МП-127 Рация глухо потрескивала, а разлука...

Рация глухо потрескивала, а разлука справляла победу;
застряла
в проводах телеграмма.
Как неприятно кричать в пустоту: дескать, жди, я скоро приеду...
Волнами
разбушевалась мембрана.
Рушатся грёзы, стынут соблазны -
и неизвестно ни точно, ни твёрдо
радиостанциям самым разным,
кто ж этот самый тридцать четвёртый.

Двадцать второй, ты слышишь меня? Я - тридцать четвёртый! Приём!
Все так хотят, чтоб ты был от меня за тысячу вёрст - и не ближе.
Ливень непрошеный, грянувший с неба, усталые пальцы оближет -
и не признает печали моей: это мы лишь друзей признаём...

Смутно маячит машина вдали - не пойму: то ли "МАЗ", то ли "Мазда"...
На бампер
что-то тихонечко село.
Здесь гужевая повозка - и та сильней человека гораздо -
иду в её
направленьи несмело.
В вечной надежде, будто хоть что-то
будет в тумане двадцать второе,
одолевая сон и дремоту,
слепо лечу я над мостовою.

Двадцать второй, ты слышишь меня? Я - тридцать четвёртый! Приём!
И ведь не боги они, а сулят мне агонию с киевским пеклом.
Изображенье машины вдали где-то за горизонтом поблекло;
льют нам в бокалы вино расставанья, а мы бессознательно пьём...

Чудится озеро атомных точек на небе, больном псориазом;
антенна
выгнулась знаком вопроса.
Миг дополнительный неосторожный - и я б уже был под "КамАЗом":
дороги
не разбирают колёса.
Слышится сквозь телеграфные мачты
звук из уютного сельского дома:
"Він на роботі, ви вже пробачте,
я - чергова тут, шістдесят сьома".

Двадцать второй, ты слышишь меня? Я - тридцать четвёртый! Приём!
Все так хотят, чтоб ты был от меня за тысячу вёрст - и не ближе.
Ливень непрошеный, грянувший с неба, усталые пальцы оближет -
и не признает печали моей: это мы лишь друзей признаём...

Двадцать второй, сохрани же навеки горячий мой братский привет,
чтобы к несчастью цепями стальными я не был навечно прикован!
На остановке стою третьи сутки на улице Мотострелковой -
шестьдесят седьмые идут друг за дружкой, а двадцать второго всё нет...