Новогодний вечер

Спланировал закат в мороз иззелена-хрустальный;
церковным куполом завис, словно пророс
из чёрной гипнотичности домов,
и распыляется на нём взгляд пристальный.

Последний жест, последнее холодное касанье
сквозь розовость бензиновых дымов
на фоне дня и века угасанья.
И этот полусвет, что также стар, как нов,
проистекает из зимы мифических основ;

нейтрализует он ума привычное броженье,
и чудится в нём запоздалый зов,
напоминающий свечи горящей притяженье.

Ответным светом – отраженье
в окне, назло нам не спешащего трамвая, –
дрожит, колеблется и от дыханья тает;
и тащится, и тащится секундной стрелки дробный оборот.

А через семь часов на горло наступает
нам Вечный Жид – бродяга Новый год.

И город несколько вздремнёт и отдохнёт
от неумолчного полночного движенья,

и прогремит по потолкам шампанский артналёт,
и хлынет с неба новый снег, как Божий знак преображенья,

и время попридержит бег, как бы задумавшись, замрёт
пред басовитым уханьем курантов
и снова ринется, проклятое, вперёд.

Весёлым жжением круженье снега разорвёт
сигнальная ракета, повязавшись в снегопаде бантом,
и станут есть - кто кур, кто плов, кто манты.
И станут водку дружно пить.
Я тоже пить, конечно, буду.
И всё произойдёт, как происходит много лет.
А мы – такие же, как в детстве: ждали чуда.
А чуда нет.

Быть может, только этот пристальный,
иззелена-хрустальный, за горизонт зовущий свет.