Чёрный повелитель

Отпелось, отрычалось пьяное побоище.
Похмелие ломило душу, руки, спину.
Нет, Кришна не похож был на чудовище:
он вовсе не любил громы войны и мертвечину –
предпочитал девиц, напитки, ветчину.

Он много чувствовал, куражил, долго жил;
теперь же просто молча отложил
он почерневшую в крови врагов, вонючую дубину –
то есть, свою преданьями прославленную палицу.

Струился пот по темному лицу,
под кожей вздрагивали связки мускулов и жил.

Теперь он понимал, что мир своим рождением не одолжил
и был подобен тяжбу проигравшему истцу
иль удручённому своей никчемностью кретину.

Какую истину
он спас,
иль что-то мерзкое предотвратил?

Костры чадили погребальные подобьями кадил;
сновали недобитые внизу, слагая господину,
который, им казалось, уходил,
из трупов к небесам, разящим пустотою, лестницу.

Но он от поля жуткого в места пустынные, шатаяся, побрёл.
За ним надменно в небе следовал младой орёл,
который, словно мир, ему ничем не задолжал –
не должен был вчера, сегодня и не будет впредь.
А Кришна от тоски и старости дрожал,
и мысль бродила в нём одна – возлечь и умереть.

Всё, что должно было случиться,
всё случилось в жизни этой.
А не случилось – так тому не должно вовсе быть!
Лишь облакам воспоминаний предстояло плыть да плыть
по тишине, полегшей в улицы перед рассветом,
истечь дождём над запоздалым и прокисшим летом,
во слякоть обратив нечаянно при этом
дорог забытых призрачную нить.

И дальше, дальше над притихшим миром уходить –
туда, туманом где заманчиво отмечена скалистая гряда,
где родила ночная тьма невольно антипода,
и солнце, будто глаз взбешённого урода,
совсем иные стены метит, крыши, провода;
туда, где жизни незнакомые незнаемо текут
и год от года
страстей земных невнятный ропот наполняет города,
которые разделены течением великой Леты,
и где случится по совсем иным приметам
всё то, чего не избежать им в жизни этой
никогда.