Эпилог...

Эпилог...

В самом сердце зимы
таится трепет весны,
а под покровом каждой ночи
нас ждет улыбка рассвета. *



Дом теплый, уютный, дамский. Мужчинам очень нравятся такие дома, убежища,
в которых не может таиться ничего непредвиденного, или неприятного...
А если и может, то кто заставит длить свидание?
Вот именно... никто... Так как женщины проживающие в таких теплых и уютных
домах - настоящие... нежные и чуть пугливые, что придает им еще более
очарования и притягательности...
Оказавшись в доме этом почти случайно... остался в нем на долих десять
лет...
Остался с ней... или один... или...
Не знаю, но скорее... что угодно, только не с ней...
Она была вещью в себе... "мастером утонченного безделья"...
Она и одевалась подстать этому определению...
Сегодня на ней было нечто от вечернего туалета или... роскошного неглиже:
длинное до щиколоток черное платье на тонких бретелях, отороченное круже-
вом, расходящееся красивыми складками от груди...
Под великолепием этим - боди с высоким воротом, так же как и подол "платья"
отделанным кружевом. Им же, кружевом, отделаны длинные рукава.
Тонкие пальцы вертят нечто невероятное - хлыстик из черных шелковых нитей.
Хм... и "платье" и хлыстик куплены в бутике "Intimissimi".
Ну ладно. Красиво и оригинально.
Боди?
Изящная вещица для... тепла...
Для тепла и высокие... тонкие... замшеые сапоги. Кстати, гармонирующие с
хлыстиком.
Она ходит по комнате, крутит хлыстик в пальцах, перебирает длюннющую нить
жемчуга.
Жемчуг искусственный, но она почему-то отдает ему предпочтение. Ему, а не
настоящему, покоящемуся в серой коробке, украшенной такого же цвета шелко-
вым бантом.
Подходит к мольберту, который стоит почти в центре комнаты. Она захотела
написать картину, а хотения ее никогда не расходились с действиями.
Она делает эскизы. Один за другим.
Узкие улицы со стенами домов, сближающимися так, что можно коснуться обеих -
лишь раскинь руки.
Но Венецию, с ее тесными улочками и тупичками это не напоминает.
Скорее Прагу... или Ригу...
"Ночью... в узких улочках Риги..."
"Ноктюрн"...
Как-то она мурлыкала. Приятная мелодия и слова...
Старомодные, но... все равно приятные...
Объяснила - музыку к песне написал не Паулс, как считают многие, а Куб-
линский, замечательный рижский композитор.
Она многое объясняла. Мне не надоедало слушать ее лепет, а когда надоедало,
я не слушал.
Лишь делал вид.
Она знала. Знала наверняка, но умная, "делала вид", что не знает, точно так,
как я "делал вид", что слушаю.
Конечно, мне было интересно, что она, все-таки, думает обо мне.
Не то, что говорит... а то, что думает...
Однажды... подсмотрел начало ее очередного "опуса".
Сказала - пишет обо мне...
Сказала, но показывать явно не собиралась.
Упорхнула ответить на телефонный звонок... и я... зачитался...

"Я уже не представляю - как описывать то, что чувствую...
Все описывают ЭТО одинаково. Полагая, что лишь одни знают - что это такое
и этого вот самого никогда, ни с кем не случалось...
И тем не менее, слова просятся наружу, разрывая ненадежную плоть страшным
внутренним давлениеми.
Думаю - какое счастье, что мне дано умение облекать мысли и чувства в слова.
Я могу написать письмо, как рассказ, или рассказ, как письмо...
Музыканту прекрасному написать слова и музыку нового романса.
Даже если он и не станет исполнять это на публике, глаз всё-таки скользнет
по нотной бумаге и, возможно, отметит для себя пару-тройку нот, или слов неж-
ных...
Моих...
Для него написанных...
Вообще-то, писать мне уже страшно, так как всё, что придумываю ночами, днями
и утрами имеет обыкновение облекаться плотью реальной в недалеком будущем.
А кто гарантирует, что напишу я лишь вещи приятные и пригодные к употреблению,
как кипячёная вода...
Никто...

Ты видел, как поднимают паруса кораблики загнанные в бутылку?
Зрелище невероятное.
Тонкая кропотливая работа. А потом... после - восхищение зрителей, недоуме-
ние их - как... как... как...
Но... Мне иногда кажется - пленение корабля не единственное.
В трюме его... прикованный цепями... заточен на веки вечные каторжник...
Про коего язык не повернется сказать - "Кой черт занес меня на эти галеры?"
Знание... незнание...

Я знаю множество примет
Я знаю, где есть ход запасный;
Я знаю, кто и как одет;
Я знаю, что и чем опасно;
Я знаю, где овраг пропастный;
Я знаю, часты грозы в мае;
Я знаю, где дождит, где ясно;
Я знаю все, себя не зная.
Я знаю, есть на все ответ;
Я знаю, где черно, где красно;
Я знаю, что где на обед;
Я знаю, лжем мы ежечастно;
Я знаю, хищна волчья стая;
Я знаю, жалобы напрасны;
Я знаю все, себя не зная.
Я знаю были давних лет;
Я знаю, люди разномастны;
Я знаю, кто богат, кто нет;
Я знаю, кожа чья атласна;
Я знаю, глуп, кто любит страстно;
Я знаю, алчности нет края;
Я знаю, умники несчастны;
Я знаю все, себя не зная.
Я знаю, принц, что жизнь ужасна;
Я знаю, на земле нет рая;
Я знаю, смерть над каждым властна;
Я знаю все, себя не зная. **

Именно! Какие слова! Какая правда!
Себя не зная... или притворяясь - не знаю, дабы легче было мириться с ошиб-
ками, которые нагромоздила, как коробки с обувью в заброшенной комнате.
Да. Заброшенная комната. Покинутая спальня, превращенная в гардеробную.
Многие ли могут позволить себе такую роскошь? В перенаселенном мегаполисе?
Но... если следовать постулату - каждый должен находиться там, где смысл его
жизни... то вполне понятно - я перебазировалась именно туда... подальше от
разъедающей волю мягкой постели, к узкому не слишком удобному ложу, кое да-
ет приют, но не заставляет... желать его...
Хм...
А что же желалось?
Быть женщиной, которую ждут. Всегда.
Понимая, но не мирясь с тем, что... для этого нужен сущий пустяк - стать
такой женщиной...
Но... разве увидишь свою спину... сможешь укусить локоть?
Видишь кого и что угодно, но не себя...
И не знаешь... Лишь иногда... кажется - знаю...
А он...
Обладал восхитительным качеством - быть рядом в нужную минуту. В остальное
же время становиться почти невидимым.
И... мало того...
Было в нем нечто, что озвучивать на страницах этих не считаю возможным...
но... было...
Да почему - было? Есть!
И он... как и все остальные, вряд ли осознавал это... знал о себе.
Зеркала...
Как нужны они нам...
Таинственная жизнь. Туманная гладь, в которой можно усмотреть столько чудес.
В Японии... к примеру... верят в три силы: меча, богатства и зеркала...
Меч символизирует силу оружия, богатство - силу денег, а зеркало... зер-
кало - силу самопознания.
Так вот, сила зеркала наиболее ценная из этих трех.
Так как, "лишь глядя в зеркало (познавая себя), находишь правду".
Двое...
Она жаждет быть, но не может стать...
Он... жаждет свободы и воли...
Но... не он ли там... на мокрой скамье, упрятанного в бутылку корабля?
Никто не знает о его существовании.
Знает ли он сам... осознает ли, что еще жив...
Вспоминает ли то время... когда дышал вольным воздухом и... смотрелся в
зеркала...
Что видел он в них?"

Она описывала меня... меня...
Человека, совершенно не интересующегося своей внешностью.
Или... или мне хотелось быть таким в ее глазах...
А может быть... может быть не мне будет посвящена эта новелла...
Кем-то иным занята голова моей подруги... а она вновь... "сделает вид"...
Закладка в романе Загребельного и... слова... слова его -
"...Смотрел на себя в венецианское зеркало, подаренное Луиджи Грити. Нра-
вилcя себе, как вегда. Тонкий, нервный, изысканный.
На бледном лице выразительно очерченные губы, из-под тонких черных усов
поблескивают ровные острые зубы, так плотно поставленные, что кажется -
их вдвое больше, чем нужно.
Иные развивают тело, он развивал дух.
Тело приспосабливалось к духу, шлифовалось им, зависело от него, а дух
был свободный, раскованный, миллионноликий.
Потому и любил себя Ибрагим удвоенного, утроенного в зеркалах, в них отра-
жался уже и не он, не его внешность, а его неповторимый дух."
Это не обо мне... это не я... хотя... что-то от Ибрагима... вот этого...
книжного... было в моем облике.
Подруга называла меня частенько Молчаливым сфинксом.
Не получив разъяснений, вычитал - "Молчаливый сфинкс Франции (Филипп Кра-
сивый).
Филипп IV не зря получил свое прозвище Красивый.
Правильные черты лица, большие неподвижные глаза, волнистые темные воло-
сы.
Он был похож на великолепную скульптуру, неподвижную и завораживающе
недоступную в своем величественном отрешении.
Меланхолия, вечным отпечатком лежавшая на его лице, сделала его в истории
личностью загадочной и неповторимой"...

Так странно...
Король и... раб, прикованный к веслу... к скамье...
Как все это совмещалось в ее головке? Как переносилось на бумагу... Словно
своими тонкими руками удавалось ей раздвигать стены на узких улочках незна-
комых городов и впускать в жизнь неведомые... манящие горизонты...
Я устал от ее уюта... ее загадочности... ее странной квартиры с покинутой
спальней...
Даже сейчас... со мной... или... ради меня, она ничего не изменила в жизни
своей...
Но... судя по написанному началу новеллы... все-таки... заметила.
Не заметил я, или не понял еще, что манит меня неведомое нечто.
Но... ждал... ждал... когда она подскажет - что именно ждет меня, что манит
и куда... куда манит жребий мой...

Двери спальни-гардеробной оказались открыты однажды для персоны моей.
Шкафы... Огромные... с антресолями...
В противоположном от окна конце комнаты располагался шкаф-купе с зеркалом
нешуточной величины.
Зеркало углубляло комнату... удлиняло... меняло все в ней... ставя с ног на
голову...
Так странно...
Казалось, в чуть запыленной глади отражается не то, что есть в комнате, а
иной... неведомый мир...
На фортепиано, загнанном в это заколдованное пространство, за неимением ино-
го... располагалась картина - таинственный зимний пейзаж...
Финляндия... Лапландия...
Посмотреть? Подойти, но... повинуясь неведомо какому призыву... подошел к
шкафу... не к картине...
Двери шкафа разъехались так внезапно, что...

Что-то случилось...
С ним что-то случилось. Что именно еще не было вполне ясным. Его еще будил
по утрам веселый звон будильника.
Еще снились сны, забывающиеся в момент пробуждения, но...
Что-то, все-таки, произошло.
Не понимая, чем руководствуюсь, на что рассчитываю и... что буду искать...
засобирался вдруг... куда-то...
Нет... не куда-то... а туда... в Финляндию, запорошенную снегом, так изу-
мительно изображенную на старом полотне...
Я и предположить не мог... тогда... сидя в уютной, теплой комнате, насколь-
ко трудным окажется задуманное предприятие.
Ну не на Аляску же собираюсь. Всего-то и "делов" - Финляндия. Успокаивал
себя.
Добегу на машине до Питера, а там - рукой подать.
С теплой одеждой расставаться не стану, да и денежные средства закапывать
под валуном не буду - пригодятся.
Пригодится и запас продуктов, и хитрые-нехитрые приспособления так облегчаю-
щие жизнь дорожную.
Меховые торбаса, прикупленные к случаю и не менее меховые... штаны...
Дааа... сам себе я казался одним из героев Рытхэу, по меньшей мере.
Или... Облегченной версией злополучного МакКэндлесса.
Подруга моя восприняла желание путешествовать если не с энтузиазмом, то без
изумления и истерик.
Хм...
Истерик?
Видел ли я хоть слезинку, выкатившуюся из ее глаз?
Нет. Никогда.
Даже, казалось бы, в тех случаях, когда женщина обязана плакать.
Эта женщина не была обязана никому и ничем, и ломала все знакомые стерео-
типы поведения.
Возможно, именно по этой причине я и задержался в доме ее так надолго...
Сборы закончились и я... я уже там... в пути и... почти Диких условиях...
Машину пришлось оставить.
Я покинул уютное, теплое прибежище и вышел в ночь.
Странно... я вовсе не желал этого.
Покидать машину и идти неведомо куда, в поисках маленького жалкого домика,
затерянного в снегах Финляндии.
Почему Финляндия? Зачем мне этот домик?
Но и повернуть назад я уже не мог. Не понимал - почему, но... не мог.
Казалось... стыд сожжет... испепелит... если поверну вспять...

На меня набросился ветер, намереваясь, судя по всему, сорвать одежду и унес-
ти за край горизонта.
Хм... горизонта... Экое иносказание...
Его не было видно, как не было видно и всего остального.
Здесь я уж точно не видел далее своего носа, а если быть совсем точным, и
того менее.
Я и не предполагал, что можно так обессилеть идя против ветра.
А почему бы не пойти за ним... ветром...
Мысль это промелькнула... исчезая, так как даже сейчас я все-таки понимал -
нельзя. Не туда. Найти то, ради чего предпринял я сие безумие, можно только
там... за ветром...
"Темный еловый лес хмурился по обе стороны замерзшего потока. Недавний ветер
сорвал с деревьев панцирь наледи, и они, казалось, тянулись друг к другу,
черные и зловещие в угасающем свете. Бескрайняя тишина царила над землей. Сама
земля была опустошенной, безжизненной и недвижимой, столь одинокой и холодной,
что источала даже не уныние. В ней чувствовался призрак смеха, но смеха более
ужасного, чем любая тоска - смеха, безрадостного как улыбка Сфинкса, холодного
как иней, с привкусом мрачной непогрешимости. Властная неизъяснимая мудрость
вечности хохотала над тщетой жизни и ее жалкими усилиями." ***

Когда наступила тишина, Бог знает...
Как добрался я до вожделенной цели, как переступил порог искомого дома... не
помню...
Я чувствовал, наконец, тепло и... тишину...
А еще... слышал, как чей-то голос читал из Берггольц -
"...часто снится мне будущая война... Тут главный страх в том, что все проис-
ходит бесшумно.
Это начало всеобщей гибели, и, прежде всего, в мире умер звук.
Никто и ничто не издает ни единого звука... И то, что должно допеть, - не поет;
и то, что должно звенеть - не звенит; и даже то, что должно шептаться, - не
шепчется... Все безмолвно, все происходит в уже мертвой тишине... Планета глуха
и нема. И вот когда уже кажется, что гибель неотвратима, - вдруг взрывается
звук, и я слышу, какой-то голос властно и четко приказывает мне: Встать! Это -
сон!"
Мне стало казаться, я живу лишь потому, что слушаю бесконечный... монотонный
голос, читающий книгу за книгой. Словно я парю в невесомости и соприкасаюсь с
жизнью... или ее подобием... лишь благодаря этим звукам и образам, которые они
рождают в моем сознании.
Где я? Что со мной? Кто я... наконец?
Всему приходит свой черед... Пришел час, когда я смог, наконец, открыть глаза...
В светлой комнате у окна сидела Анна. Моя молодая жена.
В руке ее была книга. Она читала, склонив голову, но... повинуясь моему немому
призыву - подняла ее и, посмотрела на меня с нежной улыбкой.
- Как долго ты спал... Боже мой, как долго ты спал.
Мне же хотелось прошептать - Как долго я шел к тебе, любовь моя.
Сны, обрывки их, носившиеся пред мысленным взором рваными облаками, таяли...
исчезали в лучах солнца.
Казались кошмаром, покинувшим голову мою навеки.
Я не мог вспомнить ничего. Ничего... кроме нелепости падения... и беспамятства
следующего за ним...
Аллергия на мех...
Подхватив на руки невесту свою... нет... уже жену... вдохнув ее аромат вместе
с ароматом шубки из скандинавской норки цвета сканглоу... потерял сознание на
пороге снятой нами квартиры...
В беспамятстве провел я два дня... не помня визитов врачей... забот жены...
Не помня ничего...
И все-таки... все-таки...
Что-то давило на сознание... подсознание...
Просилось... рвалось на волю...
Анна навела порядок в съемном жилье нашем - временном прибежище наших душ и
тел.
Пошатываясь, я встал и направился в ванную комнату.
Хотелось выкупаться. Безумно хотелось воды... воздуха... света...
По пути, заглянул в комнату с чуть приоткрытой дверью.
Зачем?
Шкафы... Зеркала... Фортепиано с криво стоящей на нем картиной...
Картина...
Женщина в странном платье... черном...
Длинная... слишком длинная нить жемчуга в тонких пальцах...
Если жемчуг настоящий, то это целое состояние, мелькнуло в голове.
Я вздрогнул... лица моего коснулось что-то невесомое... нежное... как дыха-
ние осени...
Крошечная плеть из шелковых нитей соскользнула с высокого шкафа и пролетев
мимо, задела... коснулась... обожгла...
Всего-то?
Всего-то...

Построен был корабль...
О, как мечталось подставить всё ветрам -
От пяток до затылка...
Лишь одного корабль не знал -
Его "простор" - лежащая... бутылка...
И в ней он "поплывет" неведомо куда,
Не обретя компАса и матросов...
Не быть ему разбитым... никогда
О страшные, колючие утёсы... ****

И в радость пробуждения... вдруг закралась тоска...
Тоска?
Всего-то?
Всего-то...
Встать! Это - сон!



РИНА ФЕЛИКС


____________________
* К. Гибран
** Ф. Вийон
*** Д. Лондон
**** Р. Феликс