Казнь Чернокнижника

Казнь Чернокнижника. Часть I
Это было в конце 17 века. Я был в теле, так же как сейчас. Я стоял на эшафоте, возле шеста, к которому вскоре должен был быть привязан. На шею мою была наброшена петля. Вокруг столба были накиданы вязанки сухого хвороста и мои книги, недавно конфискованные из монастырской типографии. Настоятель умер во время пыток. Со мной же, как ни странно, поступили гуманнее. Спина, исполосованная плетью и клеймо чернокнижника, поставленное раскаленным железом - не в счет. Во всяком случае, я, в отличие от большинства жертв подобных процессов, мог самостоятельно передвигаться, говорить и находился в здравом уме и сознании.
Мне обещали милость в виде удушения, если я отрекусь от своих работ. Я обводил спокойным, уверенным взглядом беснующуюся толпу. Напротив меня стоял епископ, специально приехавший в этот маленький городок, чтобы присутствовать на казни. Его лицо уже побагровело от злости.
-Отрекись, нечестивец,- глухо прошипел он.- Или ты сгоришь заживо.
Я покачал головой. Мне там – на эшафоте было уже все равно, бессмысленно было менять Истину на прекращение недолгих телесных страданий. Я прекрасно помнил Огненные Врата между Мирами - благо не первых раз приходилось их проходить. Очередная боль, пронизывающая каждую клеточку тела и очередное освобождение моего древнего сознания от оков бренной плоти.
-Последний раз вопрошаю: отрекаешься от своих богопротивных работ?- повторил епископ, тряся в руках большим бронзовым распятием.
-Нет, – уверенно сказал я.
И епископ ударил меня распятием по лицу. Удар рассек бровь, и по лицу заструилась кровь. Но я оставался спокоен, как и прежде. Епископ, напротив, несколько успокоился после удара и со злорадной улыбкой посмотрел в сторону герцога – владельца этого маленького городка, на главной площади которого и должна была состояться казнь.
- Его Светлость приказывают поджигать,- объявил глашатай.
Что ж, в этой области окончательное слово было за светской властью, пока в соседних - еще свирепствовал суд инквизиции.
Я улыбался. Надо было запастись терпением. Помощник передал палачу факел.
В это время на площадь влетел запыхавшийся гонец.
-Едет Король! – громко провозгласил он.
Герцог вскочил в недоумении со своего кресла на балконе. Видно было, что он отчитывал своих вельмож. Палач с факелом остановился и смотрел на герцога, ожидая сигнала.
Герцог дал отбой. Король любил казни. Это знали все. Было бы непростительной ошибкой со стороны герцога не дать Королю возможности насладиться запахом горелой плоти. Я опустился на колени и лег на недавно обструганные грубые доски эшафота. Небо затягивалось тучами, и я повернулся на спину и глядел на небо, подставляя лицо первым каплям весеннего дождя. «Сейчас намокнут дрова, сколько же часов они будут меня жечь?»- мелькнула и проплыла мимо неутешительная мысль. «Или сделать вид, что я отрекся?» - мне чуждо было человеческое малодушие, но доставлять удовольствие толпе неизбежными в данном случае стонами и конвульсиями тоже не хотелось. В общем, я был в принципиальных раздумьях, о том, какую жертву мне все же следует принести из двух неизбежных.
Я был всегда в своем репертуаре. Последние века моя война носила скорее литературно – магический, нежели вооруженный характер. Но каждая новая книга, вышедшая из-под моего неустанного пера, ужасала святош больше, чем мог бы это сделать Легион Демонов, штурмующий Piazza di San Pietro. Может быть, в моих книгах было написано что-то слишком для них неудобное, например, правда, опровергающая созданные ими часто весьма неуклюжие и грубые мифы.
Но в это время уже затрубили трубы. В главные ворота города въезжал Король. Герцог поехал встречать его у городских ворот. Толпа гудела и волновалась: более ловкие и любопытные проталкивались в первые ряды. Начиналась массовая давка. Я приподнялся и сел, прислонившись спиной к столбу. Равнодушие ко всему так и сквозило в моем взгляде. Но в то же время неизвестно откуда пробиралась странное волнение, предчувствие чего-то неожиданного. Чувство, которое меня никогда не подводило. Щурясь, я вглядывался в глубину улицы, по которой должна была въехать на площадь процессия. Сначала ехали стражники. Они грубо теснили толпу в стороны, а самым любопытным наносили удары кнутами, оставляя иным кровавые борозды на пол-лица. После того, как таких раненных стало около десятка, толпа мало-помалу начала успокаиваться под истошный и жалобный вой покалеченных зевак. Потом ехали несколько глашатых, громко трубивших в трубы. Затем несколько графов, с юными дамами, которые забавлялись тем, что кидали в толпу пригоршни звонких серебряных монет. Толпы требуют кнута и пряника, и только тогда приходят в себя. Потолкавшись из-за монет, чернь, наконец, успокоилась, ожидая Короля. И вот, наконец, на площадь въехал сам Король. Слева от него ехал герцог, а справа – начальник личной охраны, в алом плаще и роскошном белом камзоле. Едва мы с ним встретились взглядами, казалось, по воздуху промелькнула невидимая искра. Начальник охраны вздрогнул, словно пытаясь сбить видение перед глазами. Но я ничего не делал. Канал открылся сам собой, как всегда происходило в подобном случае.
Он снял перчатку и, быстро вытащив платок, протер глаза. Но тщетно. Он снова взглянул на меня и, казалось, не мог оторваться, пока все же не пересилил себя, отвлеченный репликой Короля. Но вот правители заняли места на балконе. Епископ снова протягивал мне библию и распятие. Я по- прежнему, молча отворачивался. Король дал знак, и палач, крепко удерживая меня, все же заставил держать голову прямо, пока епископ поднес библию к моим губам. С распятием у них уже не получилось, я все же успел увернуться. Тогда палач выхватил кнут и нанес несколько ударов по моей и так израненной спине. Я со стоном упал на эшафот. Наверное, это стало последней каплей для начальника королевской охраны. Он пришпорил коня и за несколько мгновений подлетел к ступенькам. Дальше он спешился, подбежал ко мне и, глядя на меня с каким-то совершенно безумным восторгом, растянул петлю на моей шее и просунул туда голову. Петля теперь нас объединяла. Он крепко обнял меня и начал страстно целовать в губы. Я слышал возгласы удивления со всех сторон. В толпе начиналось волнение, на герцогском балконе уже был переполох. Начальник охраны прижался губами к моему уху и прошептал:
-Мой Господин, я узнал тебя сразу. Если суждено быть костру - нас сожгут вместе. Клянусь честью.
-Я знаю, мой мальчик,- столь же тихо ответил я.- Ты опять слишком неосмотрителен.
Но глашатай уже трубил, призывая к тишине. Палач пошел к нам и снял с нас петлю. Начальник охраны взглянул на балкон и увидел, что Король стоит, облокотившись о перила, весь сам не свой от волнения и замешательства. Встретив его взгляд, Король сделал жест, призывающий подойти к балкону. Начальник охраны взял меня за руку и, крепко сжимая ее, повел меня по ступенькам с эшафота. Мне сложно было идти. Раны от железных оков ныли на каждом шагу, но я шел, понимая, что ситуация сейчас разрешится.
Мы встали под балконом и оба низко поклонились королю.

Казнь Чернокнижника. Часть II
Король обратился к своему подданному.
-Любезный граф, объясните свое поведение!
Начальник охраны отвечал искренне и уверенно, так словно иначе и не мог ответить:
-Монсеньор! Тот, кто стоит сейчас рядом - мой родной брат, которого я отчаялся когда-либо встретить.
Король изумленно покачал головой:
-Но, граф, ты никогда не говорил мне, что у тебя есть брат.
Начальник охраны продолжал столь же убежденно:
-Я молчал об этом, как о личной трагедии нашей фамилии. Отец наш был чрезвычайно жесток и деспотичен и без вины порою наказывал своих верных слуг и крестьян, облагал их непомерными податями, устраивал им публичные наказания. И когда мой брат однажды вступился за безвинно осужденных, жестокий отец выгнал его и нескольких его верных слуг вместе с ним, без лошадей, без теплой одежды, без гроша в кармане. И я тогда не посмел открыто встать на их сторону, но с той минуты как они ушли – я потерял покой. Отец давно умер, и все наследство завещал мне. На смертном одре, он просил лишь о том, что если я встречу брата где-либо на своих путях, то первым воткну ему нож в сердце. И я не смел отвечать ему при всех. Но когда удалились и священник и прислуга, и мы остались одни, я сказал, что не остановлюсь ни перед чем, чтобы найти брата и попросить у него прощения. И тогда отец прослезился и сказал, что не сомневался во мне ни минуты, и что он был уверен, что честь нашей древней рыцарской крови не позволила бы мне поступить иначе. И я у смертного одра отца, поклялся положить жизнь на то, чтобы найти родного брата и оказать ему то уважение и признание, которого он был лишен и которое заслуживал по праву.
Он рассказывал королю аргументировано, убедительно, на привычном для того времени языке, но и мне и ему все было слишком хорошо понятно без слов. Цикличная история, которая должна была повторяться с нами вечно.
Король внимательно слушал и согласно кивал и под конец даже вытер рукавом мантии набежавшую слезу.
-Светлейший Государь,- продолжал граф.- Теперь, когда мой брат стоит рядом со мною, когда мы оба узнали друг друга, так точно и одновременно, как узнали бы из тысячи тысяч родную кровь, я тем более пребываю в духовном смятении, понимая, что едва обретя его -самого близкого для меня человека, могу потерять снова. Но поверьте, Ваше Величество, род наш древний и всегда славился благочестием, верностью Королю и Римскому Папе, предки мои боролись с сарацинами под стенами Иерусалима и рыцари под командованием мои прапрадедов перевозили в Ватикан святые реликвии, чудесно обретенные во время крестовых походов. Как же можно обвинять потомка благочестивых католиков в непочтении к святой церкви или в делах гнусных и богопротивных. Честь нашего рода не мог запятнать мой брат.
Я с печальным выражением лица взглянул на Короля, но честно говоря, меня это все так забавляло, что я хотел рассмеяться ему в лицо. Но начальник королевской охраны умоляюще взглянул на меня и стиснул мою руку, словно зная наперед, какие мысли проносились в моем сознании. Да, мы с ним читали мысли друг друга как в открытой книге.
Король был в раздумьях. Он махнул рукой епископу.
Епископ немного смущенно приблизился к балкону и слегка кашлянул в кулак.
-В чем его обвиняют? – быстро спросил Король, пристально глядя на меня.
-Книга. Дьявольская книга, Монсеньор,- отрывисто высказался епископ.
-Принести! Немедленно!- Король стукнул кулаком по балкону.
Стражник бросился к эшафоту и, подхватив одну из книг, немедленно доставил ее Королю.
Король приказал подать ему увеличительное стекло и стал с нетерпением перелистывать недавно отпечатанные страницы.
-Рецепты по медицине, - бормотал про себя Король.- Склонности и пристрастия по расположению планет в момент рождения. Так… теология. Опровержение постулатов из проповедей святых отцов.
Не вижу ничего особенного,- пожал плечами Король, закрывая книгу.
-Но некоторые положения противоречат трудам Фомы Аквината,- скромно вставил епископ.
-Вы бы разорались между собой, церковники.- Король странно улыбнулся.- Каждый новый Папа издает буллы, противоречащие большинству предыдущих. На моем веку было три Папы и все тянули одеяло в свою сторону.
Король немного помолчал и приказал набить трубку табаком.
- Не вижу ереси и вины на этом человеке,- уверенно продолжил Король, затянувшись едким табачным дымом.
Мы оба так и держась за руки склонили колени и поблагодарили его Светлость.
Виновник для толпы тоже нашелся. Это был служащий монастырской типографии, где напечатали мои книги. Тот, кто написал донос и получил от святой инквизиции неплохую сумму. Он был приведен перед лицо Короля, и объявлен главным еретиком. После чего, эшафот был очищен от моих книг, а монах привязан к шесту на эшафоте. Запылали мокрые дрова и вскоре воздух огласили первые крики мученика. Толпа ликовала.
Граф не отпускал моей руки. Мы переглянулись. Медленно и незаметно обойдя толпу черни, мы дошли до другого конца площади, где ждал белый конь графа, поводья которого заботливо держал оруженосец.
Граф первым поставил ногу в стремя и вскочил в седло. Я сел позади него и граф пришпорил коня. Вскоре мы миновали городские ворота и смолкли вдали крики сжигаемого монаха.
Мы скакали вместе под дождем по размытой дороге. Я сидел ссади него в седле и крепко прижимался к нему, как тогда - в далеком Иерусалиме, когда мы вместе воевали под флагами храмовников, возглавляемых нами.
Менялись века и эпохи, менялась этика и мораль, а мы оставались все те же, только немного приспособившиеся к новым условиям. И каждый раз, от воплощения к воплощению мы встречались на земле и неизменно узнавали друг друга.

Казнь Чернокнижника. Часть III
Смеркалось. Теплый весенний дождь прекратился. Мы остановились под раскидистой яблоней в цвету.
Мы спешились и, наконец, обнялись и дали волю слезам. Чувства… Нечеловеческие чувства кипели в сердцах из плоти и крови. Мы сидели рядом под яблоней и пили красное вино из фляжки графа.
Я осторожно положил руку ему на плечо:
-У тебя ведь никогда не было брата. Рассказывай, как это произошло.
Граф немного смутился и тяжело вздохнул.
Потом глотнул еще вина из фляжки и с грустью посмотрел на меня:
-Это было почти 10 лет назад, 8 мая. Ты знаешь, какой это особенный день?
-Конечно, - я утвердительно кивнул.
Граф робко улыбнулся и продолжал:
-Я был один в костеле в родовом поместье. Я пришел, чтобы вернуть кюре несколько богословских трудов, которых не было в нашей библиотеке. Священник был благочестивым, и нелюдимым, он был углублен в молитвы и чуждался мирского. Он привез эти книги из паломничества, из Рима. Костел был пустынным, тишина стояла невероятная. Только лучи восходящего солнца били сквозь древние витражи и ветер чуть колыхал пламя лампады на алтаре. Я опустился на колени перед картиной, изображающей…
-Я знаю, перед какой,- я невольно перебил его монолог.
Он потупил глаза.
-Потом,- продолжал граф,- была яркая вспышка света.- И… ко мне вернулась память. Я все вспомнил. Я готов был кричать или плакать, ощущая себя в человеческом теле. Все, что было со мной прежде отчетливо встало перед глазами. Эпохи, времена, то о чем я смутно догадывался, читая труды отцов церкви, все стало моей личной реальностью, трагедией, болью.
Я метался по костелу, не находя себе места, держась за голову, не понимая, за что на простого юношу пусть и благородного рода свалилось такое испытание. Потом я вспомнил, что у меня есть острый кинжал, подаренный дядей накануне. Я выхватил его, рассек запястье и дрожащими руками вытащил из алтаря церковный потир и бутылку с праздничным вином для мессы. Алтарь был залит моей кровью. Кровь не останавливалась. Я держал руку над потиром и шептал слова своей клятвы, что я найду тебя в мире, найду во что бы то ни стало и скажу то, что не успел когда-то сказать. Потом я разбавил кровь вином и выпил залпом жуткое причастье.
В этот момент в костер вошел кюре. Он с трепетом сложил руки, не смея двинуться с места. Потом робко приблизился и бросился передо мной на колени и первым просил у меня благословения. Он поклялся мне, что мою тайну он унесет с собой в могилу.
Граф перевел дыханье. Мы снова сделали по глотку вина.
-Милый друг,- начал я с грустной улыбкой.- Моя история еще более печальна. Родителей своих я никогда не знал. Воспитывал меня старый алхимик. Мы переезжали с места на места, открывали лаборатории в заброшенных зданиях, спасались от инквизиции, лепили фигурки из воска и волос, гадали по внутренностям птиц. Так же 10 лет назад в канун Вальпургиевой ночи мой учитель и друг, которого я не без оснований считал своим отцом, оказался прикован к постели. Он подозвал меня к себе и, погладив по щеке, тихо сказал, что я никогда не был его сыном. Он купил меня, новорожденного, замотанного в грязное тряпье у блудницы в портовом городке. Он тогда занимался изготовлением эликсира бессмертия. Все компоненты были собраны, но не хватало только крови младенца. Но когда я уже лежал на его походном алтаре и плакал от голода, а он занес надо мной свой магический кинжал, он услышал Голос, который запретил ему это делать. И шепотом, со взглядом исполненным ужаса, он назвал мне Имя этого Духа. С тех пор и до конца своей жизни он посвятил себя целиком и полностью моему обучению. Сначала он отдал меня кормилице и навещал у нее регулярно. Потом на несколько лет оставил в одном монастыре обучаться книжным наукам и, наконец, обучил всему, что умел сам. Я же поклялся ему, беспомощному старику, признавшемуся мне в несостоявшемся злодеянии, что я вызову этого Духа и отблагодарю его, чем смогу. И сколь старик не отговаривал меня и заклинал всем святым, я не изменил решения. Так он и ушел, не добившись от меня отказа. А через два дня, на сам праздник, я уединился с боли знакомой и страстно любимой Печатью из Истинного Гримуара и по таблицам соответствий расшифровал значки на Печати. И Дух явился мне и мы говорили всю ночь, а потом – на рассвете, когда на небе сквозь тусклое окно показалась Утренняя Звезда, наступило время расплаты…
Я смеялся долго, смеялся от души, а граф лишь с грустью смотрел на меня и тихо шептал:
-Как же я люблю слушать твой смех.
Я успокоился и с важным видом продолжил:
-Молодой чернокнижник не знал, что Духа нельзя вызвать иначе, чем в собственное тело. Коль скоро он не позаботился об ином сосуде, Я вызванный им из Черной Бездны Времен, не нашел иного шанса продолжить свой путь на земле, кроме как будучи в его теле. Я вырвал его сердце. Сжег его душу. И занял тело, спасенное мною и подготовленное именно для этой миссии. Я с тех пор обучил десятки магов, написал десятки трудов, объездил всю Европу и лишь здесь допустил роковую ошибку, едва не стоившую жизни моему воплощению.
Я остановился, внимательно посмотрел на графа, и медленно провел рукой по его светлым вьющимся волосам.
-Зато я встретил тебя.
Граф несколько раз поцеловал мои руки.
-Знаешь,- прошептал граф.- Я ведь дал обет безбрачия. Я хранил невинность и чистоту до этой встречи.
-И ты знал, что ты встретишь мужчину?- я немного злорадно улыбнулся.
Граф с грустью покачал головой.
-Поверь, мне было все равно. Мне важна была твоя душа, а не тело.
Я резко притянул его к себе и начал целовать в губы, параллельно развязывая шнуровку на камзоле.
-Помнишь Эдемский Сад? Помнишь Запретное Древо?
Он едва перевел дыхание:
-Конечно, я все помню.
Наши губы снова слились в долгом поцелуе, и я уверенно толкнул его на влажную от дождя траву.
На следующий день, граф получил расчет у Короля, еще через две недели, распустил личную свиту и прислугу, продал имение и удалился вместе со мной туда, где нас бы меньше всего искала стоящая на ушах инквизиция.
И дальнейшая наша уже совместная судьба пусть останется сокрытой там, где ей и быть должно – за завесой ушедших столетий.
Меня могут спросить иные из последователей: «Как же ты можешь вот так прямо говорить о подобном общении? Не грех ли это перед остальными братьями».
А я скажу, кто осмелится решать за меня, с кем мне быть, и с кем делить ложе. Кто будет поднимать полог моей постели и задаваться вопросом: отвечаю ли я их представлениям о том, что мне дозволено и что запрещено.
Мне скажут: «Но он светлый, а ты темный».
А я скажу, что больше всего ценил и ценю Верность. Иные из темных клялись мне в вечной преданности и столь же легко предавали. А он всегда ждал очередного шанса доказать мне верность, даже пожертвовав всем ради меня. Он никогда не предавал меня, никогда не разочаровал, и не было случая, чтобы я мог упрекнуть его в бесчестии, коим грешат иные слишком темные напоказ и слишком прогнившие внутри.
Опять же, я говорю лишь о тех, кто сам знает эти грехи за собой. Гордых Рыцарей Темной Чести это никоим образом не касается.
И наконец, кто-то, не унимаясь, скажет: «Но ведь ты поклялся мстить отцу до последней капли крови?»
На что я лишь рассмеюсь и скажу: «Я забрал у него любимого сына. За все обиды я отомстил сполна».
(с) Fr. Heilel Ben Shahar, 19.01.2014 г.