В стране должно быть много...

     Разнорабочий Володя починял в дамском туалете унитаз и орал во все горло:"Надоело это библиотечное бабьё, вечно свои памперсы в унитаз бросают, засорили всё на свете, ядрёна мать, а ты тут сиди, ковыряйся мордой в г...о!!!" Звучное эхо долго стояло на лестничном пролёте четвёртого этажа, медленно оседая на перилах, подоконнике и проходивших мимо. "В стране должно быть много туалетов, ведь наш народ хоть это заслужил...", - вертелись в голове строки стихотворения, написанного собственноручно с десяток и более лет назад в перестроечную пору. Но "лозунг завтрашнего дня" не был осуществлён, на то она и мечта, чтобы стоять  миражом перед глазами и двигаться вместе с двигающимся вперед караваном, пока погонщик не остановит его, а мираж не растворится в воздухе, оставив после себя горький осадок воспоминаний и сакраментальное "приходите завтра!"
     Володя всегда вызывался в час "ч", был на все руки мастер: двигал мебель, прибивал почетные грамоты к стенкам, костерил погоду, вечно слякотную, народ, вечно просящий, жизнь бесперспективную, и, наконец, судьбу. Был он разведенным, а значит, потенциальным, экипированным конторой в фирменный оранжево-серый комбинезон, из карманов которого вечно торчали линейки, отвёртки, гаечные ключи, карандаши и ещё всякая всячина. Его брат, спокойный и рассудительный, работал с Володей в паре. Но они совсем не походили друг на друга. Взрывной Володя никогда не делал ничего молча, ему надо было всегда "выпустить пар", облить "кипяточком" матерного словца надоедливую бабу, рассказать конкретно, откуда могут расти руки, а потом уж решительно сделать вывод, почему то и сё так происходит на свете. Затем он тихонько входил в кабинет и важно делал своё дело со знанием, доступным только ему, а потому его и звали, и просили, и уговаривали до слёз, упрашивали, чтобы дать почувствовать его значимость в "глупом женском коллективе неумех".
     Володя работал в библиотеке давно, пережил двух директоров, трех начальников АХЧ, поэтому уж кто-кто, а он знал точно, с чего начинается любое учреждение. Известно с чего - с туалета. Так вот. Разнорабочий Володя починял в тот день в дамском туалете засорившийся унитаз. Народ простодушно заходил, получал порцию отборных словечек и выходил, не справив нужды, удивленно осматриваясь, куда бы ещё податься. На втором этаже тоже были две кабинки, но их явно не хватало, очередь змеилась до самого книжного стеллажа, не возмущаясь и не хлопоча, а смирно и стойко, чтобы не расплескать внутреннее содержимое и дождаться счастливой минуты. Одна из дверей кабинок была приоткрыта, но туда никто не стремился: не заходил, не заглядывал, не спрашивал простодушно, мол, кто крайний, или "а почему туда хода нет". Действительно, долгое время простым смертным туда хода не было. По какой причине, непонятно. Не было и всё. Дверь кабинки всегда была заперта на ключ и отпиралась при особой надобности сначала старого руководителя, потом молодого, который пришёл на смену, а значит, и ключ как привилегию,ему передали по наследству. "Держи, да не вырони ненароком". Ключ символизировал избранность, власть, силу и принадлежность к высшим слоям библиотечного сообщества. Народ так привык к заведенному порядку, что никогда не роптал, не "парился" по этому поводу даже когда и страдал по-маленькому в очереди. И вот, о, чудо! - дверь отперли."Пожалте в царские государевы покои", - сказали бы раньше. Ан, нет, народ - он завсегда с оглядкой живёт, как бы чего не вышло. Однако любопытство взяло верх: потянулись по одному в приоткрытую кабинку зайти, приобщиться, чтоб сказать потом:" И я там был..." А кабинка-то оказалась обыкновенной: унитаз белый, бумага серая, вода водопроводная - ни золочёных узоров, ни вышитых полотенец. Вот те на! Зачем тогда на запоре столько лет держали? Получилось, как в "Волшебнике Изумрудного города": заглянули за шторку, а там - никого: ни чудища, ни волшебника. Одна демократия.