Исповедь кому она нужна?

“Исповедь» – кому она нужна?

                Да будет проклят правды свет,
                Когда посредственности хладной,
                Завистливой, к соблазнам жадной,
                Он угождает праздно! – Нет!
                Тьмы низких истин мне дороже
                Нас возвышающий обман...
                Оставь герою сердце! Что же
                Он будет без него? Тиран...
                А.С.Пушкин, Герой

Жан Жак Руссо в своей «Исповеди» клянётся и божится, что нет человека более искреннего, чем он!
Заодно уличает предшествовавшего ему автора, Мишеля Монтеня, в нечестности и неискренности в «Опытах» последнего! В них Монтень, уже в  самом введении, подчёркивает, что «эта книга искренняя». Самого Руссо следующие за ним авторы тоже справедливо упрекают в этом грехе – лжи или недосказанности!
А.И.Солженицын в «Бодался телёнок с дубом»  тоже претендует на «искренность», при том, что легко ловится на вранье.
Пушкин писал П.А. Вяземскому, ноябрь 1825:
«Писать свои Memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая...»
Тема, действительно, неистощимая, но меня во всей этой цепочке деклараций об искренности авторов и обличений в  неискренности последующими писателями интересует одно: А кому нужна вообще вот эта правдивость и искренность? Зачем устраивать добровольный душевный стриптиз перед всеми, зная, что найдётся немало (большинство, может быть) читателей, которые злобно посмакуют все эти самообличения.
Писатель должен писать так, чтобы читать его не было скучно! «Все жанры хороши, кроме скучного» Ф.А.Вольтер. А копаться в его интимных делах – удел черни, которой только до этого и есть дело!
В том же письме к Вяземскому Пушкин пишет чуть раньше:
«Охота тебе видеть его на судне. («Специфическом», не для плавания. О Байроне. Замечание моё, Эспри) Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, cлабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!»
И дальше Пушкин с пафосом восклицает: «Врёте, подлецы; он и мал и мерзок – не так, как вы, –  ИНАЧЕ ...»
Если ДО этой последней фразы слова Пушкина разумны и логичны, то эта патетическая тирада глупа и фальшива.
Возразить здесь Пушкину нечем, вот он и подменяет отсутствие доводов истошным воплем: «Врёте, подлецы...»
«Ты глоткой взять хотел», – говорит Гамлет громко и шумливо скорбящему о смерти сестры Лаэрту.  Приём старый и широко используемый. И Пушкин туда же!
Да, «гений, высокий, могущий» действительно слаб и мерзок, как и чернь, ибо он только слабый смертный человек и никаких ИНАЧЕ – НЕТ! Фантазия Пушкина в запале апологии, де факто, самого себя!
Но я весь этот спор и уличения считаю вообще лишними, ибо важна не искренность и перемывание грязного бельишка перед читателями, а мысль автора, красота и выразительность языка, неординарность идей его. А искренность пусть он оставит для своей супруги и детишек, ежели им это важно!
17 I 2014