Даша Салтыкова

Заметки по поводу стихотворения:

Пандемониум

Когда над Вщижем древним стая
Орлов двухголовых летела
Я от любви своей тая,
Целовала любимое тело.

Утром, в кружке любомудров,
Глядела на юное тело
И в мыслях его целовала,
Восторженно и неумело.

Когда в злой горячке бессонной
Корячился милый и потный,
Все было легко и законно
И шторы завешено плотно.

Прошли два столетия к ряду,
Тебя все равно не забуду,
Какая еще мне награда
Как только довериться чуду.

Мы остановились с любимым в Овстуге в доме нашего знакомого Феди. Внука любовника дамы прекрасной, из древнего, славного рода. В бытность его вольнослушателем Московского университета, я был кадетом в Школе конноважатых. В то лето мы жили на Армянской улице, где позднее был основан институт Лазаревых, в котором учились Рома и Сережа Якобсоны.

Зайдя однажды в его невысокую, но светлую горенку на втором этаже их усадьбы на живописном берегу реки, тенистые аллеи парка, классическая архитектура господского дома и живописный пруд с беседкой на островке. Здесь - малая Родина! Овстуг! Меж невысоких пологих холмов, в окаймлении лесистых оврагов, в низких берегах течет речка Овстуженка, малый приток реки Десны. Заливные луга перемежаются с зарослями ольхи, осины, ивняка и дарят разнообразием перспектив - благородной красотой окружающего ландшафта. У самого края лесного болота можно встретить великана-лося. Во всей фигуре его чувствуется большая сила. Почуяв человека, он поведет ушами, фыркнет и скроется прежде, чем его успеешь рассмотреть.

Зайдя в комнату, я ужаснулся. Непродыхаемое, физически реальное зло, густисто-серое и липкое ударило мне в лицо. В ужасе я отпрянул назад.

Неужели Федор, всегда такой уравновешенный и рациональный, подлинный лидер нашего московского кружка любомудров, перешел на сторону зла и вызвал бессознательный ужас с самого дна подмирного хаоса! Какая же защита будет мне при встрече с неизреченным!

Я давно не верил ни в небеса, ни в пропасти мирские, уже много лет не был на исповеди. Заветную ладанку с землей из Афонских монастырей, собранную близ священной реликвии Даров Волхвов я давно потерял в одном из тех безудержных кутежей, которыми славились младшие офицеры перед декабрьским бунтом. Себя я успокаивал тем, что в 1295 году в сокровищнице Святого Престола были зарегистрированы 15 ископаемых останков зубов акул. В голову пришли слова Поэта:

Когда со смертельную тоскою,
Взираю я на небо утром,
Ничем меня не успокоить,
Мне неуютно, неуютно.

«Федю надо спасать», - подумал я и позвал его домработников. Они быстро прибежали, оказалось, комната была наполнена угарным газом из печки, которую недавно перекладывал умелец с Мальцевских заводов. Федя как то резко, что совсем несвойственно его характеру, одернул его и тот, шалопай, придумал наказать барина, да перестарался. Приехав утром к милейшим Ивану Акимовичу и Капитолине Михайловне...

Впрочем, не могу не рассказать об их встрече. Живя в Москве, Иван Акимович однажды встретил в «Юсуповском саду», в Большом Харитоньевском переулке, женщину изумительной красоты, которая вела за руку мальчика лет шести, кудрявого и смуглого, как арапчонок. Красавицу звали Капитолиной Михайловной. Она была из старинного дворянского рода Вышеславцевых, замужем за Василием Львовичем Пушкиным – модным поэтом того времени. А гуляла она по саду с его племянником.

Милейший Иван Акимович быстро нашел нерадивого мастера. В этот раз мы решили попробовать новый вид наказания – «скафиум». Дальше привожу его описание согласно средневековым персидским источникам, впервые опубликованным академиком Баэром в «Summa Tormenta»: "Пленника укладывают в неглубокое корыто и обматывают цепями. Его насильно кормят большими количествами молока и меда, от чего у жертвы начинается обильный понос, привлекающий насекомых. Пленника, обгадившегося, измазанного медом, в корыте пускают плавать в болоте, где водится много голодных тварей. Голодные твари приступают к трапезе, в качестве основного блюда — живая плоть пленника".