день отъезда из монастыря. Когда она пришла на вокзал, спохватилась, что забыла в машине рюкзак с молитвословом сына, а машина уже уехала. Она расстроилась и стала причитать: “Трофим, сынок, я рюкзак забыла!”
А через несколько минут увидела, что к ней бежит шофер и несёт рюкзак.
Вот что рассказывает про этот случай игумен Михаил (Семенов), который в то время был монастырским шофером: “Отвезли мы мать Нину на вокзал, возвращаемся, а мотор вдруг заглох. Не заводится машина - и все! Стали искать, кто бы дотащил нас на буксире до Оптиной. Полез я за буксировочным тросом и увидел, что мать Нина забыла рюкзак. “Да это же Трофим, - говорю, - нас остановил. Скорей на вокзал!” Машина тут же завелась, и мы успели приехать на вокзал до отхода поезда, отдав маме о. Трофима рюкзак”.
        Мать Нина рассказывала так о жизни в Братске: «Вернулась я домой, а в храм не иду. Сижу дома, и плачу: “Убили сыночка!” В Оптиной я почему-то этого не чувствовала, а тут сомлела от горя и исхожу в слезах. Вдруг стук в дверь. Входит батюшка о. Андрей и говорит от порога: “Мать Нина, ты что же в храм не идешь? Там Трофим тебя ждет не дождется”. Я подхватилась и скорей в храм бежать. Зашла в церковь и обомлела от радости: тут Трофимушка, чувствую, тут. “Батюшка, - говорю я о. Андрею, - я ведь теперь из храма не уйду. Дайте мне хоть закуточек при храме. Трофим правда тут, и я хочу быть с ним”. Дали мне келью и послушание - храм убирать».
Спустя некоторое время мать Нина вернулась в монастырь. По молитвам Оптинского новомученика к вере пришли и все его родные. Его сестра Елена рассказала, что её муж, Андрей,  поверил в Бога лишь после чудесного спасения от неминуемой гибели. Он работал дальнобойщиком, в кабине его машины висела  иконка преподобного Серафима Саровского из кельи инока Трофима, которую передала ему тёща. Нужно отметить, что икону он повесил в кабине  из уважения к родственнику перед тем, как отправился в опасный рейс. Время тогда было сложное, одному ехать было опасно, могли остановить вооружённые люди, отобрать груз, поэтому водители грузовиков решили ехать одной  колонной. Вдруг машина Андрея сломалась. Замыкающий колонну остался его прикрывать, а колонна ушла вперед. Когда починили машину и догнали колонну, то  им сказали: “Счастливые вы! Пока вы чинились, на нас напали и разграбили груз”. Водитель, замыкавший колонну, решил, что будет после этого всегда  ехать за Андреем. И не ошибся, позже  на лесной дороге, по которой только что прошла колонна, перед машиной Андрея упало дерево, и они поехали искать объездную дорогу. А в это время на  колонну вновь напали грабители. В результате из всей колонны довезли груз только Андрей и шофер, следовавший за ним.  После рейса Андрей остановил машину у церкви и спросил батюшку: “Какой святой шоферу помогает?” Услышав, что всем путешествующим помогает  Святитель Николай, в следующий раз взял в рейс и икону свт. Николая Чудотворца, подаренную ему мамой инока Трофима.
        В следующий раз беда подстерегала  Андрея  с напарником на бензоколонке, расположенной на обочине пустынной дороги, которая шла вдоль леса. Заправившись, они собрались  отъезжать, но путь им преградила легковая машина, и вооруженные люди предложили следовать за ними, чтобы отвезти груз. Андрей вспомнил, что милиция предупреждала по радио, что в этом районе действует банда: они приглашают отвезти груз, а по дороге убивают водителей, а машину затем продают. Он отказался ехать, попытался откупиться, но вооруженные люди сели к нему в кабину, вытолкнув оттуда напарника, и сказали с усмешкой: “Не хочешь - заставим. Езжай!” Андрей, крикнул в душе: “Трофим, выручай!” И тут, неожиданно,  к машине Андрея на большой скорости подъехала милицейская машина. Оказывается, милиция выслеживала банду, в этот день, наконец, сумели поймать её. Вернувшись, домой, Андрей признался: “Бог есть”.
        Рассказывает сестра инока Трофима Наталья: «С Трофимом мы были очень привязаны друг к другу, может, потому, что он был старший брат, а я старшая сестра. После убийства брат почти каждую ночь являлся ко мне во сне и говорил что-то про церковь. Но я не понимала его - он говорил по-церковнославянски, а я даже еще некрещеной была. Снам я не верю, но неожиданно для меня некоторые сны сбывались... После рождения третьего ребенка врачи установили у меня бесплодие, и шесть лет детей у нас с мужем не было. Потом я крестилась и вскоре увидела себя во сне на сносях, а рядом, вижу, стоит Трофим и очень радуется, что у меня родится ребенок. И правда, месяца через два обнаружилось, что я жду ребенка. Детей мы с мужем очень любим, и я всегда считала: сколько даст Господь деток, столько и надо рожать. Но тут мы переехали на новое место жительства, не могли прописаться, а без прописки не брали на работу. В общем, жили впроголодь, на картошке. И тут все набросились на меня: “Самим есть нечего, а еще нищету плодить? Пожалей мужа! Подумай о детях!”. И я, как под гипнозом, пошла за направлением на аборт. А мне ответили: “Врач уехала на совещание в область”. Трижды я ходила за направлением, но Трофим меня даже на порог больницы не пустил. Вдруг я почувствовала - брат защищает меня, и, осмелев, решила рожать. Какая же удивительная дочка у нас теперь растет! Дети буквально влюблены в сестренку, а муж души в ней не чает: “Вот, - говорит, - послал Господь утешение!” А еще я убедилась - на каждого ребенка Господь дает пропитание. Как только я решила рожать, нас тут же прописали, появились заработки, и мы даже машину смогли купить. Мама отдала мне молитвослов Трофима, и я по нему молюсь, но утром у меня в голове муж и дети, а вечером, когда дети уснут, я читаю сначала правило, а потом молюсь своими словами Божией Матери и Трофиму. Прошу я Трофима не только за себя, и все удивляюсь, как же быстро он приходит на помощь. Однажды пришел к нам знакомый попросить денег в долг, сел на кухне и заплакал, потому что кругом безработица, на работу нигде не берут, а он лишь занимает в долг, не в силах прокормить семью. Стала я вечером молить Трофима: “Помоги человеку ради Христа!” А на следующий день знакомый приходит к нам радостный и говорит, что его взяли на такое хорошее место, о каком он даже не мечтал».
Многие в монастыре замечали, что если перед началом работы в поле помолиться мученику Трофиму, то обязательно придет помощь от него.
       Инокиня Сусанна рассказывала, что в женском монастыре ждали инока Трофима в Шамордино на Светлой седмице, надеялись, что он поможет наладить звонницу. А пришлось самим ехать в Оптину, чтобы  проститься с дорогим помощником. На могилке она стала  причитать, что не сможет он теперь достать, как обещал, колокол-подголосок. Вспомнились его слова: “С колоколами у вас бедно. Достать бы маленький колокол-подголосок! От него звон веселый - он как детский голосок. Ладно, подумаю. Обещаю достать”.
 Потом смирилась, хотя и  попросила новомученика помочь в устройстве звонницы, и решила, что нужно самой браться за дело. А в следующее воскресенье после Пасхи в женский монастырь приехал  военный, и обратился к  инокине Сусанне: “Я вам колокол привез. Кому отдать?”. Приведём отрывок из воспоминаний инокини Сусанны: «И привез он как раз такой колокол-подголосок с веселым звоном, какой обещал нам достать инок Трофим. А история этого колокола такая. Лет двадцать назад офицер строил дачу близ Шамордино и, солдаты выкопали из земли колокол - явно шамординский, других ведь храмов поблизости нет. На Пасху офицер повез этот колокол в Оптину - в дар монастырю, но из-за убийства дороги были перекрыты, и он не попал в монастырь. На Светлой седмице он дважды пытался отвезти колокол в Оптину, но каждый раз машина ломалась. “Тогда я понял, - рассказывал офицер, - что шамординский колокол должен вернуться в Шамордино, и к вам моя машина сразу пошла”. Дивен Бог во святых своих! По молитвам новомученика Трофима Оптинского, мы уже через три месяца имели полный набор колоколов и хорошо налаженную звонницу. И все свершалось силою Божией - при немощи в нас. Помню летом, перед Казанской,  нам вдруг привезли из Калуги,  пожертвованные театром  колокола. На Казанскую у нас престол. И я так загорелась желанием, чтобы на праздник был полнозвучный звон, что, не благословясь, тут же бросилась переделывать звонницу. Спустила вниз колокола на веревках - на это силы хватило. А вот поднять многопудовые колокола вверх, установив их на новый звуко¬ряд, - на это сил уже нет. Стою в растерянности на разоренной звоннице, а тут матушка игуменья идет: “Ох, Сусанна, что ты натворила? Смотри, не будет звона к Казанской, по тысяче поклонов будешь бить”. Я реву и уже не молюсь, но вопию: “Новомучениче Трофиме, на помощь!” И тут на полной скорости подлетает к звоннице машина из Оптиной, а из нее выскакивают инок Макарий, регент Миша Резенков, резчик Сергей Лосев и паломник Виталий. “Чего, - говорят, - ревешь?” - “Звонницу, - говорю, - разорила, а колокола повесить, сил нет”. - “Подумаешь, проблема”. Очень быстро, и умело, они повесили колокола и сразу уехали, будто специально приезжали “по вызову” о. Трофима. Но это еще не все. Тут же подходят ко мне двое шамординских рабочих и предлагают приварить педали к колоколам: “У нас и сварочный аппарат, и материал наготове. Мы быстренько!” И был у нас на Казанскую полнозвучный праздничный звон».
Инокиня Сусанна теперь нередко звонит одна, а раньше с трудом управлялись трое звонарей. Однажды ее спросили: “Сусанна, тебе не трудно звонить одной?” - “А у нас не звонят в одиночку, - ответила инокиня. - Мы перед звоном молитву творим: “Новомученики, Трофиме и Ферапонте, помогите нам!” Они ведь действительно помогают - у нас все звонари это чувствуют”.

       Приведём ещё несколько свидетельств из книги «Пасха Красная»:
Иеромонах Василий (Мозговой) сообщил: «В Варлаамо-Хутынском монастыре Господь свел меня с иеродиаконом Димитрием из Псковской епархии, рассказавшим о себе следующее. Он сильно заболел и так задыхался, что не мог спать лежа, а только сидя. Тогда их батюшка предложил помолиться об исцелении Оптинским новомученикам и отслужил панихиду по о. Василию, инокам Ферапонту и Трофиму. Вечером отслужили панихиду, а наутро иеродиакон Димитрий был здоров».
           Рассказывает врач Ольга Анатольевна К.: «Однажды я привела на могилы новомучеников девушку, страдающую наркоманией. У могилы о. Трофима она сказала: “Ох, и бьет тут сильно! Как же сильно бьет!” Потом ее родители рассказывали мне, что девушка исцелилась».
          Послушница Юлия рассказала: «После смерти инока Трофима некоторые местные жители брали земельку с его могилы и, разведя водой, кропили ею огороды с верой в помощь новомученика в избавлении от колорадского жука. Один человек сказал мне, что жуки у него после этого исчезли».
        Один послушник рассказывал, что, приехав в Оптину паломником, он убегал в лес покурить. Он молился на могиле инока Трофима об избавлении от страсти, и инок явился ему во сне, сказав грозно: “Ты что мою могилу пеплом посыпаешь?” И послушник пережил такой страх, что тягу к курению как рукой сняло. Известен и другой случай - на могилу к иноку Трофиму приезжал его земляк, рассказав о себе, что раньше он сильно пил и курил. После убийства Трофим явился к нему во сне и сказал: “Я молюсь за тебя, а ты меня водкой поливаешь и пеплом посыпаешь”. Этот человек специально приезжал из Сибири, чтобы поблагодарить за исцеление.
        Рассказывает рясофорная послушница Н-го монастыря: «В 12 лет я стала наркоманкой и два года скиталась с компанией хиппи по подвалам и чердакам. Это был ад. Я погибала. И когда в 14 лет я приехала в Оптину, то сидела уже “на игле”. Как же я полюбила Оптину и хотела жить чистой, иной жизнью! Но жить без наркотиков я уже не могла. Мне требовалось срочно достать “дозу”, и я уже садилась в автобус, уезжая из Оптиной, как дорогу мне преградил незнакомый инок. “Тебе отсюда нельзя уезжать” - сказал он и вывел меня из автобуса. Это был инок Трофим.
       Потом я два года жила в Оптиной, и каждые две недели пыталась отсюда бежать. А Трофим опять перехватывал меня у автобуса, убеждал, уговаривал, а я дерзила ему. Я уже знала: уехав из Оптиной, я не расстанусь с наркотиками, и впереди лишь скорая страшная смерть. Но вот, не понятное наверное многим, -   наркоман не может жить в монастыре. В него вселяется бес и гонит из монастыря на погибель. Наркоман становится игралищем демонов и уже не владеет собой... Трофим устроил меня тогда в больницу и выхаживал, как старший брат. До сих пор в ушах звучит его голос: “Терпи. Потерпи еще немножко. Ради Господа нашего еще потерпи”. Исцеление шло долго и трудно, но оно все-таки произошло. Ему предшествовал один случай. Я уже долго жила, забыв о наркотиках, и радовалась - с прошлым покончено. Вдруг поздно вечером мне передали, что в лесу у озера остановились “наши” и приглашают меня...” И тут прежнее вспыхнуло с такой силой, что я, обезумев, побежала в лес. Вот загадка, для меня непонятная, - почему-то всегда в таких случаях дорогу мне преграждал Трофим. Он перехватил меня на дороге: “Куда бежишь ночью?” - “Наши приехали, и я хочу их навестить”. - “Что - опять бесочки прихлопнули? Я пойду с тобой”. Чтобы отделаться от Трофима, я так грубо оскорбила его, что он, потупившись, молча ушел. Бегу я к озеру по знакомой дорожке, и вдруг гроза, гром, молнии, темень. И я заблудилась в лесу. Ямы, коряги, я куда-то падаю и об одном уже в страхе молю: “Господи, прости и выведи к Оптиной Пустыни!” А тьма такая - и гром грохочет, что и не знаю, где монастырь. Вернулась я в Оптину уже поздно ночью. Ворота были заперты. Но меня обжигала такая вина перед Трофимом, что я умолила меня пропустить. Смотрю, в храме свет, а там инок Трофим молится. Улыбнулся он мне усталой улыбкой: “Слава Богу, вернулась”. А я лишь прошу: “Трофим, прости меня Христа ради! Я больше не буду! Прости!!”
       Когда мне исполнилось 16 лет... я хотела быть такой же, как инок Трофим, и ушла тогда в монастырь. В Страстную Пятницу 1993 года наша матушка игуменья поехала в Оптину и взяла меня с собой. Инок Трофим обрадовался моему приезду и подарил мне икону “Воскресение Христово” и сплетенные им шерстяные четки. Но уезжала я из Оптиной в тревоге: что с Трофимом - глаза больные и вид изможденный? Мне кажется, он что-то предчувствовал и подвизался уже на пределе сил. А позже мне рассказали, что где-то за час до убийства он подошел к одной населънице нашего монастыря и попросил передать мне поклон. «А чего передавать? - сказала та. - Да она еще сто раз сюда приедет, вот сам и передашь». Инок Трофим молча постоял рядом с ней и ушел. Когда на Пасху мы узнали об убийстве в Оптиной, весь монастырь плакал. А у меня было чувство - победа: попраны, демонские полки, и Трофим победил! Слезы пришли потом, а сначала было чувство торжества: ад, где твоя победа? Господи, слава Тебе!»

Оптинские новомученики официально ещё не прославлены, но среди христиан - почитаются святыми.
Из воспоминаний паломника-трудника Александра Герасименко: “В день убийства москвич Николай Емельянов смочил полоски бумаги в крови звонарей Трофима и Ферапонта, а потом в пузырьке поставил их у себя дома в святом углу. Когда мы встретились через несколько лет, Николай рассказал мне о чуде - кровь мучеников источает дивное благоухание. О том же самом мне рассказывал брат Евгений, причем я даже не спрашивал его об этом, но он сам подошел и заговорил о том чуде, когда благоухает мученическая кровь”.
Из воспоминаний инокини Н-го монастыря: “Хочу рассказать о моем исцелении по молитвам Оптинских новомучеников от болезни телесной и, что важнее, духовной. Дело было так. Наша иконописная мастерская находилась в доме, где еще жили миряне. Слышимость была отличная, работать под звуки телевизора я не могла и приноровилась залеплять уши парафином. Через два месяца уши стали побаливать, в голове стоял постоянный шум. А когда на годовщину убиения Оптинских братьев мы с сестрами приехали к их могилкам, то у меня началась такая нестерпимая “стреляющая” боль в ушах, что батюшка благословил меня ехать утром в больницу. На могилках новомучеников в тот день стояли иконки Спасителя, было много цветов и иных даров. И вдруг к моей радости мне благословили иконку Спасителя с могилы о, Трофима, три цветка с могилы о. Василия, платочек с могилы о. Ферапонта и шерстяные носки с могилы иеросхимонаха Иоанна.
Вернулась я в гостиницу усталая, думая, что мгновенно усну. Но боль в ушах сверлила с такой силой, что не было мочи терпеть. В три часа ночи, совсем измученная, я вспомнила, что у меня с собой святыньки с могил новомучеников. Взмолилась я им и преподобному Амвросию Оптинскому, и вдруг увидела, что на столике рядом со мной стоит пузырек со святым маслом от мощей преподобного Амвросия. Отломила я кончики цветов с могилки о. Васи¬лия и, окунув их в святое масло, вложила в каждое ухо. Платочек с могилки о. Ферапонта положила на ухо, болевшеее особенно сильно, а сверху прикрыла уши носочками с могилки иеросхимонаха Иоанна. Надела апостольник и удивилась - боль мгновенно прошла, и я блаженно уснула. Ехать в больницу нужды уже не было. Но наутро шоферу надо было заехать в больницу, и за послушание батюшке я решила показаться врачу. И тут мне промыли уши, извлекли оттуда немало парафина, а врач сказала, что я лишь чудом не потеряла слух ”.
Рассказывает монахиня Нектария (Шохина): “Летом 1993 года я приехала в Оптину пустынь и узнала, что трое моих отцов-наставников так тяжело заболели, что не выходят из келий. Помню, полола я сорняки и вдруг бросила дергать траву и взмолилась: “Господи, лучше бы я заболела, чем они!” - “Ты хоть понимаешь, о чем просишь?” - сказала инокиня Евфросиния, работавшая рядом со мной. А я лишь жарче молюсь: “Господи, исцели батюшек и даруй их болезни мне!” И дано мне было по вере моей. К вечеру я слегла - сердце останавливалось, в легких булькало и хрипело, я вся разбухла и отекла, как при водянке. По образованию я медицинский работник и понимала, что умираю. Тут инокиня Евфросиния зашла меня навестить, а я протягиваю ей через силу “Канон на исход души” и прошу: “Читай”. Она испугалась, но, увидев мое состояние, стала читать.
Утром мои разбухшие ноги вставили в чужую огромную обувь и кое-как под руки привели к могилкам новомучеников. С помощью сестер я положила земной поклон и стала молиться: “Господи, молитвами новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима исцели меня!” Три дня меня готовили к смерти, причащая ежедневно. И три дня через силу, с помощью людей я добиралась до могилок новомучеников и молилась им об исцелении. Через три дня выздоровела не только я, но и трое моих отцов-наставников. А я в благодарность за исцеление написала акафист Оптинским новомученикам”.

Очерк подготовлен по материалам книги Нины Павловой "Пасха Красная "
Стихи иеромонаха Василия
http://www.stihi.ru/2014/01/29/274