Лоскутки-6 Как я поступала в институт

Оказывается, в Библиотечном институте ( университете культуры и искусств)  в 1974 году был открыт Музей и создателем его была кандидат исторических наук, профессор Надежда Ивановна Сергеева. В материалах открытия Музея среди перечисленных сотрудников университета были и знакомые мне, знаменитые в 50-60х годах профессора: Рейсер, Мануйлов, Бухштаб. А с Надеждой Ивановной был у меня смешной случай, когда я поступала в институт в 1956 году. В моём листочке абитуриентки было уже три пятёрки : литература ( письменно и устно) и география.  Ещё оставалось сдать историю и  немецкий язык. День готовишься, на другой идёшь сдавать.
  Я жила в общежитии на Басковом переулке. Там на углу была столовая, и я из-за жестокого безденежья в обед брала там полсупа и чай. Изредка покупала булочку. Когда поехала сдавать историю, утром купила в столовой ватрушку. Лучше всех по истории я знала семнадцатый билет. "Вот, если бы он мне попался!",- мечтала я. Там было два вопроса" Восстание Степана Разина" и "Брестский мир". Но ведь это было бы чудо, если среди тридцати билетов попался бы именно семнадцатый. В институтском коридоре на втором этаже было как-то непривычно пустынно. Нигде не было видно девчонок из нашей группы. Иду и вижу: на дверях какой-то аудитории висит табличка - "Экзамен по истории". Захожу. За столиком с разложенными на нём билетами сидит темноволосая женщина средних лет. Несколько девчонок сидят, склонившись, готовятся отвечать. Поздоровалась, беру билет. Конечно, не семнадцатый, не помню какой. Сажусь, читаю вопросы. Имею смутное представление о том, о чём нужно будет отвечать. Оглядываюсь-никого не знаю. Доходит-это не наши. Встаю, иду к столу. Преподаватель вопросительно смотрит на меня ( а это и была, оказывается, Надежда Ивановна). Подхожу, кладу билет на стол:" Извините, я ухожу."
- А что случилось?
-Это не моя группа,- радостно поясняю я.
- Хорошо, хорошо. Идите, ищите своих,- улыбается Надежда Ивановна.
 А в душе, наверняка, она подумала:" Вот, растрёпа! Не туда забрела". Но я про себя именно так и подумала. Свою группу нашла в 303-ей зеркальной аудитории. Здесь была та же картина. Только преподаватель была молодая, миловидная женщина. Я взяла билет и не поверила своим глазам. Это был билет № 17. Мне стало легко, легко. Пять наших девчонок сосредоточенно готовились к ответу.  Я прошла и села в одиночестве ближе к окну. Не думала ни о чём. Ужасно захотелось есть, и тут я вспомнила, что у меня в сумке лежит ватрушка. Немедленно достала её и стала есть. Такой аппетит разыгрался! Преподаватель спрашивает:"Кто из вас готов? Может отвечать кто-нибудь?" В ответ молчание. Через некоторое время тот же вопрос. И снова в ответ молчание и сопение. А я как раз доела ватрушку.
-Может Вы пойдёте отвечать?- обратилась ко мне преподаватель.
- Могу,-согласилась я. Я отчеканила оба вопроса и ответила на дополнительный. В ряд пятёрок встала четвёртая, и я пошла гулять на Марсово поле. И тут так я возгордилась собой, такая эйфория на меня накатила, что я решила к немецкому вообще не готовиться. Переводить со словарём я прекрасно справлялась, а на второй вопрос по грамматике как-нибудь проскочу. Преподаватель, молодая симпатичная брюнеточка дала мне немецкий текст. Мне не составило трудности его перевести. Но, когда я стала читать, почти на каждом слове она стала меня поправлять.
- У Вас неправильное произношение.
- Меня так учили.
- Но что значит - так учили? Ладно! Отвечайте на второй вопрос.
- Я не буду отвечать!
- Что ж? Очень жаль! Придётся мне испортить Вашу красоту.
 Под стройным рядом пятёрок она мне вывела жирную тройку. Я вскочила со стула.
-Что Вы мне ставите?!
-А что я могу Вам поставить?
-С тройкой мне не дадут стипендию
-А Вы газеты читаете?
-Мне некогда было читать газеты.
- Вышло постановление.С этого года будут давать стипендию и с тройками.
 Я выскочила из аудитории, как ошпаренная. Ко мне подскочили наши девчонки.
-Люда, что, что?!
- Двойка!- сказала я и помчалась в одиночку переживать своё горе. А по существу я, действительно, заслуживала двойку. Я набрала 23 балла, а проходной был 22. У меня оказался даже один лишний балл. Своей взбалмошностью и строптивостью я чуть было не свела насмарку все свои пятёрки, "мою красоту". Деньги окончательно кончились. Но положение спасла картошка. На весь сентябрь нас отправили копать картошку в Ленинградской области. А там уже и стипендию дали. Месяца через три я встретила экзаменаторшу по немецкому в коридоре вуза. Она сама остановила меня.
-Ну,как Вы? Получаете стипендию?
-Получаю.
-Ну, хорошо
Она меня запомнила.Ещё бы не запомнить! Наверное, никто из абитуриенток так нахально не вёл себя, как я.
 Студенческие годы...Как будто это было вчера. Каждый день был интересен, наполнен новизной, к нам приходили и выступали писатели и поэты: писатель Юрий Герман, поэты Анатолий Поперечный, Олег Тарутин, Мария Комиссарова, Ирина Малярова. Именно здесь, ещё на первом курсе подружилась я с Аллочкой Перепечай из Сальска, и эта дружба прошла через всю нашу жизнь.
 О преподавателях помню какие-то отдельные моменты, штрихи, какие-то высверки памяти. Кто и что преподавал помню смутно. Но осталось в памяти скорее всего не то, что и как они вещали с кафедры, а то человеческое,что обнаруживалось в них при общении с 99-ти процентной девчачьей аудиторией.
Вот, Рейсер, сверкая лысиной, пишет мелом на обычной школьной доске четверостишие из Есенина:
        Советскую я власть виню.
        За то я на неё в обиде,
        что юность светлую мою
        в борьбе других я не увидел.
Что-то он объясняет дальше то ли  по орфографии или синтаксису на примере этого четверостишия, но я его совершенно не слушаю. Я поражена смыслом есенинского откровения, я размышляю, я думаю только о поэте Есенине, ещё несколько лет назад находившимся под запретом. И ещё была мысль о том, что Рейсер неспроста выбрал именно эти строчки Есенина. Они, наверняка, созвучны его умонастроению и советскую власть он тоже не жалует, а может и винит, как Есенин. О строгом Рейсере знал весь курс, что он неровно дышит к пышнотелой белокурой красавице Розе Масловой. Наблюдать, как он в её присутствии млел и таял, было нечто.
Вот и Борис Яковлевич Бухштаб, казалось бы, этот "человек в футляре" писал полные восхищения, романтические письма моей подруге Люсе Сперанской, маленькой темноволосой девочке с короткой стрижкой. Она давала мне их читать. Одна фраза буквально врезалась мне в память:" Люся, Вы чУдная, хоть и чуднАя!" "Я тоже Люся,-думала я,- но мне никто так не напишет." И было чуточку грустно.
 А Виктор Андроникович Мануйлов в кармане пиджака носил шоколадные конфеты и угощал ими девчонок. Перепадало и мне иногда. Встретишь его невзначай в коридоре, разговоришься. Всегда он с доброй улыбкой, с шуткой, всегда он спросит как настроение, а потом и конфетами одарит. Любили его все, слушать его лекции о Пушкине, Лермонтове, Жуковском было одно удовольствие. Ещё он говорил, что не один раз бывал на поэтических вечерах, где выступал Сергей Есенин.Он видел Есенина! В моих глазах Мануйлов сам становился легендой.