Московская кампания

Был ярок, ясен тот осенний день,
как пламя догоравших деревень.
Холодный воздух чист, коль не считать летавшей сажи.
Местами лупцевал ещё свинцовый ливень;
разбитой пушки ствол торчал, напоминая бивень
среди полей сражённого слона; и вражий
был крик в окопах, где кололася ещё винтовочек пальба,
и вопли безысходной ярости, как убиваемых последняя мольба.
Там рукопашная ещё кровила свалка,
штыки сверкали, как гроза по облаку;
и, направляясь на Москву,
уверенно и валко
ползли кресты на серых бронелбах,
и жрали гусеницы то ль трупы, то ли проволоку,
и свежий снег перетирали с мёрзлой грязью.

А под Самарой героически окапывались князи,
оставивши столицу на радение разрозненных полков
и растерзание очередной тевтонской мрази.

Ну что ж, Россия, видно, крест тебе определён таков.
Когда сгибалась ты под натиском очередных врагов,
все, поучавшие тебя, в педагогическом раздувшись раже, –
твои так называемые пастыри и стражи –
вдруг обращались в стаю самолётом перепуганных волков;
а все, кто по тебе большим героем слыл,
все умники великие твои, в историю входили, как последние ослы,
и за убитого врага порою двух давала ты своих,
и попирались прежней жизни смыслы,
не умаляя, впрочем, власти дураков.
Ну что ж, Россия,
видно, крест тебе определён таков!