Ботинки

Владимир Сергеевич шел пошатываясь. Липкий снег хлестал его по лицу. В темном дворе и так ни черта не было видно, а он еще забыл в гостях очки. Шарф нестерпимо вонял дешевыми духами. Мокрые насквозь ботинки презрительно хлюпали. Он направлялся к назначенному месту, где в черной "Волге" его должен был ждать шофер.

- Владимир Сергеевич, что с вами?

Витька

Витька знал, что шеф после двух лет перерыва опять ходил к той женщине. Персональные водители не забывают таких адресов. Сергеич выходил от нее всяким: трезвым и блаженно счастливым, пьяным и удовлетворенно сытым, растерянным, даже иногда виноватым. Или вообще не приходил, Витька тогда ждал полчаса и уезжал - такая была договоренность. Но таким Лузина он не видел никогда.

Надо сказать, шеф его от жены погуливал. Женщины были в основном свои, институтские, Витька всех их знал.

Но эта нравилась ему больше других, она была красивая и приветливая. Один раз, год назад, встретив Катю в институтском лифте, он сам предложил подбросить ее до дома, они как раз должны были проезжать мимо. Шеф тогда смутился немного, увидев Катю в машине, но видно было - обрадовался. Витька знал, что так и будет, потому и позволил

себе эту самодеятельность. И сегодня, когда Лузин вдруг позвонил и сказал: "Жди меня на Масловке, ты знаешь где" - шофер задумался.

За то время, что у нее с Сергеичем роман был, она не раз адреса меняла. Сначала здесь жила, на Масловке. Потом на Гончарова - от мужа ушла. Шеф тогда совсем голову потерял, по нескольку раз в неделю ездил. Потом полгода - тишина. Затем вдруг опять звонок с Масловки. Сергеич тогда вышел каким-то надорванным, попросил остановить у ларька и, купив чекушку водки, злобно выпил ее из горла прямо в машине.

Витька взглянул на шефа.

- Сергеич, тебя в таком виде домой не пустят! - он работал у Лузина давно и, если никого не было рядом, иногда говорил ему "ты".

- Пустят, - мрачно отозвался шеф, усаживаясь рядом с водителем. - Знаешь, Витька, что сейчас было… вариант "Омега"…

На его языке это означало "конец".

Лузин

Сошлись они с Катей на одной конторской вечеринке, чью-то машину обмывали. Лузин уже до этого замечал, что Катя к нему неравнодушна - все время улыбается. Ну выпили, потанцевали. Все уже расходиться стали, а она все сидела. И высидела - он ее к себе в кабинет отвел. Думал, обычный вариант, муж не удовлетворяет, или просто скучно ей. Мало ли таких в конторе? Все одинаковые.

Когда жена с дочкой в санаторий уехали, пригласил Катю к себе. По сути это было их первое свидание, потому что близость, случившаяся прямо в кабинете, была какая-то условная, будто ему дали что-то в долг или даже просто разрешили подержать в руках, а потом тут же забрали. Катя опять обращалась к нему на "Вы", словно оборону держала.

В машине почти не разговаривали, Катя только сигарету попросила и поинтересовалась, можно ли курить. Лузин кивнул Витьке и тот тормознул у супермаркета. Они долго бродили с ней по залу, никак не решаясь что-нибудь вместе выбрать. Было как-то неловко, пошло - они оба это чувствовали. Потом Катя исчезла. Лузин даже растерялся, подумал, что она сбежала, искал ее глазами. Потом рассердился, на нее, на себя за эту их давешнюю неловкость. Глупость какая-то, что он с бабами никогда в магазин не заходил что ли? Обычное ведь дело, конфеты, шампанское, все такое… Он что, школьник какой-нибудь, не знает, как с женским полом обращаться?

И тут она вернулась. Она протянула ему сыр с прожилками зеленой плесени, две бутылки красного вина, которые с трудом удерживала в другой руке, потом посмотрела ему в глаза и, уловив в них замешательство, улыбнулась.

- Это рокфор, я его очень люблю. Вам он нравится? - весело спросила она. Лузин опять растерялся. Он никогда такого не ел.

- Вам понравится! Я чувствую! - она снова пришла ему на помощь.

Лузин обрел почву под ногами:

- Может еще что-нибудь купить?

- Как хотите, Владимир Сергеевич, мне больше ничего не нужно.

Потом они сидели на кухне, ели рокфор и запивали красным вином. Он, действительно, был очень вкусным, даже изысканным, таял во рту и растекался по языку, да и с вином сочетался великолепно.

Катя все что-то говорила, рассказывала Лузину о себе, о муже. Он почти не слушал, целовал ее, хотел, чтобы она поскорее разделась, говорил, что жарко, в комнату тащил, а она идти не хотела. Потом, наконец, сдалась, грустно смотрела на него, когда он пытался ее расшевелить, а после всего заплакала. Вот этими слезами неизвестно о чем она его и зацепила.

Через месяц семья вернулась. Владимир Сергеевич задумался, что же дальше? Квартиру снять и приезжать туда на пару часов? С Катей это было невозможно…

А через месяц она от мужа ушла. Дочку забрала, сама сняла квартиру. И начался их праздник чувственности.

Конечно, Лузин, как положено мужику, сам проявлял инициативу, но правила бал, безусловно, Катя. Это она скользила по его телу, прислушиваясь к каждой клеточке, это она придумывала для него все новые и новые удовольствия, это она рыдала от счастья, угадав самые потаенные его желания, в которых он боялся признаться даже самому себе. Его тело никто и никогда так не любил, и оно звучало всеми обертонами.

И когда они, уже одетые, прощались в прихожей, после поцелуя он вдруг чувствовал, что не может уйти, что он хочет ее еще и еще, и этому нет утоления. Он говорил: "Пойдем?" И она всегда отвечала: "Пойдем".

Лузин видел, сколько было в ней чувств нерастраченных, понимал, что, если не отдавать их кому-то, плохо ей просто становится. Не выдерживали мужики, видимо, такого напора. Не могли всего вместить. Лузин мог. Такая у него была природа.

Она растворилась в нем полностью. Всегда рокфор для него был в холодильнике. Тапочки ему купила, халат. Прощала все. Мог пьяным заехать на полчаса. Мог, не предупредив, субботу пропустить, это был их день, не прийти и все, да еще наорать потом, что на мобильный позвонила. Знал, что ждет его всегда, из дома выходить боится. Он и сам других баб забросил, каждый свободный вечер - к ней.

У Кати все было всерьез, да так всерьез, что ему порой страшно становилось. И чувствовал, неправильно у них что-то. Не должна женщина так у мужика на поводу идти, во всем, абсолютно во всем потакать, прощать безоглядно и вечно жертвовать собой - чувствуешь себя при этом сволочью. И ведешь себя как сволочь. Вот и не мог он с ней по-хорошему. Цветов ни разу не купил. На день рождения специально умотал в командировку, чтоб не поздравлять. Сам не знал, почему так выходило.

К Татьяне вот пьяным не подлезешь. Она сама почти не пьет. На пятнадцатилетие свадьбы кольцо с бриллиантом подарил - с ней нельзя по-другому. Холодная она, Татьяна. Что ж, сам такую выбрал.

А потом в институте сменилась власть. Всех и так трясло, а Лузин к тому же был человеком Смирнова, старого директора, и все его дружки из своих теплых кресел повылетали. На Владимира Сергеевича стали коситься на работе, мол, тебя еще не уволили? Расклад был явно не в его пользу, он это понимал, он хорошо играл в карты. А тут даже играть не хотелось. И ничего не хотелось, разве что напиться.

Но он по привычке шел к Кате. Как-то после очередного заседания, явился к ней обессиленный, выжатый, как дважды выжатый лимон, сидел на кухне, тупо уставившись ей в спину, она в это время возилась у плиты. Лузину неожиданно пришла мысль, что, может быть, только ей одной на этом свете абсолютно все равно, туз он или десятка в этой игре, и, что любит его Катя, за какие-то непостижимые вещи, за слабости, наверное, которые он скрывал ото всех, даже от собственной жены. Катя вздрогнула, вдруг обернулась, посмотрела на него серьезно и спросила:

- Володя, а ты знаешь, почему я в тебя влюбилась? Мне очень нравилось, когда ты стесняешься. Вот стоишь иногда такой важный, значительный, тебе нужно задание кому-нибудь дать, а ты боишься даже обратиться. Медлишь. И никто этого не замечает. А еще, когда ты хвастаешься, очень смешно вытягиваешь шею, совсем как мальчишка.

И ему стало стыдно проигрывать. Именно перед ней стыдно. Он подготовил новый проект работы своего отдела и его приняли "на ура". А в институте даже больше уважать стали, чем при Смирнове.

Тут Владимир Сергеевич опять задумался, что с Катей-то делать? Так вот приходить, дышать свежим воздухом и опять уходить? Уже и Машка, дочка Катина, стала на него ожидающе посматривать. Но что он мог? От жены уйти? А квартира, дача? В сорок лет остаться с голым задом?

Потом Татьяна уже пятнадцать лет с ним, а с Катей еще не известно, как бы обернулось. Ему иногда казалось, что она просто в беспамятстве каком-то находится, проснется, увидит его настоящего и в ужасе отшатнется.

Длилось это безумие год. Однажды позвонила - выселили ее. В любой момент могли - квартира была под судом, она ему что-то такое говорила. Потом Катя долго молчала в трубку, помощи ждала. А он не мог! Не хотел ей помогать! Сделай он это - все, пропал! И еще понял - рвать нужно именно сейчас. И Владимир Сергеевич сказал:

- Кончено!

Катя

Месяц Катя прожила у матери. Приползала с работы, забивалась в постель, за тумбочку и беззвучно плакала под одеялом. Она никак не могла понять, за что с ней так поступили. Мозг отказывался это принимать. Иногда она обнаруживала в сумке его любимый сыр, который купила по привычке, и со злостью швыряла его в окно. Мать тактично ни о чем не спрашивала, все равно было ощущение, что ее раздели догола и выставили напоказ. Раздавленную и ненужную.

Муж позвонил из больницы. Воспаление легких. Попросил их с Машей приехать и что-то привезти. Тощий, небритый, он стоял за стеклянной дверью в больничный корпус, еле держась на ногах и, когда Катя открыла ее, беспомощно качнулся им навстречу.

Она вернулась домой. Сразу начала толстеть. Муж выздоровел, а она стала задыхаться - астматический компонент. У нее это в детстве было, когда родители ссорились, появлялся какой-то спазм в груди - она кашляла, кашляла и никак не могла вздохнуть.

Полгода они встречались с Лузиным в коридорах института как чужие.

Потом не выдержала, позвонила:

- Я не могу без тебя!

И закрутилась новая петля. Но теперь все было по-другому. Муж на этот раз ушел сам. А Владимир Сергеевич во всю крутил роман с Любочкой, бухгалтершей, которая за это время, успела развестись. Бросать ее было жалко - зачем иметь одну любовницу, когда можно иметь две? Но Катя, конечно, всего этого не знала.

Она по-прежнему ждала его по субботам, только теперь он приходил очень редко. Лузин стал еще более груб и невнимателен - только в постели отходил. Восьмого марта, правда, завел к себе в кабинет и достал из шкафа белую розу. Катя сразу поняла, что у него их там много и цветок этот - дежурный. Но розу высушила и поставила в вазу вместе с засохшими веточками папоротника. Потом решила ее нарисовать, взяла у дочки гуашь - вышло здорово.

Она с нетерпением ждала лета, когда Володина семья уедет отдыхать за границу, дочка - в лагерь, и тогда их встречам ничто не будет мешать. Все будет по-старому, они будут счастливы.

Все уехали, а Лузин не проявлялся. Как-то после работы Наташка позвала ее в кафе неподалеку от их конторы. Катя идти не хотела, боялась пропустить его звонок, но пересилил страх опять провести вечер в бесполезном ожидании.

Катя заметила их не сразу. Она вдруг услышала его низкий голос, с той самой интонацией, от которой у нее начинало сладко ныть в животе, впрочем, он тут же утонул в серебристом ручейке Любочкиного смеха. Они сидели в уголке. На столе в хрустальной вазе царственно раскинулся букет огромных красных роз.

- Кать, давай уйдем, - Наташка схватила ее за руку.

- Конечно, уйдем. Но не сейчас, - ее трясло.

- Добрый вечер! Мы вам не помешаем?

Он покраснел. Несколько секунд растерянно смотрел по сторонам, потом подобрался, сказалось, наверное, спортивное прошлое.

- Садитесь, девчонки, - засуетился он, пододвигая стулья. - Что будем пить? Водочки?

Наташка испугано примостилась на краешек:

- Мне ничего.

- А мне шампанского, - с вызовом сказала Катя, продолжая стоять.

- Шампанского, так шампанского, - уже вполне овладев собой, Лузин, разливал искрящийся напиток по бокалам.

- Ну, за любовь, - Катя поднесла бокал ко рту, весело подмигнула Любочке и слегка пригубила. - А остальное - тебе, - и она восторгом самоубийцы вылила остатки ему на голову.

Теперь надо было как-то выжить. Главное - не пить, решила Катя. Было у нее заветное место, около подмосковной деревни, где они однажды снимали дачу, ей тогда было лет четырнадцать. Катя приезжала сюда одна, выходила на опушку леса, который сменялся кукурузным полем, снимала с себя всю одежду и ложилась на землю. При каждом дуновении ветра листья кукурузы шелестели и ей казалось, что она на берегу огромного моря. Иногда накрапывал мелкий дождик, который она особенно любила, каждой клеточкой своего тела впитывая живительную влагу. Катя знала, что скоро наберется сил и одолеет это море, имя которому - любовь. Она тоже его часть, надо только научиться плавать и не бояться. А плыть обязательно надо, потому что без него она не будет счастлива. И ее самой не будет.

"Чего ты хочешь на самом деле? - спрашивала она себя. - Кто ты? Кого он должен был любить? Ты сама это знаешь?"

Она вспоминала то лето, когда они здесь жили. Катя поссорилась со своим мальчиком из-за того, что он проводил домой ее подружку. Та, конечно, похвасталась. Мальчик утверждал, что подружка сама ему навязывалась, а отказать было неудобно.

Почему-то Кате тогда пришла в голову мысль обратиться за советом к соседке по даче, старой театральной актрисе, которую все недолюбливали. В свои шестьдесят она имела двадцатипятилетнего любовника, он мотался к ней по три раза в неделю из Москвы - всегда с цветами.

Кате она нравилась, хотя ей было очень стыдно перед родителями, когда за стенкой средь бела дня вдруг начинали раздаваться их приглушенные вздохи и стоны. Мама тут же включала радио и заводила какие-то глупые разговоры ни о чем.

Соседка внимательно выслушала Катину историю, кивая задумчиво головой, а потом сказала: "Ответ, знает только наша душа. Прислушивайся к ней, детка. Никогда не иди ей поперек, не спеши, не следуй ничьим советам, не поддавайся на уговоры. Душа никогда тебя не обманет. А, если будешь предавать ее, она ослабеет или вовсе умрет".

Катя тогда была разочарована, ей хотелось какого-то конкретного плана действий. Все разрешилось само собой - мальчика отправили в лагерь, а на следующий год Катины родители сняли дачу в другом месте.

Теперь Катя вспомнила этот разговор. Интересно, какая она, душа? Наверное, это маленькая сильная девочка. Она может терпеть боль и страх, но не может, не должна видеть унижение и пошлость. Катя говорила ей: "Милая, я тебя больше топтать не дам. Я не сделаю с тобой ничего такого, что заставит тебя содрогнуться от ужаса или отвращения, а если и сделаю, то буду горько об этом жалеть и молить о прощении". И душа ее оживала.

Катя снова похудела, кашель прошел, она снова стала смеяться, снова сотрудники мужского пола пытались дотронуться до нее. Она им улыбалась. Она знала, что есть в ней природная животная сила, которой вполне может поделиться с теми, у кого ее мало.

Катя прислушивалась к себе и вспоминала, что занимаясь любовью, всегда в какой-то момент чувствовала - дальше она идти не готова. Но Катя всякий раз через себя переступала, а после этого была уже не собой, а какой-то другой женщиной, играющей чью-то чужую, навязанную ей роль.

На работе появился новый, неженатый сотрудник. Почему-то он все время попадался ей в коридоре, когда она собиралась идти домой. Они вместе шли до метро, потом подолгу

стояли и болтали обо всем и ей никогда не было с ним скучно. Иногда он в разговоре касался ее плеча, от него исходили сила и доброта, внутри у Кати теплело и возникало знакомое желание тут же вручить ему всю себя, целиком и насовсем. Она спрашивала себя: "Может ты хочешь этого только сейчас, Катерина, и совсем не хочешь на самом деле? Ведь к другому телу, тоже прилагается душа, такая же девочка, как и у тебя. Что чувствует она на самом деле?". Ей вдруг становилось страшно, что их теплая дружба может в один миг превратиться в банальную интригу с предсказуемым концом, и он потеряет к ней уважение, так и не успев полюбить ее по-настоящему. Она стыдилась своей минутной слабости и говорила себе: "Не спеши".

Лузин видел, как она изменилась. Несколько раз он пытался заговорить с ней, чувствуя, что непременно должен узнать ее тайну. Катя смеялась и убегала, не давая до себя дотронуться. Раньше, в самый разгар их романа, она очень боялась обнаружить их отношения на работе. Когда он справлял свои дни рождения, Катя входила в ступор, и от напряжения руки у нее ходили ходуном. Дрожь была такой сильной, что она подолгу стояла, вцепившись в бокал онемевшими пальцами, не решаясь поднести его ко рту. Заходя в институт, она отрубала все чувства, и в ответ наваливалась пустота.

Теперь, когда все уже было позади, она понимала, что скучает по нему. Его волосы цвета пшеницы… Ей так хотелось их потрогать, чтобы убедиться - они такие же мягкие, как и прежде. Она улыбалась, когда замечала на шее у Владимира Сергеевича красные пятна - опять он пил апельсиновый сок, на который у него аллергия. Катя слышала его голос, видела, как наивно он пытается ее вернуть, и сердце наполнялось нежностью. Но она боялась снова попасть в западню.

Так прошло два года. Первый раз он позвонил ей месяц назад - просился в гости, вина выпить, поговорить.

- Поговорить можно, но больше я тебе ничего предложить не смогу, - решительно заявила Катя.

- Я сам все куплю! - с готовностью ответил Владимир Сергеевич. Она рассмеялась. Лузин был неисправим.

- Лучше не надо, - сказала Катя и положила трубку.

А сегодня снова звонок.

Девочка

Они сидели на кухне и пили вино. Дочка, съев торт-мороженое, который принес Владимир Сергеевич, ушла к себе делать уроки. Машка не хотела, чтоб он приходил. Ей было уже пятнадцать, и у нее был собственный взгляд на жизнь. Она считала, что женщине нужен муж. Как быть, если его нет, - она не знала. Но только не Лузин. Сначала она ждала, что он маме предложение сделает. Вот-вот должен был по ее расчетам. А он взял и исчез, в тот самый момент, когда маме так нужна была его помощь. И, главное, ее, Машкины ожидания обманул. Выходит, она дура, да?

А потом она видела, как мучилась мама, как долго не могла забыть его. Теперь вроде успокоилась, а он вот опять приперся. Это было неправильно.

- Мама! Не надо тебе его! Пусть не приходит! Нечего ему здесь делать! - так она и сказала. Но мама ее убедила, что все уже в прошлом, они просто поговорят, и Машке пришлось смириться. "Нет, еще подлизывается, - возмущалась Машка, - мороженое принес. Он, что думает, он нас купил этим мороженным? Мы сами можем себе его купить. Ладно, пусть посидит пока. Все равно ни с чем уйдет".

- Знаешь, из всех женщин, что у меня были, ты подходишь мне больше всех, - задумчиво сказал Лузин.

- Все равно бы не получилось, - улыбалась Катя. - Я не люблю гладить, а ты такой надраенный всегда ходишь, я бы не смогла так ухаживать за твоим гардеробом. Да и зачем? Чтоб ты в этих наглаженных рубашках мне изменял?

- Вот как ты вопрос ставишь! - Владимир Сергеевич рассмеялся.

- Если серьезно, я вот что хочу у тебя спросить, - Катя посмотрела ему в глаза. - Ты как-то сказал, что любить в жизни можно только один раз. Я тогда страшно обиделась, потому что выходило - меня ты не любишь по-настоящему. Нет, я знаю, любить можно многих, но не со всеми можно жизнь прожить. Вот мы с тобой, наверное, не смогли бы.

- Наверное, - Владимир Сергеевич посерьезнел.

- Я думаю, что любовь посылается для того, чтобы узнать какую-то важную тайну о другом и о самом себе. И здесь одной силы чувства недостаточно, надо пройти друг к другу долгий путь, нужен труд души, нельзя торопиться, иначе счастье упорхнет. Чтобы страх отпугнуть любимого был сильнее желания обладать и даже отдавать. Чтобы было мучительно стыдно за свое несовершенство.

Когда твоей руки коснулись рукавом - и ты боишься пошевелиться, потому что сейчас большего счастья быть не может. Его и не нужно. Скажи, у тебя когда-нибудь это было?

В груди у Владимира Сергеевича заныло. Он вспомнил совершенно о другом.

Ему было четырнадцать. Рыжая Мурка, гроза деревенских мышей, его любимица, принесла пятерых котят. Мать всегда топила их сама, а теперь к бочке за околицей решила послать Володю. Он не мог ее ослушаться, она сказала: "Ты ведь уже мужчина". Он завернул их в свою старую майку, ему казалось, если засунуть их в мешок, они погибнут прямо сейчас. Всю дорогу его руки ощущали тепло и шевеление под тряпкой.

В бочке майка развернулась. Слепые, беспомощные комочки барахтались в воде, сражаясь за жизнь, и он смотрел на них, не в силах отвести глаза. Когда последний котенок скрылся под водой, Володя почувствовал, что в сердце что-то надорвалось и открылась огромная серая воронка.

Начался дождь, а он не мог идти домой. Он долго бродил вокруг деревни, пока ноги не вынесли его к Светкиному крыльцу. Это была самая красивая девушка в округе, когда выходила замуж за Сашку, он обрюхатил ее в шестнадцать лет. А спустя два года пьяный муж заехал на тракторе в болото да так и не вынырнул обратно. И она покатилась - пила с каждым, кто нальет, да и спала тоже. Светкина мать забрала внучку к себе, подальше от этого безобразия.

Это сейчас Лузин понимал, что Светке-алкоголичке было всего двадцать, тогда же ему казалось, что на него смотрит взрослая, зрелая женщина, которая знает, как ему помочь. Она молча отвела мальчика в дом и заставила выпить стакан водки. Ушел он от нее только утром.

С тех пор тоска время от времени раскрывала свое жерло и властно требовала пищи. Она будет вытягивать из него соки дни и ночи, лишая радости, покоя, сна, доводя его до изнеможения. Лузин знал только один способ хоть ненадолго получить облегчение. Он взял Катю в охапку и понес ее в комнату.

Несколько минут она не сопротивлялась. Она вдыхала его запах, такой знакомый и близкий, принимала его поцелуи - несколько лет Катя не знала других. Она была далеко-далеко, где не было этой комнаты, этой постели, наверное, и самого Лузина. Был какой-то призрак мужчины, без имени, без души, без прошлого и без будущего. Этому призраку она должна будет протянуть руку и, не открывая глаз, слиться с ним в бешеном танце, отдаваясь музыке, которая должна была вот-вот в ней зазвучать, с каждой минутой нарастая, становясь все более резкой и пронзительной. Она сама станет призраком, она будет кружиться, забыв об усталости, следуя каждому, едва ощутимому движению партнера. И, если музыка не зазвучит, надо самой взять первую ноту, которая потянет за собой остальные. Надо вспомнить ее, она должна была услышать ее раньше, перед этим… не думать ни о чем… не открывать глаза…

Но она их открыла. Катя вдруг откуда-то сверху увидела их грешные тела, забытые кем-то посреди поспешно сброшенной одежды и смятых простыней и содрогнулась от некрасивости этой картины… В ней была фальшь!

- Володя, не надо, иди домой. Это не правильно. Я не хочу.

Они вышли в прихожую. Катя запахнула халат. Владимир Сергеевич был мрачен. Теперь ЭТО не отпустит. Будет высасывать ночь, день и потом еще неизвестно сколько. Он засунул ногу в ботинок - там было мокро. Он с опаской взял другой и наклонил.

- Нет, ты посмотри! - из второго побежала струйка воды.

- Ой, прости, это, наверное, Машка схулиганила. Маша!

- Не надо, не зови ее.

Владимир Сергеевич жестко хлопнул дверцей.

- Да что случилось-то? - испугался Витька.

- Да ничего, мать твою… Сидели-говорили, потом в комнату пошли, вроде все нормально было… а потом облом. Ну, я вышел. Надеваю ботинки, а в них - вода. Дочка… И шарф надушила какой-то дрянью. Ботинки-то замшевые - выбросить придется…

- Да, не везет вам сегодня, - Витька незаметно улыбался, поворачивая ключ зажигания. Он чувствовал, что а на него накатывают волны неудержимого смеха, и, пытаясь его побороть, стал сосредоточенно рассматривать пряжку своего ремня. Когда опасность, казалось, уже миновала, он взглянул на угрюмое, обиженное лицо своего шефа и расхохотался. Владимир Сергеевич посмотрел на него сперва с досадой, потом с недоумением… Улыбка тронула уголки его глаз, потом губ, и вскоре они уже вместе тряслись от смеха. Несколько раз они пытались что-то сказать друг другу, но понимали, что это бесполезно, и от этого заливались еще сильнее. И только, когда прошел последний приступ, Витька, наконец, выговорил:

- Видать, и на тебя, Сергеич, управа нашлась.

- Да-а… Выросла девочка! Навела порядок!

Он еще раз улыбнулся. Его отпустило.