Поле

Клонилось к осени военной суетное то и слухами испуганное лето.
Будто курчавые небесные киты, летучи тучи
двинулись толпой на Маковец и на отшельников суровые скиты
и дальше шли над миром, лес цепляя без просвета.

Там птицы не тревожили столетий тишину,
лишь караси в прудах порой мутили тину,
когда благословлял на бой, на Божию войну
Ослябю-инока, и инока же – Пересвета,
по-бабьи нахлобучивши засаленный клобук,
и бормоча молитвы торопливую рутину,
тот приснопамятный боярский сын и внук.

Он саморучно надевал им чёрный со крестом кукуль,
и самолично отряжал скупую меру свежей ржи,
и прошлогодней сыпал к ней изрядный куль,
и руки его заходились в нервной дрожи,
накладывая знаки небывалой схимы.

И лапти иноки вязали накрепко поверх онуч,
и уносили кони их куда-то в сизость лет и туч,
что, как они,
благословеньем Божиим казалися гонимы.

Вот прянул вслед им продолжительный и ясный солнца луч,
и разошлись по келиям свидетели святейшей пантомимы.


Рвал ветер волосья, – и весел, и хладен, –
на миг остужая дыхание тел,
когда он, к коню припадая, летел,
летел на кочевника, будь тот неладен.

Московское войско построилось сзади.

Одеждой был чёрен, душою кипел.
Он в жизни почти ничего не успел,
как в рёбра вломилось чужое копьё
и пустотою заахала вечность.

С Непрядвы сдувало морозную млечность,
и кровью раздвинуло губ уголки.

О труп спотыкаясь, входили полки,
толкаясь, входили в великую сечу.


Рецензии