Любви огонь

Любви огонь.


                I.


                Вонзались молоты рук и ног
                Остервенело мужским членом.
                Драчливый, кричащий, разнокожий круг
                Обступил обжигающим перстнем
                Плена –
                – Девочку, чьё тело то эмбрионом,
                То окровавленным сшибленным идолом –
                Преображалось на фоне пола
                С помощью подвидовых.
                Что она сделала этим красавцам?
                Чем досадила этим красавицам??
                Что им – не нравится???
                Сразу ответишь, когда познаешь,
                Как толпа собакою чёрной кусается….
                Эта девочка –
                Им не нравится.

                Нет! Она не сдавала друзей-подруг
                (У неё их не было отродясь!)
                Нет! Её били – за лишнюю пару рук,
                Своими двумя гордясь…
                Четырёхрукая – кандалы
                Обществу интернатному,
                Чьё сознание –  слово: «Гы-ы-ы»
                Жизненно-одновратное.
                Подкараулили – и пошло-о! –
                Неравное побоище.
                Вместо лиц толпяное мурло,
                С виду – и не чудовище.
                Детские личики, которые  видишь всегда,
                Сколько ходишь по тротуару.
                Личики чистые – как вода,
                Не видевшая отравы
                Рукою Гамлета вылитой в кубок винный
                Нашего мира.
                В белесые волосы Четырёхрукой
                Впились кровавые сгустки.
                Тело билось грешницей в муках,
                Вверх и вниз взметались крепкие руки –
                Смотрел Агурский.
                Ругань лилась навозом на голову
                Четырёхрукой – за что же её?
                Казалось – люди, а сердце –
                Олово,
                А души – вязкое мумиё –
                Глядел Агурский, втеснясь в толпу –
                Молчальник замкнутый, бледный
                Герасим, –
                Как юбку задёрнула на полу
                С Четырёхрукой – ведьма Настя.
                Задор: «– Дава-ай!» Звериный оскал.
                Агурский видел и молчал,
                Как издеваются на ней
                Пригоршня человеческих чертей.
                А ведь она ему – ничего не сделала
                (Да он и редко видал её,
                Предпочитая существование блеклое:
                Не ваше –
                – Только хилое.
                – Только моё).
                Двурукий, он – безвреден для толпы,
                Хоть отличался от неё,
                Что был всегда в сторонке с книгой.
                Вдруг дёрнулся он, когда один батыр
                Скрутил Четырёхрукой –
                Фигу.
                Загоготали… Агурский вспомнил
                Шабаш из книги библиотечной.
                Полузабытый, худой, скромный,
                И с виду казалось –недолговечный
                Герасим молча глядел и чувствовал:
                – Переворачивает его
                Лишь на одной вот этом присутствии,
                Закрытом в двуруком обхвате-устрице –
                Суде толпой.

                ––––

                Четырёхрукая – слово «ад»,
                И слово второе – «кошмар» –
                Познала прежде понятия
                «Интеграл»,
                И ига злых «золотых» татар.
                С рождения второго – в Интернате –
                Впитала вместо лучистого детства –
                Кровь
                Царившего нрава с матом с матом,
                Под шапкой забрано –
                В Нелюбовь.
                Она не знала – почему
                Её сторонятся все на свете,
                Вычерчивая кривизну
                От дружбы –
                И взрослые – и – дети???
                С чего началось это?
                Может – с начала,
                Когда вошла она сквозь
                Обшарпанную дверь –
                К людям, что жили и умирали,
                Душой – превратившись
                В телесную твердь?
                Может – тогда – и отмечено ей –
                Печатью –
                Быть – вне людей?
                Жить в подвале с окошком узким,
                Слушать с грустью в огнях-глазах
                Сквозь стены – язык англо-русский,
                Груща о том, что проблема – в руках,
                Что руки – жмут,
                Как тело раба – змеиный кнут.
                Четыре руки!
                Муку рождения
                Из утробы – в больничную высь,
               Мечты о зефирно-людском единении
                Добивает дальнейшая жизнь,
              Чья линия – тёрно-колючая трасса
                Дерёт будни и выходные –
                В мясо,
               Чем взрослее – тем горше и круче
                С нею приходится знаться.
                В лучшем случае – равнодушие,
                В худшем – на грязном полу
                Валяться… 

               Хлёст в лицо, растущее под колпаком
                Образцового Интерната –
              Жесточел, ударившись грязным комком
                Зверей, впившись крепким
                Пинком,
                Катком –
                Из малолетнего мата…

                ––––

                Вы, конечно, находчиво спросите –
                Что же делали учителя?
              Не могли же они не заметить просеку,
                Не пальнуть в грязнодушное
                Стадо зверья?!
               – Наказаньями и разбирательствами,
                Не сдвинуть стереотипного пня,
                Решительно, чётко, безотлагательно
                Вычертить в душах:
                «– Так.
                Делать.
                Нельзя»?!

                Нет… давно уж прошли времена
                Задушенные в Тридцатых
                Поступью бодрой  со дна –
                Пятилеток молодцеватых,
            Выгнав из изб и строительных зданий
              Тех, кто прилажен был к ним по уму
                Да по истинному призванию.
            А взамен зареяло, засвистело Истиной,
                Партийной пятою затопав:
                Работай ты – не работай –
                Ответит за всё –
                Статистика,
                В чьей сердцевине –
                Глаз –
                Приказ.
                Цифры высокие красным огнём
                Единственно-Верного Учения –
              Вымели в бездну всё, что в чём
                Жил ты в своё утешение.
                Цифры высокие, красивый отчёт,
              Чей оптимизм – бальзам начальнику –
                Смоет любой недочёт,
                Превратя кипятильник –
                В чайник,
                В праздник – рутинный
                Гнёт.

                Зал надутый – корпус пустой.
                Речи гуманные – ему под стать.
              «Да… у неё… э-э… дефект непростой.
                Нечего обижать!»
                Вид понимающий все поголовно
                Приняли… со сцены шуршат
                Листками…
                И правдолюб седой недовольно
                Взгляд коллегам надутым метнёт:
                « – Болваны…»,
                Видя, что дело дальше слов
                Воздух не сдвинуло застоявшийся.
                Стихнет буря. И снова гроб
                Откроется
                Грязнилищем застоявшимся –
                Дьяволом править бал –
                Будто и не было тени разрыва
                В красивых текстах
                И цифрах.
                Расползутся учителя по норам,
                К чёрту истины все послав –
                Снова будут мукам петь
                Стройным хором,
                Строя шиш в перерывных часах,
                Возмущаясь за крепким чаем,
                Потешаясь за тёплым чаем,
                «– Мол, какой вот у нас
                Начальник – дурак».
                А затем чай допьют и к нему –
                На доклад,
                Пёсьи внимая каждому слову
                Начальственному
                – Похвальному или ругательному,
                Играя по ветру бровью:
               « – Правильно – тире – Неправильно».
                (А попробуй, не подчинись,
               Если хочешь, чтоб дети жили в достатке.
                Будешь дурак, если ты свою жизнь
                Порвёшь во имя какой-то там
                Правды.


                II.


                « – Прекратите!» –
                не голосом
                Героев фильмов,
                На чей мускулистый бы торс
              Не жалко девственным школьницам лечь,
          Голосом простым, прессой не зафиксированной
                Поднялся ввысь,
                Будто крестоносный
                Иерусалимский меч.
                Сарациняне переглянулись,
                С удивлением поглядели.
                Кулаки-ятаганы тормознулись,
                А глаза метнулись в сторону
                Хилого тела.
                «Кто такой? Чего он встрял??» –
                Кто-то что-то там сказал.
                Перегляды, перегляды,
                Взгляды, взгляды, взгляды, взгляды.
                В потолке – вопрос повис как белый флаг:
                «– Что не так???»
                «– А ты чё здесь?» – раздался чей-то голос.
                Удивилась даже Четырёхрукая,
               Готовая к дальнейшим обыденным мукам
                Из сшитых воедино
                Жизненно-чёрных полос.
                И вдруг – голос
                Одинокий, негромкий,
                Незвонкий –
                Толпу прервал,
                Струну надорвал
                Непрошенным в нотный листок
                Аккордом.

                « – ПРЕКРАТИТЕ!»

                Что же это? Инопланетное
                К инопланетному прорвалось
                В толщину атмосферную
                Беспросветную?
                Голосом обыкновенным зажглось:

                «– ПРЕКРАТИТЕ!!»

                Где добра не ждёшь – а оно промелькнуло
                Дикостью несуразной в мире
                Остеклённом
                Электронном
                Штурмом бунтующим качнуло,
                Отделив жизнь от жизни бездонной.
                Дико смотрели глаза её,
                Подёргиваясь от синяков –
                На Него,
                Не понимающая ничего,
                Посетившее сознание её –
                Видение –
                Привидение,
                Что входит в беспечный дом.

                –––

                Агурский стоял, нескладный –
                Непрошенный гость в мир героев.
                Худой послушник христианский
                Из пыльного Средневековья.
                Совсем не идеал, одежда не по размеру
                (Уж как работают кладовщики!)
                «– Какого хрена?!» –
                Взревели будущие быки,
                А тёлки будущие смотрели,
                Скептически думая:
                «Ну и шкет…
                Вылез тут… Молчал бы…
                Не-ет…»
                Что стоило сказать хоть слово
                Агурскому в данный момент
                Быкам да коровам,
                Годным лишь для котлет?
                Рядом навис мордатый юнец,
                По боку каждому – челядь,
                Готовая кинуться наконец,
                Псами впиться в хлипкое тело.
                Ситуация натягивалась струной,
                Пахло сшибленными с ног костями.
                Но – спасительный и родной –
                Звонок прозвенел над головами.
                «– Пошли в столовку!» –
                и загудели
                Пчёлами – слову родному ухабистому
                Быки да тёлки – вмиг исчезли,
                Жужжа к заветному сладенькому…


                III.
               
 

                Тишина…
                Тишина…
                Отдалённый гул
                Вдали…
                Они вдвоём…
                Всё позади…
                «– С тобой всё в порядке? Давай помогу…» –
                Пришествием сознание осветило
                Простые слова
                Простого Мессии.
                Кровь ещё капала с разбитых губ
                Ржавой водой из разобранных труб.
                Причёска – скомканная газета,
                А серое тело – бездарно вылепленная
                Котлета.
                Боль нестерпимая…
                «– Так, осторожно…»
                «¬– Спасибо…»
                «– Идём к врачу».
                «– Спасибо».
                «– Пошли»
                На ноги больно было ступить.
                Голову – наклонить.
                Чувствовала Четырёхрукая
                Тепло Агурской души.
                Хилый, бледный, болезненный,
                Вёл он её будто друг – подружку…
                Тяжёлая дверь, чей рот – коридор
                Отделял от левого крыла.
                За дверью – пьяный нестройный хор
                – Толпа –
                Разноязыкий, разноголосый,
                Разноимённый, разносудящей
                Хор толпы
                Улюлюкающей.
                Многосложной.
                «– Я не пойду», – отстранилась она,
                В пасть дверную с опаскою глянув
                На Ангела из-подо лба.
                «– Смотри, ты кровишь. Нужно повязку» –
                Ответил Ангел.
                «– Я… не пойду»
                «– Пойдём…» – упёрся
                Агурский
                (Так хотелось ему заплакать,
                Как раньше
                От твердолобости).
                «– Пошли. Ты русский
                Не понимаешь?»
                «– Они… они…»
                «– Да видел я.
                Пошли ты, серая моя!
                Они в столовке все давно.
                Пошли».
                «– Пошли…» – упал на дно
                Успокоения
                Страх, чьё звяканье:
                «Оглядывайся!» –
                Было вечным, печальным набатом
                В окирпиченном Интернате.
                Шаг… как больно… личико
                Сморщилось.
                Руки – плечи его обхватили,
                Во все стороны платье топорщилось,
                Кости волчьею стаей выли.
                Агурский упёрся в коричневую дверь,
                Распахнув перед Четырёхрукой.
                Тих обшарпанно-дутый мир,
                А в столовой резвился зверь
                Двурукий.
                Их глаза партизански глядели вокруг.
                Вдруг да кто? –
                Никого нет.
                И объятие рук
                Двоединством ползло.
                Вниз – в медкабинет.
                «– Ух, тяжёлая ты…» – бормотнул Агурский
                (Что ступенька – то испытание).
                А в ответ – улыбка лица
                Распухлого
                Пробилась сквозь маску
                Страдания. 
                Улыбнулся и он. И в этих улыбках,
                Оторвав свои ноги от почвы зыбкой,
                Поправ притяженья закон –
                Взметнулся в небо ретивый конь –
                Любви огонь,
                Наполнивший кости зарытые
                Скелета забытого –
                Мира.
                «– А как тебя звать? Без имени… неудобно» –
                Потупился Агурский. (Неловко
                Было ему так, словно в долг он
                Брал у товарища мелочёвку).
                Четырёхрукая тихо, робко
                Словно тайну подзамочную,
                Сказала Герасиму:
                «– Кира…».
                Кира – имя её
                Не слетало ни с чьих интернатных губ.
                Кира – не резало в сердце огнём.
                Кира – наряженный труп
                Для строгих печатных листов.
                Ки-ра! – нота мягко прошлась
                По лестнице серой щербатой,
                Впрыснув живое – в провалы глаз,
                Шарлоттой вонзив в террор негатива
                – кинжалом.
                Кира – проблеском было в чёрном небе
                Цвета невского хлеба  в войну
                Вопросом: значит, не так уж всё плохо в свете –
                Если смысл в гроб не скользнул?

                –––

                Шли они, поддерживая друг друга,
                Внешне разные, внутри – единственные –
                – Агурский – Четырёхрукая
                В дебри мира, как джунгли
                Таинственные…