Поэзия и проза неразделимы, как любовь и страдания

               
Силуэт уже размыли краски будня,
Я пропала, исчезла, растворилась,
Проскользила ненавязчиво дымкой грустной
По твоим ещё горячим ланитам.

Да, мой дорогой, мой милый! Я, словно худощавая снежинка, крохотными кувырками быстро-быстро на цыпочках соскользнула с немного потрескавшихся, наверно от волнения, губ, на ниточках которых остались тусклые блики, бережно хранящие капли. Содрогая бархатные струны, слёзки умилённо улыбались. Зачем, слёзки? Зачем вы радостные? Ныне нужен реквием. По потерянной любви, по ненайденной верности, а явственней по утраченной мне, посеянной, как вчерашнее счастье, как вся моя ветровая жизнь.

Один всегда уходит.
Им должна быть я наверно.
Пора! Отговорили вроде
Со скрипом запертые двери.

Не стучи! Не следует… Бесполезно… Или ты уже не делаешь напрасные попытки? Да! Уже беспечно равнодушный. А я? А вот я погибаю…

Оно совсем не страшно умирать,
Я почти умею, научилась.
Лихо уничтожила бывшее «страдать».
Гостеприимно встретила в сердце зиму.

Ну, здравствуй, метель да вьюга!  Мне как раз Вас не хватает. Чай, кофе? А может, просто воду, кристально чистую, как моё новое небесное векованье? Помнишь, любимый, при каждой встрече ты привычно наливал стакан такой влаги. Теперь почти безразлично, отдаю его холодам. Нет? Уже поздно… Бездумно даровала.

Подземный ад или небесный рай,
Что, по-твоему, я заслужила?
Ты забудь ненавистное «давай допивай»,
Уходить необходимо красиво.

Что за чушь? Кто придумал это «красиво»? вот я, например, не способна гордо. Я всегда обижена  твоим криком, как котёнок, боязливо забившийся в угол от ярости хозяина. Ты-повелитель, внимаю опять  приказаньям. Зато ты любишь, когда, калачиком свернувшись, мерно соплю на широкой груди. Спросишь: «простуда?» Тихонько отвечу: «она постоянно»…

Да, болею. Болею тобой.
Температура сжигает всё тело,
Не ртутью измеренная, душой,
Её струнами, самыми нежными.

Завидный градусник, хочу сказать. Ошибок не бывает. Я ему доверяю всей своей грешной плотью. Мой лучший, а где твоё доверие? Без него никуда. Хотя… уже можно. Поняла, и невозможное возможно.
Ты научил меня многому, неторопливо жить,
наслаждаясь лёгким прикосновеньем,
Лишь взмахом ресниц все планы нещадно крушить,
как ледяного ветра дуновеньем.

Обжигающе-горячие, словно раскалённое железо подков моих конечностей, ветринки ломают хрупкие сосуды сердца. Бесчувственна. Уже не ощущаю боли. Там, на небесах я утопаю в вечном пламени.

А вокруг меня царствует мрак и тишина,
Мне немного страшно и тревожно.
От того, что не твои ладони теребят
Мои циновкой плетёные волосы.

Можешь трогать! Я разрешаю. Иль не важно, не нужно? Не дышишь мной?  Я не заставляю.

Равнодушие- частое явление на небесах,
Здесь все ходят с каменными лицами.
Я возведу монумент холодам.
Морозный озноб. Мне плохо сильно.

Сказала бы, что погибаю. Но к чему лгать? Я уже предана могиле. Это правда. Чистой влаги. Я всегда излагала её. А ты? Недоверчиво качал головой…

Ты поверь мне хотя бы раз,
Я прошу, умоляю об этом.
Ах, мой хладный топаз,
Заливающий дорогу светом.

Непроглядная тьма? Или безысходность? Твоя любовь – уже жалкое свечение дальних звёздочек, хороводом плывущих в бездне неба, в пучине мглы моего печального пристанища. Слабое мерцание – нечеловеческая сила на безликое, нелепо усопшее тело. Мой прозрачный стан не виноват, он по-прежнему ждёт рассвета и тепла. Согреется ли?

Ты укрой меня от бурь и гроз,
Собери по песчинкам дикий прах.
Пусть теперь я и счастье врозь,
Не существует на планете нас.

Всё равно укутай меня, как младенца, в плед. Тот, который клетчатый, наш, родной, вообщем, помнишь… и обними до хруста в острых лопатках. Мне пилюли, вакцины ни к чему. Объятьетерапию бы!

Опять горячие уколы в левом подреберье,
Это сердечко воробушком сереньким  трепещет
Жмурится от первых аккордов нашей песни,
Той самой, что ранней весной подснежник.

О чём песня? Неужели забыл? Нет прощения. Ведь она о любви, о первой, о нашей. Символ – крохотный цветок, заживо захороненный под снежное железо. Он всё ещё безрассудно верит в светлое будущее. По-детски наивный… А я, истомлённая от жажды в пустыне твоих глаз, вдруг лихорадочно прольюсь дождём, врастая под кожу, в каждую клеточку родного-родного тела. Чувствуешь?
 
Чувствуешь прикосновенье остывших губ?
Они капелью плывут по плечам.
Чувствуешь стоны сухих рук?
Надломлены. Устали от крика вены рвать.

Крик души моей. Безучастный вопль. Вой одинокой волчицы… на луну.

Белёсый диск на небе-
Лекарство от счастья.
Осипший, раненый плач:
Где, мой голубь? Где ты?

Свободная птица? Нет, ещё не совсем. Надломлены крылья, покрыты розовеющими от тоски, уныния, сухости пятнами гнойно-желтеющей кровицею увенчавшие юные пёрышки, которые неподвижно торчат в беспорядке. Рана затянется, тогда и взлечу, спасаясь надеждой на новый рассвет. Я буду часами парить над городом-муравейником, полным постоянно торопящихся людей, где среди них мелькает драгой затылок, идеально выстриженный. Неужели исполнил мою просьбу? Не забыть, как ласково трепала колечки волос и безмолвно улыбалась… Пора бы к цирюльнику!

Пусть твои губы сжигают мне кожу.
Колючей проволокой закольцевали руки
Мои горькие, горькие слёзы.
А пульс – сейчас бешеные стуки.

Бамс, бамс… Часы. Ты их помнишь! В телефонную трубку оглушающее. Ты в изумлении, непонимающе. Так рядом с тобой пульсация моего тело, словно по венам кованое железо, жидкая каша ненависти, сожаления, тихой скорби. Я удручённо сижу на коленях в прихожей. Безостановочно шепчу знакомую до механизма молитву. О прощении.

Прости за яд, подаренный любовью.
Не стоит душу изливать друзьям.
Я знаю, как всегда ты  раны сыпешь солью.
Верю, что вспоминаешь меня по утрам.

А ты помнишь объятия, что ломались стальные нервы, погибали солнечные зайчики, игриво бегающие по травянозелёным стенам последнего этажа нашего дома? Мы вместе, превозмогая сиюминутные раздражения, отвращения, выстроили этаж счастья.

Я хочу целовать без остановки
С приторно-сладким вкусом мёда
Твои шальные, огрубевшие губы,
Напрочь черепицу рвущие.

Мы как разноцветный пазл её собирали, словно комикс с трагическим концом. «Не тот цвет!» - ты хрипел разъярённо. А я послушно приносила капельные перлы, слёзки. Вот я, наконец, и сколатила, что ли, озерцо слёзной влаги. Зачем ты плещешься в нём? Так грубо…Бесстыдно. В воде натянуты, что есть мочи, мои жилы. Итак, бедные, лопаются.

В воде я расставила сети,
Закинула невод души.
Голубушек мой,
                присядь на мгновение на крыше.
Сентименты мои схорони.

Деревянный крест хоть поставишь? Или могила останется безвестной? Ты привык, без жалости убивать мои чувства, выворачивать нутро наизнанку, рушить этаж счастья, рушить в великолепии безмолвный дворец.

Дворец…повёрнут горделиво
На улицу трёх погрустневших ив.
Реется надежды флаг на диво,
Средь ветвей, как и я, одиноко  сиротлив.

Что такое надежда? Вера в счастье и в удачу?  Или просто бесполезное ожидание? Это, когда кажется, что время повернёт свои стрелки вспять, наступит наш первый в жизни ясный апрель, когда я стала сбивать буквы в рваные строки в дневниковой тетради. Жизнь до встречи с тобой - жалкое существование. У меня своя точка отсчёта, своя система исчисления.

Скажи, зачем я взирала на мир?
Дышала, считала звёзды по вечерам?
Игрою надрывистой лир
Ступала по иссушенным пустыни пескам?

Я встретилась взглядом с тобой, смущённым немного, улыбчивым, бесноватым юношей. Интересно? Да уж.  Я – забавное изобретение. Может поэтому, по причине нечеловеческого признания моей сущности, чаша не склеилась. 

Апрель познакомил нас обоих
Хороший месяц, иль обычный, плохой?
По улице трёх ив я бежала девчонкою
А ты плёлся неуверенно за мной.

Нерешительность, растерянность? Нет, это не твой остов. Совершенно беззастенчив бываешь. Разве только чувствовал, что наше путешествие на двоих в страну Амура не принесёт успеха?!

Мы так глупо проиграли в этой битве.
Обидно, что уж тут скрывать.
Я так надеялась на силу своей молитвы,
Которую мне предначертано читать.

Постоянно, каждую секундочку своего ветрового бытия  на воображаемых коленях я шепчу без разбору обращение ко Всевышнему. Только одна вещь терзает мою природу: ах, как бы посчастливей ты существовал. Самый родной и близкий…

Ты просто часть меня,
Кусочек телесного тепла
Моей природы дикой и прекрасной,
Пожар всей сердцевины ярко-красный.

Мы одухотворённые предметы без единственного числа. По крайней мере я. Уже и счастливых «нас» нет, а в сердце по-прежнему стоит твой плаксиво скрипучий стул.
Жалкие деревянные брусочки стула,
Я обнимаю вас, рыдая.
Сидит, пришедшая опять без стука,
Твоя тень, до грусти простая.

Снова, милая, пожаловала? Проходи без стеснения. Я ждала. Даже скучала. Ты обесцвечена, но всё равно образ до окрика из сдавленного укусами стаи бешеных собак горла дражайший. Замёрзла? Вот возьми мою курточку, возьми моё сердце.

Мне не жалко ничего, не жалко ни черта.
Я приму тебя любого.
Ты же знаешь, «не отрекаются любя».
Вернись ко мне только.

Я прощу тебе всё, каждую минуту, проведённую не со мной. Хотя прощать необходимо меня. Не можешь? Почему? Ты умеешь, частенько тренировался. Этот раз будет последний, обещаю.

Ты не бросай меня, не надо.
Я же онемела без тебя.
Мне стандартную порцию радости,
Вместо уколов подари себя.

Не надо праздничной обёртки, свои люди- сочтёмся. Ты только подари. И там, далеко-далеко, на небесах мне рай обеспечен. Зачем качаешь головой? Повторю в стотысячный раз: «Я же живой человек!». Ан нет. Соврала онемевшая.

Почему я перестаю что-либо чувствовать?
И даже от этой мысли не страшно.
История любви была всё-таки глупая.
Как странно… мне очень странно.

Был ли кто-то весел? Иль несчастлив? Не знаю. Не буду утверждать. Всё-таки, чуточку безразлично.

Мне даже не больно, лишь двигаться трудно,
Сильная. Почти любовь убила.
Силуэт уже размыли краски будня,
Я пропала, исчезла, растворилась,