uke, byf

Он был идеален. А я нет.
Я сидел, опустив ноги в море и молчал. Он подошел поцеловал меня в плечо и сел рядом на камень.
Все что у меня было – это огромное море. Оно билось, скребло камни и совсем не щадило ничего. В нем тонуло все мое время…я всегда сидел на берегу и ждал, когда все уйдет.
Наверное, он сел ждать со мной.
Его глаза были полны грусти и тревоги за меня. Я был худой, обдуваемый ветром, сверкающий от капель. Я был соленый насквозь от слез и бледный от того, что давно не сплю.
Мне не хотелось даже на него смотреть, мне не хотелось слушать, но, я слышал как бьются в тишине волны, наши сердца и как наши души вышли из нас и идут на воевать с друг другом.
Я так устал воевать, я так устал латать раны, так устал ждать. И мне надоело, что кровь течет из меня течет и не кончается. Что вот мой вишневый от крови рот и руки…но, не кончается она…и я вечно живой, через все живой, вне всего живой. Поцелованный, зацелованный, пробитый, сходящий со всех путей…ибо нет одного, моего пути, видимо.
Вода хлестала нас но, мы сидели. Сидели, смотрели в море и дрались. Где-то далеко его желания дрались с моими…дай ему волю, он схватит меня и понесет – на своих больших плечах, на своих руках, понесет через пески, поля, мерзлые земли и леса. Дай ему волю я был бы его звездой, тяжелой звездой замерившей прямо над ним и ведущей его через все. Дай ему волю, он бы стал сильнее сильных, серебряннее серебра, был неуязвим и честен, разбивалось бы об грудь его моя тоска, мои страхи…Коней бы останавливал руками, траву рвал со мной ее нюхал, дышал землей, небом, водой. Был бы амфибией, был бы мечтой, был бы желанием.
Только я был здесь у моря и больше нигде. Не играли струны во мне, не звучали песни, не всходили солнца, не слышалось ничего.
Только кровь шла пеной, только пеной шла грусть и боль. Эй, о ком ты грустишь? Жалей себя – ты полон жизни, как никто…Ты полон счастья, лей же его, лей, будь собой, будь честным, дай себя миру он так ждет объятий твоих, так ждет тебя одного.
В песках миллион следов. И мои тоже там. И мои как и твои-пропадут.
Глубина моих век. Глубина его рук.
Вот и все. Вот и все. Конечно, я уйду с цыганами, а может один, конечно, я его поцелую – что бы он умер, а может, ожил. Конечно, я к нему приду в дом, лягу в его постель и может просто усну, а может, останусь там.
Конечно, я был таким, я был волком и был собакой. Я грыз себя грыз других и бегал к ногам и бегал назад в лес. Зло копилось во мне да вышло, маленькое сердечко прогнало его, маленькое сердечко было таким сильным. И быки на моей корриде взошли пеной в зените солнца и стали живыми, живее любых конкистадоров, любых смертей. Послетались птицы, послетались Боги смотреть на меня, вытереть раны, слушать, целовать меня, вести дальше под руки, пока сам не пойду…в горы свои.
Горы твоих плачь и колен. Ты кто такой, зачем меня сторожишь, зачем меня ждешь тут возле. Сел на мои камни и возле моего моря и пытаешься меня отнять, у грусти моей, у всего мира. Ты кто такой, почему я узнаю тебя, не зная вообще. Кто ты, что пришел туда, куда я никого не вожу. Это все было уже и будет снова. Я верну все сполна, чего нахватал. Да конечно я помню, миллионы грехов своих, миллионы тех, кого я погубил, убил да перецеловал.
Я знаю, за что мне и ты и все остальные. Я знаю, даже за что меня спасают и кто меня спасает.