Ренессанс

Закопчённым прологом второго пришествия
обступали нечаянного пилигрима
стены пережившего нашествие,
голубями загаженного, вечного города Рима.
Войной обезображено,
вписано было имя монаха Лютера
в эпоху ренессанса лютую
и многомерзкую
германского кинжала жалом железным
по телу нежному Рафаэлевой фрески.
И мерил Микеланджело взглядом дерзким
пространство между ликом малоприятным
прожорливого Карлика Пятого
и тем, кого звали Султаном Турецким.

Эпоха была как все прочие,
то есть, проклятая.

Фальшиво звучала в ней словес завеса
о простреленной руке Сервантеса,
в бесконечности без голов и конечностей тая;
и живопись, распятая святая,
послушно макияжила распутное папство;
и трепетали народы и государства
предчувствием бойни тридцатилетней;
и комета всходила круто, знамением ночи последней
или вселенской крестьянской смуты;
и гордо чихали Филиппы красивые, вторые и разные
на гуманистические оргазмы Эразма Роттердамского,
как на игривые затеи дамские.

И всё это ведьмово наваждение,
без особого толка
в альбомы затолкано,
назвалось эпохой Возрождения
и уютно пристроилось на книжные полки.

Оттопали его полки,
при жизни не терпевшие возражения.
И теперь мы с улыбками смотрим умильными,
как во времени тигриных лапах
правые стали ещё и сильными,
а над ними сильные – слабее слабых.

Заманчиво не плохи
сданные в архив эпохи.