Номер 2015

                Посвящается узникам ГУЛАГа

На морозе в тайге, в самом сердце Сибири
Люди жались в строю и пытались согреться.
-Ну-ка, сволочи, смирно, вам сказано, смирно!
Прорычал комендант – просто так, не от сердца.

Просто так, по привычке служебной собаки
Он стрелял в заключённого, как по мишени.
Он бы всех перебил - прямо здесь, у барака.
Для него этот лагерь, что камень на шее.

Он хотел быть чекистом, а стал конвоиром,
Попросился в разведку – назначили в зону.
И теперь не в ладах ни с судьбою, ни с миром,
Комендант жил по новым, звериным законам.

И всегда не спеша отправлялся в контору
И записывал в акте положенный номер -
Дескать, номер такой-то, идя на работу
Попытался бежать, был застрелен и помер.

На разводе, в тайге, в самом сердце Сибири
Люди молча стояли, забито и хмуро,
Лишь надеясь, что если ещё не убили,
Проживут и неделю, и даже другую.

А потом разъяснится, и их оправдают,
И приедет начальник из самой столицы,
И закончится ад, всё вернётся обратно,
И начнётся по-новому, с чистой страницы.

Будет дом и работа, и светлое завтра,
Торжеством Первомая окрасится утро…
Но куда же девать эту старую правду?
Этот кашель в груди и ходячие трупы,

Что идут на делянку, шатаясь, как тени,
Их уже не пугают ни лай, ни охрана.
«Доходяги» протянут не больше недели.
И постель им - сугроб и застывшая яма.

И зэка Иванов, номер двадцать-пятнадцать,
Отгонял эти мысли уже не впервые.
Он ещё новичок, не успел обтесаться
И бодрился в душе, как и все «молодые».

Через год или два, а тем более восемь -
Каждый вечер и утро, и в тягостный полдень
Измождённое тело всего-то и просит,
Что сиротскую пайку да сон или отдых.

В перебитой душе нет и мысли о воле,
Поскорей бы на нары, и лучше бы утром
Не проснуться совсем, чтоб не мучиться боле:
«Хрен бы вам, а не норму, легавые курвы!»

Но случилось иначе: «амнистия» смерти
Не пришла. Иванов, номер двадцать-пятнадцать 
Дотянул до «звонка», и хотите – не верьте,
Воротился домой и бывает же, братцы –

Он сегодня не враг, не вредитель, не контра.
И работает дворником. Дали подсобку.
Он помашет метлой, да закурит махорку,
А увидев погоны, поднимется робко.

Участковый Никитин, пройдя у подъезда,
Снова бросит ему по привычке: «Отставить!»
И в который же год от двадцатого съезда
Он - зэка Иванов – номер двадцать-пятнадцать?

Он не в силах понять, что же сделал такого,
Что полжизни прогнил в самом сердце Сибири?
И за что отпустили больного и злого,
Что он там искупил своей волей и силой?

Ведь тогда на морозе в далёкой Сибири
Люди жались в строю и пытались согреться.
Лишь надеясь, что если ещё не убили,
Проживут хоть неделю. И некуда деться.