Сборная по харакири. Пролог

Пролог. Воронеж, начало ноября 20... года.

- Ну, куда, куда ты сейчас пойдешь?! – Паша придержал за плечо девушку в серой замшевой куртке, отделанной бахромой в индейском стиле и серых же джинсах. Девушка стояла на коврике в прихожей, балансируя на одной ноге, натягивая на другую легкий демисезонный сапожок. Второй сапожок лежал около двери, под вешалкой. Девушка что-то коротко прошипела, дернула плечом, сбрасывая руку, притопнула надетым сапожком и потянулась за другим.
- Вика, ну что ты истерику закатываешь, ну не было у меня с ней ничего, можешь ты мне поверить?
- Отстань, я сказала. –  Бросила девушка, сердито тряхнула длинной челкой.  Мелированные прядки, выбившиеся из массы  темно каштановых,  глянцево блестящих волос, в полумраке прихожей смотрелись ранней сединой. – Достал. Сам успокойся, орешь как больной. 
- Ну как ты сейчас до вокзала пойдешь, ночью. Далеко ведь!
- «Мотор» поймаю…
- Ну, так вызывай такси прямо на «девятку». Здесь и подождешь.
- Отвали. Видеть тебя не хочу… Сумку мне лучше принеси.
- Паш, отстань от нее, а? - В прихожую вышел невысокий парень, в черной водолазке и костюмных черных брюках. Небрежно сложенную куртку-ветровку он держал на сгибе руки. - Забодало. Не нужно было начинать эту бодягу. Незачем такие разговоры, на ночь глядя заводить. Попили пивка, блин.
-Ты-то хоть не лез бы, психолог. - Паша коротко глянул на вошедшего и снова повернулся к девушке. - Вика, слушай, оставайся до утра. Диван свободен, никто к тебе приставать не будет, обещаю. Как, останешься?
В ответ хлопнула дверь, и коридор отозвался  эхом торопливого перестука металлических набоек по керамической плитке.
Парень в черной водолазке развернул и надел куртку, воткнул ноги в туфли.
- Дурак ты, Паша. Какого беса еще и Ингу сюда приплел? Она ее и забыла давно. А теперь… ну,  поздно пить боржоми, ежели почкам кранты. Недели две к ней лучше не заходи. И не звони. Не надо.
- Проводить решил? - Паша прислонился к двери спиной и скрестил на груди руки. - Ну, беги, беги… утешай. У тебя это хорошо получается. Я вот думал, Аксель, чего это в тебе бабы находят? Ты же так, не красавец, не супермен, не банкир, не музыкант…. Чего они в твоей чухонской морде находят? А теперь понял. Ты ведь жилетка. Подушка. Они и плачутся. А ты, как мазохист какой, сидишь и кайфуешь, да?
- А не пошел бы ты, Паша, на известные координаты… Проспись иди. Нефига пиво кониной осаживать. И меня своими проблемами грузить тоже нефига. От двери отойди, рембу из себя не строй. Какой ты ремба, прости господи…
-Ну и вали. Давай! - Паша отошел в сторону.- Скатертью дорога, иди уж… горячий финский парень. Завтра приходи, дед приглашал.
Приду. - Донеслось из-за закрывающейся двери.- Бывай…
Сбежав вниз по лестнице и выскочив из проходной  политеховской общаги, Аксель чуть не сбил с ног Вику. Стоя под бетонным козырьком, она короткими затяжками уничтожала ментоловый «салем». Аксель чуть поморщился.
- Опять закурила?
- Снова, - откликнулась Вика. – Ну и козел…
- Остынь, - посоветовал Аксель. - Такси вызвала?
- Не-а. Мобилка сдохла. Позвонишь?
- Свой аппарат дома забыл, в шмотнике.
- И что делать будем?
- Что делать, что делать… Ноги делать. Скоро дождь пойдет, а у меня зонта нихьт. Пошли уж, может, мотор на трассе поймаем.
Аксель вышел под открытое небо и выставил перед собой руку ладонью вверх:
-  Ну, вроде как пока и ничего… Может и успеем. Пошли…
Аксель и Вика пошли по аллее,  вынужденно осторожничая в темноте: луну закрыли тяжелые грозовые тучи, а фонари, затерянные по обочинам в густо разросшихся деревьях, светили в лучшем случае через один. Скоро им надоело поминутно спотыкаться о корни деревьев, разворотивших асфальт старой пешеходной дорожки, поэтому пришлось перейти на проезжую часть, где ямы были совсем недавно заделаны черными заплатками, еще пахнущими свежим асфальтом..
Позади остались возвышающиеся над кронами старых деревьев,  девятиэтажные общежития Медакадемии, слева и впереди скрыты темнотой  учебные корпуса Политеха.  Под порывами ветра качаются и шелестят остатками листьев растущие по обочинам центральной аллеи  дичающие яблони, груши, рябины. Старые деревья с отроду необрезанными кронами, кое-где перегораживают пешеходную дорожку нижними ветвями. В просветах между деревьями и чуть дальше по сходам светятся одинокие окна лабораторных и факультетских корпусов, иногда в окнах мелькают силуэты засидевшихся допоздна студентов.  Вот кафе, у дверей женщина прячет в сумку связку ключей, закрыв двери на ночь. Небольшое двухэтажное здание гостиницы, щитовой домик с парковкой на полдюжины машин, на парковке поперек разметки раскорячился «гранд чероки», наглухо тонированный, у края лобового стекла ритмично мигает зеленый светодиод сигнализации.  Приземистое здание старой студенческой столовой , выбитыми окнами и следами пожара (последний в этом году свадебный банкет проходил, что называется, «с огоньком», благо жертв не было) напоминает декорацию к фильму в жанре «пост-апокалиптик».  Слева за деревьями где-то в стороне от аллеи прячется большая спортплощадка с футбольным полем и полосой препятствий. 
Проходя мимо знакомых по студенческой юности мест, Аксель вовсе не испытывал ностальгических чувств, напротив, он вспомнил каким идиотом он был когда-то и помрачнел. Вот за этими деревьями еще должны сохраниться скамейки, на которых он проводил долгие и теплые осенние вечера с планшетом, пытаясь загрузить в мозги еще немного матана,  теормеха или (о ужас!) основы сопромата.  Здесь,  у павильончика, в котором студенты-радиотехники затаривались пивом и водкой (теоретически безопасной для организма)  он впервые встретил возвращающуюся в общагу  Алену, первокурсницу «Меда», спортсменку (биатлон, не хухры-мухры!), будущего врача-стоматолога  и просто красавицу, всю светящуюся от осознания первой удачно сданной сессии. Потом было два года «отношений» и относительно спокойный разрыв. Алена вышла замуж за студента из Ирана и уехала в эпически далекий, но все равно «ближневосточный» городок,  Аксель же скатился в депрессию, забросил учебу и тоже уехал – на заснеженную северную погранзаставу в лесах Карелии…
Центральная аллея закончилась неожиданно быстро,  торговыми павильонами и киосками, прижавшимися к остановке «Студенческий городок», она же «девятый километр», она же «девятка» или попросту «верста». Площадка перед остановкой пуста, окна киосков темны. Остановку окружает лес, который уходит от студгородка в обе стороны,  к аэропорту и к городу и областной больнице. Прямо напротив остановки – собственно, третий учебный корпус Политеха, крупное кирпичное здание с большими окнами. Сбоку от входа, над кустами и молодыми вязами, поднята мачта ветрогенератора. Сейчас подсвеченный ближним фонарем блок ветряка неподвижен, лопасти винта остановлены, только заметно подрагивает  под порывами ветра пластины спаренных направляющих килей.
Давным-давно место за остановкой занимало кольцо рельсов (в последние годы своего существования заросшее кустарником и молодыми вязами и дубками),  конечная точка трамвайной линии  знакомого всем старым политеховцам маршрута №20. Трамвай в Воронеже давно убили, естественно, руководствуясь самыми наилучшими намерениями.  И вот, лет десять назад на месте старого трамвайного кольца выросла кирпичная  многоэтажка. Сейчас она уже капитально обжитая, обросшая всеми атрибутами  подобного жилья – вечно переполненной (с явными попытками «уплотнить» соседей) автомобильной стоянкой, детской площадкой с кучей грязного песка и когда-то сине-зелеными «горкой», качелями и турником, стоящими чуть поодаль модулями ГРС, ТПС и прочими необходимыми строениями (включая пивной ларек).
Аксель, не задерживаясь,  провел Вику мимо остановки, мимоходом бросив взгляд на домик диспетчера (окна темны и безжизненны). Рядом с домиком стоят обнимающаяся парочка в длинных дождевиках (удачи им, в безнадежном деле ожидания транспорта)  и желтая маршрутная «газель» (странно…  почему не в парке-то?). Двигатель микроавтобуса  не работает, водителя в поле зрения не видно.
По узкой тропинке, петляющей между дубками  лесополосы, они вышли к аэропортовской трассе, остановились в нерешительности. Погода по прежнему была в режиме «щазз как польет!»: туман сгустился, в воздухе кружилась  уже заметная водяная взвесь, оседая  мелкими каплями на волосах,  покрывая кожу лица тонкой пленкой.  Отсвечивающая матовым черно-серебристым светом полоса влажного асфальта протянулась от горизонта и до горизонта темной медленной рекой.
- До города далековато. Семь-восемь остановок… да еще по городу шлепать до вокзала.  Дойдем? – Вика с сомнением смотрела на пустое, без единой машины шоссе.
- Дойдем, - сказал Аксель.- Сколько раз с версты в центр бегали, во «Фламинго» или в «Пролетку».
- Скучно, - протянула Вика.
- Ну, ничего, - ободрил Аксель. - Дождик  ливанёт и сразу станет очень весело. 
Они пошли к далеким городским огням по левой полосе  дороги, около обочины, ветер бросал в лица водяную пыль и резкие запахи сырой земли и прелых листьев. Шли то быстро, то замедляя шаг, то неспешно беседуя «за жизнь», то ожесточенно споря и жестикулируя. Рассказывали пошлые анекдоты и со смехом толкались, норовя столкнуть друг друга в неглубокий кювет. Время от времени на Вику что называется, «находил стих» и тогда слабый ветерок нес сквозь влажный туман слова песен, за авторством давно ушедших из жизни людей - Цоя, Янки, Башлачева, Непомнящего… Конечно, начала забаву Вика, внезапно выдав «А давай пойдем с тобой погуляем по трамвайным рельсам!» и понеслось.   После жизнеутверждающего «…нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам»,  ночная тишина вздрогнула от сдержанно-экспрессивного «Я сам не свой, мой след потерян, я с головой в песчинках времени…» и чуть позже рухнула от выданного на полную мощность: «Вечная! Призрачная встречная! Может уберечь меня, обыденный сюжет всех религий…» Еще получасом позже над обочинами летала исполняемая в два голоса исконно русская «Ой мороз-мороз». На робкие возражения Акселя, что до морозов еще далеко, Вика решительным и заговорщицким тоном отбрила: «И не спорь! Зима близко!»
Иногда ветер затихал, задержанный пушистыми стенами сосен, высаженных по обе стороны  дороги,  тогда в свежесть воздуха подмешивались чуть заметные запахи  бензина и масла от дорожного полотна.  Незамеченным за беседой, позади остался нависающий над дорогой, закрытый прозрачным колпаком путепровод,  соединяющий две автобусные остановки у областной больницы.  Потом за поредевшими соснами показались первые дома города, смотрящие в ночь глазами немногих освещенных квартир.  Над аллеями военного городка, в многоэтажки которого когда-то заселяли офицеров частей, выведенных из Германии, качаются желтые бусины фонарей.  Слева громоздятся бетонные скелеты строящихся многоэтажек нового спального района, закрывающие былой вид на общежития ВГУ.
Дошли до кольцевой развязки, памятника погибшим в Великую Отечественную бойцам и «пирамиды Шабанова» из красного стекла на стальном каркасе. Прожектора подсвечивают кроваво блестящую конструкцию, нависающую над разбитыми клумбами с давно засохшими цветами.  Вразнобой шумят остатки листьев на кронах тонких придорожных тополей. Еще полчаса, и слева потянулась ограда Политехнического института. За все это время Акселя с Викой обогнали всего три машины и московский междугородний автобус, людей же на тротуарах не было от слова «совсем». Нелетная погода, что бы вы хотели.
Около съезда на улицу Урицкого, Аксель попытался отстоять свой вариант маршрута – по Урицкого, и  дальше по переходному мосту, через железнодорожные пути выйти на площадь Черняховского. Вика не хотела ждать еще два с лишком часа в холодной мраморной коробке вокзала и выбрала путь через центр. Аксель возражал, хотя и вяло. Дождь, под который ему так не хотелось подставляться,  все не начинался,  даже морось прекратила покрывать стекла очков налетом микроскопических капель.
- Ну, через центр так через центр… - сказал наконец Аксель. - тогда по Кольцовской или  по «Бродвею»?
- А то ж, - сказала Вика.  - «Фламинго» открыт еще. Коньячку бы кружечку… «Бродвей», однозначно!
- Пьянству – бой!  – подколол ее Аксель.
- Иди ты в… в баню. - сказала Вика. - Пашка достал, нервов не хватает, холодно, тут еще ты стебешься…
- Ну ладно, - сказал Аксель. - только чур не увлекаться. Есть у меня резервы на крайний случай.
 Из внутреннего кармана куртки была извлечена плоская металлическая фляжка. Аксель отвинтил колпачок и глотнул из горлышка.
Вика отобрала фляжку, глотнула, закашлялась, глотнула еще.
- Э-э, хватит, нам еще идти и идти, - спохватился Аксель. - Патруль докопается, поди доказывай, что не пьянь подзаборная, загребут в казенную гостиницу с пятисоткой за койко-место…  а это меня не порадует, слушай, да?
- Да ладно тебе, - сказала Вика. - Я так, нервы успокоить. А вытрезвители вроде как давненько отменили… Что это за вкусняшка, кстати?
- Так, остатки былой роскоши.
- «Рижский черный» или «Карельский»?
- Народное творчество, чуть меньше чем дофига полезных трав на домашнем коньяке. Серж на день варенья подогнал, у него литров надцать еще в погребе стоит, стратегические резервы, ага.  Да, между прочим, «трезвяки» снова вернули, точно тебе говорю, инфа - верняк.
- Здорово. Надо будет подкатиться к Сержу с неприличным предложением насчет поделиться запасами.  Ну, Сусанин, трогай?… Я сказала «трогай» а не «хватайся», тем более за задницу! Щас как врежу!
- Железная леди, - одобрил Аксель. – Коня на ходу остановишь и хобот ему оторвешь.
 Последующие десять – пятнадцать минут прошли в безуспешных попытках Вики догнать парня. В азарте, они вихрем пронеслись по мосту через ж/д пути, пересекли пустынную площадь Заставы и остановились только около установленной прямо на тротуаре скульптурной композиции, которая в народе известна больше под названием «Ушел за водкой». Аксель, тяжело дыша, оперся на плечи бронзовой девушки, сидящей на бронзовом же стуле, Вика упала на сиденье второго стула, пустого, но с бронзовым пиджаком, небрежно повешенным на кривоватую спинку. Отдышались. Посмеялись на тему скульптурной девушки, такой страшной на лицо, что отсутствующий кавалер (по версии воронежцев, ушедший за водкой) так и не вернулся, не в силах определиться в количестве алкоголя, должного примирить его с внешностью подруги.
С холодной бронзы сиденья Вика подорвалась неожиданно для Акселя, однако, сдвинув манжету куртки и посмотрев на вполне мужской хронометр,  успокоилась: до утренней электрички «Воронеж-Лиски» оставалось больше трех часов. Тем не менее, сильно задерживаться  у скульптуры они не стали.  Уже не торопясь, прошлись  дальше, к центру, по Плехановской, через Кольцовскую,  мимо торговых центров, теснящихся вокруг перекрестка этих «центровых» артерий города: справа громоздится  «Галерея Чижова» - безвкусная коробка торгового центра с торчащей сбоку башней офисного здания, фасады  в тонированном стекле и с подсветкой; слева - длинное здание, бывший «Детский мир», теперь поделенный между компьютерными супермаркетами.  Дорожная развязка пуста,  уныло мигают желтые огни светофоров. Площадка слева, между двумя полосами улицы Кольцовской, когда-то могла называться «парком», сейчас это слово звучит как насмешка.
Аксель еще раз попытался уговорить Вику выйти к вокзалу напрямую – по Кольцовской, но вынужден был отступиться.
- Кто кого провожает?  Маршрут здесь задаю я! – Вика, смеясь, разбрасывала носками сапожек мокрые почерневшие листья. – В конце концов, гулять полезно для здоровья. Твоего – тоже! Не дрейфь, боцман, щтурман выведет!
- Сударыня штурман, Вы пьяны, - в конце концов констатировал Аксель. – Будем надеяться, что фамилия Ваша таки не Сусанин…
 Они все-таки прошли дальше к центру, прошли мимо института связи, потом еще квартал, мимо недавно отремонтированных пятиэтажных хрущевок, поднялись к проспекту Революции, иначе – «Бродвею». Потом шли мимо кинотеатра «Пролетарий»,  мимо бесчисленных магазинчиков, салонов и бутиков, давно и прочно оккупировавших первые этажи жилых многоэтажек, мимо кукольного театра, с его часами,  украшенными фигурками сказочных персонажей…  Здания, «подкрашенные» прожекторами фоновой подсветки в голубые, розовые и желтые цвета, мрачно смотрели в ночь черными провалами окон.  На площадке у театра Вика задержалась, погладила по голове и, присев, потерлась носом о холодный бронзовый нос вечного символа собачьей верности - Бима, того самого, с черным ухом. Уходя, Вика оглянулась на бронзовую фигурку с виноватой улыбкой.
- А ведь мы похожи. - сказала она. – Люди. И собаки. Иногда тоже до самой смерти ждем потерянного друга.
- Людям легче, - сказал Аксель. - Они умеют забывать. Собаки не умеют.
- Не любишь людей?
- Почему я должен их любить? Я кошек люблю. И тебя.
Слово сказано. Аксель понял, что почти сорвался, и балансирует на самом краешке надежды. Если она ответит… Она ответила.
- Слушай, давай всерьез, ладно? Я же тебя знаю  Это не любовь, это жалость.  А меня жалеть не надо, я это терпеть ненавижу…. Только не говори, что любил меня все это время, пока я жила с Пашей. И когда мы разбежались. Тебе просто хотелось верить, что ты любишь. А любовь была придуманной. Как бумажный цветок. Как плюшевый медвежонок. Ты полюбил бы старого плюшевого медвежонка?  Ты хороший, не обижайся. Но сам подумай, ты ведь сам говорил, что относишься ко мне, как к сестренке, как к хорошему другу. Не нужно все портить, хорошо? Останемся друзьями.
Так что подумай…
- Подумаю - сказал Аксель. Голос его прозвучал ровно и спокойно.
Мимо медленно проехало такси, водитель притормозил и ненавязчиво скользнул взглядом, оценил – студенты, наверняка с ночного сеанса «Пролетки» возвращаются – решил, что на перспективных клиентов не похожи и проехал мимо. Из открытого окна машины плеснуло мутной волной шансона, пропитой голос под классическое «дынц-дынц-дынц» подвывал что-то типа «зеленого конвоя», потом оранжевый огонек на крыше мелькнул на повороте и исчез.
            Похолодало. Дождь  начал падать с неба крупными каплями, Вика ускорила шаг. Аксель без усилия подстроился в ритм ее быстрой походки.
- Слушай. - Аксель внезапно остановился. -  А пойдем к Игорю, он же здесь, недалеко в «Баскин Робинсе» работает в ночную смену.  И клиентов у него ночью почти нет. Постоим, горячей растворяшки попьем с  круассанами, поговорим, он, кстати, давно с тобой познакомиться хочет. 
- Игорь, это кто? - спросила Вика. -  Тот, тощий и чернявый, который на Усманке из арбалета окуней стрелял?
           - Он самый. Он тебя будет мягко и ненавязчиво в веру обращать, но не обижайся. Кроме этого бзика он  парень ничего, ненормальный.
- Ненормальный?!
- Ну-у, в смысле нестандартный, не штамповка.
- А-а-а… а я-то думала… Он во что верующий, кстати? Не свидетель по делу гражданина Иеговы, нет?
- Да что ты, что ты! Он правоверный пастафарианин, как и Серж с Максом. Так что будет тебя соблазнять макаронным раем, с вулканами пива и фабриками стриптиза.
- Не-а.  Мы туда не пойдем. Сомневаюсь я, к тому же, что наши взгляды на стриптиз совпадут.
- А для девушек в пастафарианском раю есть специальные программы  мужского стриптиза, так что прочь сомнения, уверуй и возрадуйся!
- Вот уж чего не люблю, так мужской стриптиз. Я девушка приличная, скромная, хотя и не без странностей… Мы сюда пойдем, на вокзал.  Посадишь меня на электричку и там сам решай, или к Игорю или домой. А от разговоров за жизнь у меня уже голова болит. Хорошо?
- Ну не пойдем и ладушки.
Они на минуту остановились у здания управления ЮВЖД.  Петровский парк напротив,  пустой, темный и тихий, навевал тоску.  Приближающийся, но все так же не начинающийся дождь разогнал даже  обычно тусующихся в парке «голубых» и бомжей от которых в теплое время года здесь было не протолкнуться (церковь рядом, обычное дело). Аксель смотрел на пустую улицу и думал, что все в жизни к лучшему. Друзья так друзья. Он переживет.  Вика нетерпеливо потянула его за руку, поворачивая на Феоктистова. Справа за железной оградой с вплетенными в орнамент решетки пятиконечными звездами белела громада собора. Аксель выбросил из головы дурные мысли и ускорил шаг.
 Их встретили на подходе к вокзалу, уже на подходе к площади с памятником Черняховскому.  Пятеро парней, упакованных в кожу, джинсу и «кенгурухи» с яркими надписями, явно навеселе, довольные собой шли навстречу, растынувшись на всю ширину тротуара и оглашая окрестности жизнерадостным ржанием. Аксель и Вика разошлись с ними, едва не столкнувшись с худым  высоким парнем, с волосами, заплетенными в хвост, в джинсах с накладными карманами на бедрах и черной майке с красной  звездой. «Алиса», красное на черном, успел подумать Аксель. И больше не успел ничего.
Приглушенный вскрик Вики.
Чья-то рука у нее на плече.
Движение Акселя, эту руку отбрасывающее.
Кулак, летящий ему в лицо, и задевающий только край уха – Аксель успевает уклониться…
- Вика, ходу!
Вика побежала.
Бросившегося за Викой парня Аксель сбил ударом ноги под колено и тут же сам заполучил пыльной подошвой в лицо. Ударом Акселя отбросило к кирпичной стене, но он устоял на ногах, охватил взглядом противника. «Алисоман» стоит напротив, небрежно выставив перед собой сжатые кулаки. Боксер? Еще двое отсекли пути отступления справа и слева. Тот что справа,  бритоголовый крепыш, в сильно тертой «косухе» и брюках «милитари», заправленных в берцы, гоняет между пальцами узкий складной балисонг.  По порхающей серебряной полоске радугой бегут отражения неоновой рекламы, бросающей отсвет с фасада цветочного магазина. 
Второй, жизнерадостный на вид «мажор» (впечатления портит только злая циничная улыбка), накручивает на кулак черно-белый шарф с какими-то эмблемами… Аксель кончиками пальцев  сдернул застежку потайного кармана и из-под полы куртки прямо в ладонь выпал увесистый блок «Удара-М».
 Взмах руки влево, «дабл-бам» в лицо «мажора», уже отводящего кулак в широком, молодецком замахе (идиот!). Беззвучно и медленно, как в дурном кино, улетают в сторону  отработанные пластиковые контейнеры-«патроны»...  Не успевший зажмуриться парень взвыл, пытаясь оттереть перцовый аэрозоль ладонью и, конечно же, еще более втирая при этом жгучую смесь в глаза.  Еще один выстрел в голову бритоголового, тот успевает отклониться и струя аэрозоля  проходит мимо. Уклонился, но все-таки вдохнул распыленной ядовитой взвеси и поперхнулся, закашлявшись и дико скривившись, отвалился в сторону,  тоже схватившись за лицо и едва не выбив себе глаз балисонгом.  Минут на пять – не боец…
Четвертый «патрон»  заклинило в корпусе, «карманный ядомет» стал куском неудобно лежащего в руке пластика и тут же улетел в голову «алисомана».  Как тот отбил подачу, Аксель даже не заметил, потому что «мажор», вслепую размахивая извлеченным из кармана шокером, бросился слева,  как на амбразуру.  Подшаг в сторону, захват с вывертом кисти…
Еще один  парень, бросившийся за Викой, споткнулся о первого, поднимающегося с тротуара, замешкался на пару секунд, что дало ей хоть призрачную, но фору.
Она бежала, постоянно оглядываясь, и это все решило.
Из арки справа выхлестнул свет фар, неожиданно звонко  и выпрыгнувшая из внутреннего дворика «мазда» ударила Вику в бок, отбросив с проезда на пустую дорогу.
Визг тормозов. 
Белое от испуга лицо водителя. 
Снова взревел двигатель и «мазда» набирая скорость помчалась к кольцу и дальше, к Петровскому скверу, к водохранилищу.
Упавшая Вика не шевелилась.
 Парень, бежавший за ней, остановился в растерянности, но тут же, подгоняемый настойчивыми криками друзей, повернулся и побежал обратно. Впрочем, его помощь приятелям почти не пригодилась.
Последней удачей Акселя был укатившийся кубарем по плиткам тротуара «мажор»,  руку которого удалось грубо взять на «косой излом». И сразу же кто-то от души ударил его в солнечное сплетение. В глазах у Акселя сразу потемнело, ноги подкосились.  Да, похоже, «алисоман»  таки реальный боксер… грамотно бьет, сволочь…  Потом Акселя с размаху припечатали кулаком  в висок, уронили.  Падая, он ухватил чью-то ногу и тут же получил еще по ребрам, потом еще…
Упавшего били радостно и азартно, с хаканьем и ёмкими словечками, короткими, сквозь рвущийся наружу смех. Напоследок,  «бритоголовый» подошел сбоку и пару раз, совсем не больно, ткнул холодным в бок. И они ушли.  Заметно торопясь, потому что где-то в районе близкого вокзала выла сирена патрульной машины. Но вой удалился в сторону и наступила тишина.
Аксель стоял на коленях на пыльном тротуаре. Воняло кислым, во рту стоял медный привкус крови. Аксель  бросил взгляд на мятую, грязную штанину и удивился: когда же это его стошнило… Голова тяжелая, в висках туго бьется кровь. Из носа течет теплое и соленое, Аксель машинально вытер верхнюю губу тыльной стороной ладони…
Почему-то потянуло лечь.
Усилием, почти истощившим силы, поднялся с коленей, держась за стену. Так, пачкая рукава и часто переводя дыхание, добрался до арки. Вика лежала спиной на грязном асфальте, в нелепой, неживой позе, одна нога запрокинута на высокий бетонный бордюр, ступня нелепо вывернута. На  спокойное и чистое лицо падал свет уличного фонаря.. Открытые глаза смотрели в начинающее светлеть небо. Ресницы не дрожали.
Аксель почти упал  рядом, неловко вытянув ноги. Протянул руку к лицу. Протиснул пальцы под тугой воротник, нащупал вену. Несколько минут сидел, пока не понял – пульса нет. И только сейчас заметил тонкие медленные ручейки крови, слипшиеся волосы, темные разводы на чуть влажном от недавней мороси асфальте.
 Посидев ешще с минуту, Аксель  встал и перешагнул через ограждение. Никаких чувств, кроме внезапно нахлынувшего безразличия к себе, да ко всему миру, иблис его побери…Подошел к дому и, ухватившись за жестяной подоконник, постучал в темное стекло. Бесполезно. Глухие шторы не шевельнулись. Еще раз. И еще. Ноги почему-то вдруг подогнулись. И заболел правый бок.  Остро, пульсирующе.
Аксель медленно повернулся и сел, стирая курткой пыль с покрашенного черной краской, облезлого фундамента. Голова стремительно наливалась свинцом, глаза закрывались. Меня порезали, мелькнула мысль. А крови почему нет?… Глупо, как же все это глупо… Он качнулся вправо и завалился на бок, прижимая колени к животу, уходя в теплую звенящую темноту,  колющую глаза белыми искрами.

рабочие тексты пишутся и дополняются тут: http://samlib.ru/editors/q/qari_b/