МП-284 В генуэзской Боярке - Лючия и Карлуччо...

В генуэзской Боярке - Лючия и Карлуччо,
в тель-авивской Жмеринке - Нафанаил и Бэла
спорят за обедом и бильярдом, что же лучше -
кошка под волынку или Губин а капелла.

Вот и я ночами для придирчивых эстетов
голос показной над восковым огарком вялю...
Вроде бы талантом называется не это
(можете проверить по Эфрону или Далю).

Что ж он присосался, этот чёртов серпентарий,
к рыжему изгою, точно коршун к Серой Шейке?
Школе, подарившей мне Рахманинова в кляре,
я ведь тоже пел свои эстрадные римейки.

Немощные, хлипкие, но выл на переменах -
то голодным волком, то кларнетом дымохода...
Важные четырнадцатирогие антенны
впитывали крик, давно освистанный народом.

Виртуоз гитары с неприметной задней парты
пальцами прищёлкивал, изображая бубен...
Не везде выдерживал я септимы и кварты,
но на тексты кукситься боялись - я ж не Губин!

Слухи освежали то химичка, то филолог,
будто Магомаеву пора колоть поленья,
а меня морозило и было так фигово,
что один андролог знал рецепты исцеленья.

Вынесли меня, хотя стучал последний клапан;
в небе появился то ли коршун, то ли сокол,
но в ответ на это солнце лопнуло, как лампа,
уронив на яблони большой горячий цоколь.

Нервничает истина. Она неравнодушна
к мальчику, парящему над лютиковой далью.
Пой свои бессмертные творения, Андрюша,
только прячь подальше от меня свой Би-Эм-Даблъю!