Она, молча, стояла...

Она, молча, стояла в проеме дверей,
и войти не решалась вглубь комнаты.
По паркету потёртому прошлого тень,
словно морок, тянулась к ногам её.

Её память встревожило то, что давно
затерять так хотелось за мыслями:
ночь блокадная вновь застучала в окно,
чёрной птицей забилась неистово.

Не померкли в её перебитой душе
Этой Ночи тревожные вспышки.
Вновь завыла под сердцем седая метель
и припомнился младший братишка.

Ей припомнилась тощая, добрая мать,
что ей жизнь сберегла всею силою,
что тепло ей давала, пока её грудь
в мёрзлой, братской земле не остыла.

Как она продолжала ходить на завод,
хоть двенадцать всего лишь ей было!
Как делился мальчишка последним пайком,
как она того парня поила.

Как спросонок ей грезились светлые дни,
где войне больше не было места,
где блокадные дети с другими детьми
веселились, играли все вместе…

Как она, лёжа в грязном от пепла снегу,
представляла его себе белым,
и что счастье возможно, что оно наяву
к ней придёт. Она верила в это!

Потому, она вместе с другими детьми,
у станка своих глаз не смыкала.
Потому миллионы, таких как они,
своей жизнью блокаду прорвали!

Она, молча, стояла в проёме дверей,
и войти не решалась вглубь комнаты.
Она знала, что время всё лечит, но ей
так хотелось, чтобы мы это помнили.