Второе лицо

1

Осенней непроглядной ночью,
когда сбивает человека с ног
дождя и ледяного ветра бог,
и удушают снега клочья,
нелепый полуголый пилигрим
и воздух ночи вместе с ним
решительно нарушили порог
над чёрною рекой нависнувшего замка.

Раздался троекратный щёлк замка,
шарахнулась облезлая павлина самка;
хозяин несколько брезгливо оглядел вошедшего
от мокрой головы до грязных ног.

«Ну что же,
ты вполне похож на городского сумасшедшего», –
таков осмотра был неутешительный итог.
«И где же ты последние пятнадцать лет,
позволь узнать, мытарился и шлялся?»

«Скажи, а ты меня совсем не испугался? –
последовал насмешливый ответ. –
Ведь я, можно сказать, твоя судьба, твой рок».

И, отирая дождь с лица, вошедший улыбался,
а камердинер грязь смывал с его окоченевших ног.

«Едва-едва я до тебя, любезный мой, добрался.
А мог ведь вовсе не дойти,
замёрзнуть где-нибудь на полпути».

«Ты не прийти не мог», –
хозяин тоже, только вяло улыбался.

«Ты очень болен? Умирать, поди, собрался?»

«А ты?
Ведь что ни говори,
и я как будто бы твой рок», –
хозяин нервно плед поправил на плечах.

2

Не слишком много темноты
сожгла до половины прогоревшая свеча,
огонь камина ощутимо тело согревал,
но тоже был не слишком ярок.

«Мы оба друг для друга не подарок».

Пришелец головой нестриженой согласно покивал,
потом неторопливо выпил терпкий грог
и принялся развязывать хламиде подпояскою служившую супонь.
Заметил: «В этом мире я, однако же, продрог».

Два абсолютно одинаковых лица
облизывал под ритмы тьмы танцующий огонь.

Столь схожи не бывают даже дети одного отца,
рождённые одною матерью в единый час.
Оденься одинаково они сейчас,
никто б их различить не смог.

Возле пришельца висломордый дог
невидяще в пространство щурил глаз.

3

Когда мы повстречаемся с самим собою
через пятнадцать невозвратных лет,
что уготовано судьбою
будет нам? трагикомедия? памфлет?
В спектакле жизни не дано на сцену выйти дважды.
Откроется нам сей непритязательный секрет,
когда, переломив себя, в надежде обломать весь свет,
мы, исполняя глупенький обет, –
не отыскав начал, не утоливши жажды, –
вдруг повстречаемся с самим собой однажды,
на исходе лет.

Существования земного дни –
они стремительны, ничем не восполняемы и кратки.
В эксперименты мы вчера ещё могли бросаться без оглядки,
а ныне – кто копает по садам унылым грядки,
кто за помин души даёт попам да дьякам взятки,
кто глушит водку под сакраментальное: «Пошли они!»

Но неподкупны и невосполнимы жизни нашей дни.
И мы блуждаем в них, и протираем пятки
в кругу нечаянных попутчиков всегда
и навсегда одни.

4

«И что же в этом чудном логове
да в умной голове
надумал ты вчера чудесного про нас?» –
пришелец, руки потирая, равнодушно огляделся.
И от огня камина глаз его недобро заалел.

«Ты, кажется, уже согрелся?»

«Ну да, согрелся. Даже захмелел.
Так что готов сейчас пуститься в пляс.»

«Ты озираешься будто попавший в западню квартирный вор»

«Всё вздор.
Мне помнится, однажды ты отличный сделал выбор,
на жизнь безбедную отстаивая право:
отправился налево, а меня пустил направо.
Теперь мы оба –
результат свободно существующей утробы –
рабы обычной внутривидовой борьбы.
Не избалованные благостью особы
и очень избалованные снобы и жлобы –
мы все находимся под властью
всё менее и менее подвластной нам судьбы.
А ты – ещё под властью некой глупой бабы».

«Та «баба» приказала нынче долго жить.
Последний год болела, и соображала слабо,
и сделалась характером подобна кобре.
Не будем её память полутёмную тревожить».

«Так ты её убил?»
«Да как ты мог предположить!»
«Ты, кажется, хотел, чтоб я одобрил.
Иначе – для чего меня решил позвать?»

«Мне стало страшно жить и страшно умирать», –
хозяин задрожал, к щекам ладони приложив.

«А ты что думал: столько лет прожив,
пребудешь жизнерадостен и весел?»

«А ты все эти годы так меня бесил!» –
хозяин приглашённому затрещину изрядную отвесил
и в кресло повалился – сам без памяти и сил,
злачёный кубок уронив на гулкий пол.
Пришелец ему горло,
перегнувшись через стол,
почти любовно прокусил,
возобновил вкруг бёдер ветхую супонь
и, плюнув по пути в камина меркнущий огонь,
отправился туда, где жизни вонь
в спокойствии, что свойственно тысячелетиям,
он испокон веков месил.

Виват, Мессир!
Вы совершили то, о чём приятель Вас просил.