Пазл 2

Итак, по советскую сторону «моста» — формирующаяся русско-националистическая группа, одним из внешних опознавательных признаков которой является почвенничество. А по зарубежную сторону — очень разные субъекты, беспредельно враждебные к «красному» и советскому


Мы уже проделывали однажды работу, которую я предлагаю читателю проделать вновь. А именно — собрать пазл из тех сопряженных с фигурой М.Бахтина (но, возможно, на чей-то взгляд разрозненных) сюжетов, которые были рассмотрены в нескольких последних статьях.

Итак, мы проследили линию преемственности от Коминтерновского Отдела международных связей (ОМС) до Отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (сокращенно — Отдела по соцстранам), созданного в 1957 году с Андроповым во главе.

Мы зафиксировали, что сложившаяся еще в недрах Коминтерна группа, маркируемая для нас именем Куусинена, в течение многих лет сохраняла позиции в структурах, преемственных ОМС. И, соответственно, последовательно оказывала влияние на все эти структуры — в том числе, на Андроповский Отдел по соцстранам. Постепенно мутируя, данная группа предала красные смыслы и присягнула новому проекту — проекту вхождения России (СССР) в Европу. А, присягнув, начала наносить удары прежде всего по тем, кого увлечь идеей вхождения в Европу было фактически невозможно. То есть по сторонникам «особого пути развития России» (Бурлацкий называет их «сталинистами»).

Что представляли собой эти сторонники к концу 1950-х годов? После ХХ съезда общество было глубоко травмировано обрушившимися на него разоблачениями «сталинского режима». Тем не менее, многие советские граждане, позитивно относившиеся к идее «особого пути», всё еще увязывали «особый путь» с красным проектом. Построение социализма в одной отдельно взятой стране и было для них этим самым «особым путем».

Но в число сторонников «особого пути» входили и те, кто рассматривал красный проект не как особый путь, а как аномальное отклонение России от ее особого пути. Назовем их условно «русско-националистической группой» (или, по Байгушеву, «русской партией»). В каком-то недооформленном виде эта группа существовала и при Сталине. Получить внятное оформление в сталинскую эпоху она не могла. Ибо, повторюсь, для Сталина целостность советской империи была непреложной ценностью. А любой национализм — русский в том числе — угрожал этой целостности, и потому пресекался.

Те, кто провозгласил своей целью вхождение России в Европу, в качестве одной из своих задач поставили как раз оформление «русско-националистической группы». Хрущевская кампания по десталинизации посеяла среди адептов красной веры сомнения и колебания. Это давало шанс на то, чтобы ослабить «красных» сторонников особого пути, перенаправив энергию колеблющихся из «красного» русла — в русло «русско-националистическое».

Помимо программы-минимум — уменьшения числа адептов красной веры за счет перетягивания части «красных» на свою орбиту — «русско-националистическая группа», по замыслу ее «оформителей», должна была выполнить и программу-максимум. Которая состояла в том, чтобы под видом создания великой русской империи, освободившейся от ига «проклятого марксизма», но сравнимой по мощи и величию с красной империей (как мнилось «русской партии»), осуществить первый этап совершенно другого проекта. Этот этап заключался в отбрасывании большей части национальных окраин СССР — во имя вхождения в таком «облегченном» состоянии в Европу. Таким образом, роль «русско-националистической группы» заключалась в том, чтобы «таскать каштаны из огня» для ненавистных ей «западников».

На какое смысловое поле ориентировалась обсуждаемая нами группа (ведь, чтобы выполнить хотя бы программу-минимум, ей необходимо было быть притягательной, а без сопричастности смысловому полю это попросту невозможно)? Безусловно, на почвенническое.

Напряженный историософский спор о пути и предназначении России начался между почвенничеством и западничеством задолго до возникновения СССР. Почвенничество, сформировавшееся в 60-е годы XIX века, прочно связано с именем Ф. М. Достоевского. В частности, с его публицистическими работами, в которых он призывал вернуться к «своей почве» — то есть к народным, национальным началам. К русским началам.

Если мы откроем посвященную почвенничеству статью в «Большой советской энциклопедии», то прочтем, что почвенники «отвергали революционные, социалистические идеи и материализм, противопоставляя им христианские идеалы», что они принимали в целом «европейскую культуру», однако одновременно «обличали «гнилой Запад» — его буржуазность и бездуховность». И что основные авторы, в сочинениях которых проявились черты почвенничества, это Н. Я. Данилевский и уже упомянутый Ф. М. Достоевский (тут, прежде всего, имеется в виду его «Дневник писателя»).

Для того, чтобы крупный идеологический проект (а создание «русско-националистической группы», призванной реализовать описанные выше цели, — это крупный проект) не оказался мертворожденным, необходима харизматическая фигура, которая, притянув к себе сторонников, «энергетизирует» проект, вдохнет в него жизнь.

Но нет ли какой-то неувязки в нашем утверждении, что своеобразным «собирателем энергии» под «русско-националистический проект» стал Бахтин? Говоря о почвенничестве применительно к ХХ веку, невольно вспоминаешь В. Белова, В. Распутина и других писателей-деревенщиков. Но что общего между Бахтиным и этими писателями?

Бахтин и почвенничество... Несколько важнейших лет своей жизни Бахтин провел в Ленинграде — городе Петра Великого, прорубившего «окно в Европу». Бахтин был проникнут духом Петербурга, распахнут навстречу большой европейской культуре и, как представляется, не заморачивался на ключевой для почвенников теме самобытности России.

С другой стороны, Бахтин и Достоевский (главный идеолог почвенничества) ... Связь между Бахтиным и Достоевским очевидна — творчеству этого автора Бахтин посвятил большое талантливое исследование. Достоевский — один из самых «петербургских» писателей России. Он, как и Бахтин, не был замкнут на «посконно русское»...

Петербургские знакомые Бахтина, как и он, не принявшие Октябрь 1917-го, «не освященные Октябрем», но, в отличие от него, отправившиеся в эмиграцию... Мало приметный, но фактически не прерывающийся, несмотря на жесткость эпохи, диалог между уехавшими и оставшимися...

К чему весь этот ассоциативный ряд? К тому, что писатели-деревенщики и иже с ними — лишь «навершие», видимая, а точнее, публично предъявляемая часть того двусмысленного проекта, о котором идет речь. (Оговорю, что само по себе тяготение тех или иных советских деятелей культуры или рядовых граждан СССР к «русской теме», конечно, не означает, что все они были посвящены в зловещие планы некоей элитной группы и сознательно участвовали в претворении этих планов в жизнь).

Важно понимать, что «русская тема» гораздо шире и сложнее, чем ее видимое воплощение — все эти «деревенщики», а также «русские клубы» и «общества охраны памятников», размножившиеся уже позже, в брежневскую эпоху. «Русская тема» адресует нас не только к православию, реставрируемым иконам и фрескам, фольклору, народным традициям, деревенскому быту и пр. В ней постоянно присутствует и европейский обертон — не в последнюю очередь связанный с белоэмигрантами, изначально, в силу образования и воспитания, приобщенными к европейской культуре, а затем и обосновавшимися на Западе.

Что это за «обертон»?

Зададимся для начала вопросом: кто придумал (и реализовал) изощренную схему, в соответствии с которой описанный Байгушевым проект «Православная империя» оказался «двойником» проекта «Вхождение России (СССР) в Европу», — «двойником», реализующим не свои собственные цели, а цели последнего? Только ли советские выходцы из коминтерновской среды, имевшие разветвленные связи на Западе и взалкавшие капиталистического рая?

Безусловно, к этому были причастны и западные элитные группы, связанные с упомянутыми «выходцами» прочными долговременными связями. Мы уже не раз обсуждали этот «мост». «По ту сторону моста» работали очень разные группы — и такие, кто имел вполне респектабельное и абсолютно западное обличье. И такие, кто представал от лица Запада в обличье «русско-националистическом», и потому легко наладил дружественный диалог с «русско-националистической группой» в СССР.

В русско-националистическом обличье часто выступали белоэмигранты и их потомки, публично заявлявшие о своих реваншистских намерениях. Такие заявления воспринимались «русской партией» как нечто естественное: естественно, когда «белый», вынужденный покинуть свою страну, потому что он потерпел поражение от «красных», мечтает о возвращении на Родину и о том, чтобы его Родина перестала быть «красной». Вспомним хотя бы Константина Мельника — того самого, который выдвинул тезис о том, что в коммунизме ничего невозможно понять (а следовательно, невозможно с ним эффективно бороться), если рассматривать его только как идеологию, в то время как он является новой религией. Мельник говорил о себе: «Желая свержения коммунизма, я служил России». Иными словами, он боролся с красным проектом во имя реставрации — восстановления России в ее дореволюционном величии. Отдельный вопрос — что подразумевали, говоря о реставрации, те или иные представители белоэмигрантских кругов? Восстановление монархии? Возвращение своих утраченных владений?

Но если мы присмотримся внимательно к кругу тех, кого Мельник считал своими ближайшими соратниками по борьбе с коммунизмом (я достаточно подробно описывала этот круг в одной из статей), то обнаружим, что за зарубежным «русско-националистическим фасадом», олицетверяемым Мельником, скрывается весьма своеобразная компания, как-то мало вяжущаяся с «русской темой».

Здесь и правый французский философ и социолог Раймон Арон, который выпестовал не одно поколение аналитиков и политиков, посвятивших свою жизнь уничтожению коммунизма и СССР (об Ароне с огромным пиететом отзывался его ученик Генри Киссинджер) ...

Здесь и правые французские политики Шарль Брюн и Мишель Дебре, приложившие немало усилий для того, чтобы французская компартия утратила заработанные в годы Второй мировой войны авторитет и влияние...

Здесь и «РЭНД-корпорейшн», на работу в котором благословил Мельника в конце 1950-х Раймон Арон...

Здесь и ватиканские круги (Мельник признает, что его идея относительно религиозной природы коммунизма вполне совпадала с позицией Ватикана по этому вопросу). Конкретнее — коллеги Мельника из католического колледжа «Руссикум» (представлявшего собой, по словам Мельника, нечто «вроде русского отделения ватиканской разведки»). А также мэтр Виоле — адвокат Ватикана, член ордена «Опус Деи», по определению Мельника, «один из самых мощных агентов влияния в Западной Европе». Мельник утверждает, что при помощи Виоле ему удалось добиться, чтобы в Хельсинкскую декларацию по безопасности и сотрудничеству в Европе было внесено понятие «права человека». Это создало юридическое основание для легализации правозащитного движения в СССР, которое сыграло впоследствии столь значительную роль в разрушении нашей страны...

Итак, по советскую строну «моста» — формирующаяся русско-националистическая группа, одним из внешних опознавательных признаков которой является почвенничество.

А по зарубежную сторону «моста» — очень разные субъекты, в том числе, достаточно странные, кажущиеся на первый взгляд абсолютно родственными «русской партии» (и тут, и там симпатия к «белым»... и тут, и там установка на «реставрацию»... правда, с православием у «зарубежников» всё не так просто — то ли они православные, то ли уже католики) ... Но при ближайшем рассмотрении оказывающиеся чем-то, имеющим самое отдаленное отношение к «русской теме». И беспредельно враждебным к «красному» и советскому.

Вот это-то «двуглавое» образование (имевшее почвеннически ориентированную советскую и весьма причудливую зарубежную «головы») и продвигало проект «Вхождение России (СССР) в Европу».

Ну, а теперь, продолжая складывать пазл, вернемся непосредственно к Бахтину.

Мы установили, что версия В. Кожинова, согласно которой прорыв Бахтина в начале 1960-х годов из небытия к вершинам известности и славы (причем не только всесоюзной, но и международной) есть результат самоотверженных усилий самого Кожинова и его соратников по ИМЛИ — не соответствует действительности. Кожинов преуспел в продвижении Бахтина потому, что в этом продвижении была заинтересована некая группа, в которую, в частности, входили «волшебные помощники» Кожинова — «сталинисты-реакционеры» В. Ермилов и Я. Эльсберг.

Стараниями этой группы Бахтин получил не только широкую известность как автор двух интересных книг (о Достоевском и о Рабле), но и реальный статус «символа реставрации». К «символу» начали стекаться паломники со всех концов страны. Как утверждает Д. Урнов (его статью «Вадим и Бахтин» я не раз цитировала), встреч с Бахтиным искали те, кто хотел уйти во внутреннюю эмиграцию, «избавиться от марксизма». И таких было много.

Далее плотно опекаемый Ермиловым и Эльсбергом Кожинов открыто и внятно сместился, к негодованию ряда своих вчерашних соратников, на «русское» поле и начал, как это называет Урнов, «вздымать святоотеческую хоругвь».

Итак, тесно связанный с Куусиненом Андропов активно работал с «русским проектом» как составной частью проекта «вхождения в Европу»... «Сталинисты-реакционеры» Я. Эльсберг и В. Ермилов, явно имевшие отношение к этому «русскому проекту», взяли под опеку группу молодых «романтиков-реакционеров» из ИМЛИ, и те занялись продвижением Бахтина... Один из этих романтиков-реакционеров — Кожинов — стал впоследствии мотором «русского проекта»... А Андропов содействовал переезду уже раскрученного Бахтина, ставшего для романтиков-реакционеров (и не только для них) символом реставрации, в Москву...

Но пора, наконец, переходить к встрече Бахтина с Андроповым.

Анна Кудинова