Философ

 с благодарностью Михаилу Микаэлю
за вдохновение



   1

Проложен Вильямом маршрут
Душе мятущейся. Сонетом
Я расскажу когда–нибудь
Не обо всём, о том, об этом...
Пусть скачет  запылённый век
Подобно гуннам, разрушая
Остатки смысла. Человек,
Его растление вкушая,
В пыль обесцветясь, обменяв
Души лоскутья на одежду,
Как в день базарный, ждёт менял,
Несущих на торги надежду.
Но у надежды корень – свят,
А плут–торговец чем богат?!

2

Чтоб образок сберечь души –
Укройся в келье, обретая
Свой рай в задумчивой тиши.
Запрись, как сделали в Китае,
От  мира внешнего стеной.
Но береги лишь то, что стоит,
Ведь между пеной и волной
Различья есть. И дом построить
Трудней, чем стену возвести.
Чтоб за стеною запустенье
Тебе, мой друг, не греть в горсти,
Не бойся лёгкого смятенья –
Ты жемчуг, хлам ли теребишь,
Когда на землю сходит тишь?

  3

Философ мыслями пленён.
Он – генерал, военнопленный?
Узнаем много мы о нём,
Когда он сдаст экзамен тленью.
Плод мысли упадёт ли в прах,
Мысль прорастёт, дав миру племя?
Она – оружие; и страх
Посеять может, и сомненья!
Держи за мысль свою ответ,
Не потакая тьмы теченью!
Неси её сперва на свет,
О поколеньях попеченья
Не отвергая! Полем будь –
Позволь на нём посеять суть!

  4

Философом на свет родясь,
Продай, что есть, купив то поле,
Где лестница на небо!  Бязь
Небесных истин пусть в уборе
Пребудет чистой, без подмен,
Без украшательств, без изъяна!
Не жди к признанью перемен,
Трудясь на поле том упрямо!
Но только громко не кричи,
Когда по лестнице в угодья
Сойдут три ангела в ночи,
Чтоб урожай твой был угоден.
"Кричать, зачем?" "Бороться Бог
К тебе придёт. Он будет строг!"

  5

– Ты был рождён. А сотворённым
По Образу не трусишь стать?
Греха природе покоренный,
В себе собою же восстать?
– В себе самом... собою? Битва
Покруче, чем Бородино!
– И будешь ты собой убит там
Сто раз, оставшись всё равно
Самим собою. Но не прежним,
Не тем, ненужным, словно грязь! –
Воскреснешь новою надеждой,
Найдя оборванную связь.
Как прах, отдай себя  Творцу –
Домой вернуться чтоб, к Отцу.


6

Мы смерть понять не можем. Но
Что знаем в сущности о жизни?
Сравнив её с немым кино,
В котором мельтешим до тризны,
Вздыхая: «Как трагична роль!»,
Что кажется смешной до колик.
В одеждах мы, как тот король,
О ком дитё кричало: "Голый!"
Но почему  мы так бежим,
Услышав голос свыше: "Где ты?",
Под покрывалами  дрожим? –
Виною перед Ним раздеты!
Он ищет нас средь смерти вод,
Протягивая жизни  плод.

7

И эта ночь подобна той,
В которой тьма была над бездной.
Где Дух носился над водой,
Свет тьму вспорол огнивом лезвий!   
Возникла твердь среди воды
И разделились воды чтобы
На тверди расцвели сады.
Адам был сотворён подобным
Тому, Чьё слово власть несло
Рождать миры над бездной мрака!
Владея этим ремеслом,
Ты, словно червь, окутан страхом!
Не ведая того, творишь...
Змеёй ползёшь? Как птах, паришь?

8

Ты падал долго сквозь миры,
Сквозь поколения, пространства,
Чтоб стать участником игры.
Нагим ты был, но лжи убранства
Сжигал, в пути стирал следы,
Что уводили прочь от света.
Ты стал осколком той слюды,
Которая, коснувшись Леты,
Сожгла забвенье, вспламенив
Вину – в потомках, взор – в ослепших,
Своим  их шёпот заменив
На языках молитв нездешних.
А ныне ты сокрыт от всех
И хочешь стать как детский смех.

9

Иду, сорвав сей век ромашкой.
Сейчас он – месяц озорной,
Что дряхлым станет старикашкой,
Побыв округлою луной.
На лепестках гадаю. Снег
Летит на плечи и на рюши...
И время замедляет бег,
И век заглядывает в душу,
Прочесть пытаясь по слогам,
Осмыслить таинства пророчеств.
А я ловлю  далёкий гам
Иных земель, родов и отчеств...
И просит век: «Возьми меня
Ромашкой в сердца письмена!»

10

Не житель средь вас – пират,
Две тыщи лет пиратской шхуне!
Луна в ночи в мильон карат,
Бочонки рома дремлют в трюме.
По волнам шёл мой Капитан,
Одежды братьев пахли рыбой.
Как волк морской, и я – упрям,
Мне твердь всегда грозила дыбой,
А волны были домом. Тут
Душа нашла себя, вплетая
В орнамент вечный бег минут,
Хоть миг, как сон, в ресницах тает.
Пират – я, схимник и поэт,
Что держит курс на горний свет.

11

«Ты, врач, лечи–ка сам себя!"
Лечу, опустошая склянки.
Кажусь здоровым спозаранку,
Рыдаю по ночам, скорбя…
"Так болен?" "Я и белый свет!
Ему – налево, мне – направо!
Обратный грею я билет,
Не понимая здешних нравов».
«А что их понимать? – Живи,
Пей, веселись, рожай потомков!
Жизнь – мимо смысла... C`est la vie…»
«Я буду слёзы греть в котомке...
Слезами греться». "Во, чудак!"
А я уверен: "Лучше – так".

12

До слёз ли нынче? Это лето
Ещё не выпито. Хоть спета
В июле песня соловья
И я немножко не своя,
И всё так странно, словно где–то
Открыта книжечка сонетов.
Цветок уснул, прильнув к куплету,
Что тянется бутоном к свету.
Он, удивлённый, видит сон,
В котором Вильям вновь влюблён.
И я разуюсь.  Похожу
Босой по строчке. Ворожу
Босою строчкой по бумаге...
О, небо, мне б чуть–чуть отваги!

13

С чего здесь начинала я?
Куда бреду теперь? Не знаю...
Какая снежность неземная,
Когда роняют тополя
При взлете в лето оперенье!
А говорят, из роз варенье
Варить сподобились. Я – пас...
Я розой увенчаю вас,
Поющие в июле строчки:
"...душистые, как сон, комочки.
На ветках колких – мотыльки
На расстоянии руки..."
Взлетели в небо тополя
И розы отцвели... А я?

14

Я там всегда, где пахнет ветром.
Где детство гордости ответом
Грозя, заплачет с ноябрём:
"Давай в его листве умрём?!"
Я, помня старые потери,
С таким трудом чему–то верю.
Я – между тьмою и собой,
Я – гном с седою бородой,
Я – мудрость в нежности ягнёнка.
Брожу по горизонта кромке…
Так плачут или так поют? –
Узнать бы тайну хоть свою…
А впрочем, тайна – мой уют.
Люблю я тишь её кают.

15

Смеялась в волнах тайна света!
Сигали в море с парапета
Лучи. Касались головой
И поджигали огневой
Струёй  в глубоком блюдце воду,
Душе её даря свободу!
И ты  лети! "Пока–пока..."
Полжизни жду. Моя рука
Простёрта к небу, к облакам.
Устанешь, сядешь на неё
И скажешь: "Место здесь моё!"
Весёлым стану птицеловом!
Нет – птицелюбом, в песне – словом!


16


  "...Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут,
         ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их..."
                Мтф: 6:26


Быть птицелюбами лишь тем,
Кто птицами рождён! Je T'aime –
На всех наречиях: "живи!"
Живительной росой Крови
Он наши корни окропил,
Стал для души  теплом светил,
Для сердца – маяком во тьме,
и "Песней о любви" – во мне.
"Je T'aime – начало всех начал!" –
На глыбе каменной кричал
Столетний ворон. А в земле
Лежало то, что обо мне
Не знало вовсе ничего –
"Я" до рожденья моего.

17

А после был в крови рассвет:
Слепил и жёг, и ранил свет
Сухие щели прежних глаз –
То, что вело в пустоты – лаз!
Чему судилось дверью стать,
Прозрев для чуда  в благодать,
В творенье заключённую!
Заплечным крыльным чутиём
Потоки ветра уловив,
Ты первый раз, нет, не парил,
Чуть оторвался от земли,
Сидевшей глухо на мели.
И в этот миг ты птицей стал!
И мир стал под тобою мал...

18

А страх, свернувшись, как змея,
Шипел: "Добыча где моя?!!
Я голоден... Голодным  век
Мне оставаться! Человек,
Нет, человекоптиц
Не станет на колени! Ниц
Не упадёт! И предо мной
Склонённой низко головой
Покорность впредь не объявит! –
Лишь тенью стал мой грозный вид.
И тень смываема волной,
Где вечность вздыбит сединой.
В любовь поверив, ты взлетел!
Любовь – для птиц Его удел!

19

"Ты говорил, что нет любви!"
"Любовь – душа, она –  в крови!
(Я  нечто и сама пойму,
ныряя птицею во тьму
того, что тайною зовут
в подлунном мире там и тут.
Не разобьюсь о мёртвый риф
небытия. Небесных рифм
дождём в избытке мне пошли
для зёрен, что лежат в пыли,
для добрых человекоптиц!
И лики сотвори из лиц...)
Седьмой день длится ныне здесь..
Уже ты умер? – Смертью грезь!

20

"Договорился ты, поэт...
Почти безумен твой сонет!»
«Безумен? – Да, я – страх для тех,
Кто предпочёл (слёз  вместо) – смех
На пепелище.  Кто сгорел
В нераскаЯнии!  Удел
Безумен мой, о, как ты прав!
Я, смерти видевший оскал,
Цветок гиены (пусть, во сне),
Пою теперь не о луне,
А о чуме и о войне!..
Блажен же мой удел вдвойне! –
Я душу, не состарясь, спас,
Успел предупредить и вас!


  21

Запахло осенью и страхом
Застигнутой зимою быть.
Я выдыхаю тяжесть "ах"–ом
И рвусь желанием кружить
Пыльцою, светом.  В наважденье
Бросаюсь в ветви тополей!
Стиха отчаянным движеньем
Кричу, безмолвием камней,
Душой, натруженной в тревогах,
Гребу в надежду – нужно плыть!
Крик тонет, глохнет в мрака тогах...
И на болотах стонет выпь.
Держу строку от шага в тьму,
Вплетая свет в её кайму…

22

Забвенье ветром бьется в раму,
На мертвеце тревожа рану.
Меня бросает лепестком
Бездомным.  Я – вопящий ком
Прапамяти чужой, уставшей.
Цикутой изливаюсь в чашу,
Хоть знаю – чаша не моя,
И нет ни капли в яде "я"
Моей души, и сей обман
Рассеется. И странным – гам
Теней покажется вчерашний,
И стих, тревогою пьянящий.
Гниёт мертвец в своём гробу,
Я с гробом, как с горбом, гребу.

23

День перевернут на лопате
Рассохшимся комком земли.
И небо у земли – горбатей –
За звёзды держится. В пыли –
Листы, слова, желанья, мысли.
Порывом ветра пыль бы сдуть!
Но губы у ветров повисли.
Скользит по окнам ночи ртуть...
И я скольжу волной смятенья
По тишине, как по стеклу.
Прервётся сном ли наважденье,
Что тенью замерло в углу?
Бороться с ним ли, сон позвать?
Тень поползёт в мой сон? – Как знать...

24

Толчками через толщу вод,
В кровях, пульсирующем страхе
Плыву под колыбельный свод
В любовью вытканной рубахе
Души.  И слышу тихий смех:
"К утру на крылья примем эту!"
Но смех затих. Всё – как во сне...
Бросаюсь рыбою на сети
Переплетения пространств,
Миров, мгновений, чьих-то судеб,
Двухдневных истин, постоянств
Разрушенных. Плыву на судно
С названием нелепым "жизнь" –
Обманным, как и всё в подлунном...
"В теченье быстрое ложись!" –
Мне шепчут, доставая руны*.

*здесь - кожи


25

Вдруг – сполох! Вздох пронзает боль!
Свет лезвиями глаз коснулся,
Исчезла сладкая юдоль
Небытия. Перевернувшись,
Пошли песочные часы.
"Как быстро! – Я не успеваю..."
Ожили, вздрогнули весы:
"Лишь милуя, Я вас караю,
Чтоб не умножились грехи".
"Мне, мне скажи! Всего лишь слово!"
Улыбка, вздох... "Лови стихи
И сеть для душ. Придёшь с уловом!"
"Как мне течение найти
Обратно?" "Море перейти."

26

Волна к волне.  В волненье лет
Я гнёзд не вью. Бледнеют руны
От соли, солнца, горьких бед…
Вопрос – ответ. Касаясь струнно
Души моей и глубже...  Там
Хранится маленькая тайна,
Там – память, солнечный там–там,
Там – то, что  вовсе  не случайно
Томится правдой и судьбой,
Средь пены  лжи изнемогая…
Вокруг вода. «Сыта водой!»
Там-там  поёт... Я в вал шагаю.
Вал без волненья вскроет грудь.
Прошу лишь миг – передохнуть!


27


Лишь миг! Не лишний в сдвигов гамме,
В штормящей моря панораме!
Он так прекрасен, словно сон.
Лучи шагают в унисон
С отважной песенкой там–тама,
От соли заживает рана,
На месте вскрытия – рубец.
Он говорит, что ты – боец,
Что можешь плыть, с теченьем споря,
Что, проглотив пол моря горя,
Сильнее станешь и мудрей,
Что ты, брат, солнечных кровей!
Меж небом и волной – проём.
Ты с жизнью  мигом примирён...



28

Мгновеньям тихим гнёзда вьют
Сердца горячие и руки.
А после греют в час разлуки
Мгновенья – нас, зовя в уют
Любви?  Иллюзии? Мы – смесь,
Плоды случаяных диффузий –
Как наказание, как месть
В срок невостребованных судеб.
Пылятся оные в столе...
А мы – изгои на земле,
Где мёд иссяк, а молоко
Горчит под низким потолком.
Курлычут скорбно журавли
Судеб не прожитых вдали...

29

Не оттого ли окоём
Души  продрогнет в холод насмерть?
Мы ляжем пятнами, всем на смех,
На холст, что грезил бытиём.
Мы тенью прошмыгнём, хоть день
Был так величественен, светел!
Истаяв тенью, не заметим –
Свет изобиловал огнём!
– Ты – о тех всполохах в ночи?
– Звезда палящая так близко
Прошла вдоль тверди, как сквозь линзу,
Сжигали смерть её лучи!
А ты зависел от погоды,
Твой жизни круг замкнулся годом.

30

А мой лучится отраженьем
Звезды поющей! Пораженьем
Вовек не зазвучит строка!
Был грозным враг? – Для простака.
Забудет место, где он рос,
Его, напившись влагой рос.
Всегда так с пустоцветом: радость
Его – коротко срочна.  Радуг
Не тем искать в разгар грозы,
И небо, цвета бирюзы,
Не тех купать зайдётся в чане
Благой любви, кто тленом станет.
Средь судеб разных есть удел,
Где успокоишься от дел...

31

Делами рук не оправдаться,
Хоть плод со всех полей снеси!
Услышав тихий голос братца:
"Ты, Отче, Свят на небеси...",
Отринь клинок, горящий злобой,
Невинной крови не пролей!
На дрожжах замешённой сдобой
Народ не накормить! Скорей
Исчезнет суша под водою,
А дно морское расцветёт,
Чем ты  потухшею звездою
Ночной украсишь небосвод.
Есть судьбы в солнечном ларце,
Призванье их – петь о Творце!

32

– Мне ль быть подобием Творца?
Я – червь, живущий в липком страхе.
Ползу во тьме, из праха к праху,
И нет бесславнее конца.
А память, что переживёт
Меня на малое мгновенье, –
Что мне она, когда полёт
Бескрылый, прерванный паденьем,
Мучительнейший от и до -
С рождения до самой тризны,
Закончится на ноте "до",
Не прозвучав! Я – жизни призрак.
Что призрачнее сна во сне?!  –
И это, друг мой, обо мне.


33

Утешиться ли тем, что я –
Один из сотни миллионов?
Что было так и до меня,
И после будут клоны клонов.
Но одиночество болит
Вовек неутолимой раной.
Я – остывающий болид,
Нелепый странник в небе рваном.
А небо чуждо, холоднО...
И, торопящийся к забвенью,
Увижу лишь сырое дно,
Где тень сольётся с чёрной тенью
Небытия! Печален круг:
Страх поглотит немой испуг.

34

– Постой, я жил когда-то так.
Стучался в каменное небо
И умирал с травой под снегом,
С минутами старея в такт.
Я умирал, как лист, как пень,
Не возрождаясь. Синевою
Остывшей  начавшийся  день
Глухой закончившись стеною,
Душил в ночи, как спрут, как жгут.
И полз на грудь пустынный ящер...
Изнемогал: "Ненастоящий
Я весь, меня нигде не ждут!"
Но стал Он небом восходящим
Над утомлённой головой.
И замер я: "...совсем седой!.."

35

Седой, кормящий грудью Маг*
Тебе  шепнул: «Люблю!» –  из тайны.
И всё вдруг стало неслучайным,
И ты сказал: «Я – сир и наг…»,
Но тут же потянулся к свету!
Вопросы пили мёд ответов,
Ты видел всё впервые. Страх
С твоих ветвей летел, как птах.
Расцвёл день сакурой нетленной!
Ты был песчинкой, Он – вселенной,
Он – океаном, ты – ручьём,
Он март на крыльях нес грачом.
И продолжал шептать: «Люблю..." –
Так душу воскрешал твою.

* одно из имён Бога - Эль-Шаддай. Бог (Эль), Шаддай - от еврейского "шаде", - грудь, буквально - полногрудый или Насытитель, кормящий грудью.



36

Ты раскололся, словно пень
Трухлявый и иссохший, полый.
Его любовь вонзилась колом
И ты вошёл под Царства сень!
Болела грудь, вдыхая жизнь,
Бессмертия глотая капли.
Из вечности слетелись цапли,
Слова меняли падежи.
Творительный воскрес! "Кем?" – "Тем,
Кто есть благой даятель, Отче!"
Сгорали тайны многоточий,
Так много было милых тем..."
Болид звездою новой стал,
А ты – дитём: «Как мил и мал!..»

37

Ещё сердечная скала
Под посохом любви дрожала,
Он, вынимая смерти жала,
Белил одежды до бела.
Но ты уже совсем воскрес,
Хоть и смердел, как бедный Лазарь.
Смотрел, впервые видя, лазал,
Врастал в немыслимость небес!
Седой, кормящий грудью Маг
Тебе шептал в потоке ветра.
Ты отвечать учился, верить,
Распознавать – кто друг, кто враг.
Ты жизни  молоком пропах
И смерть осыпалась во прах!


38

Ну, вот, собралась было спать...
Но разве это в нашей власти –
День разделяя на три части,
Уснуть, когда крадётся тать,
От лжи, отчаянья – ослепший,
Он – вечной тьмы  подобье, слепок.
Скулит шакалом от тоски,
Порвать пытаясь на куски
Надежду, холст души и лето,
Которым я уже согрета.
Мой дух бессонный  ищет меч,
А я гоню усталость с плеч.
  Ну, здравствуй, мой полночный август!
  Авгур ослеп, арбуза абрис...


39

День бредил, как больной в бреду,
Метался  птицам на беду,
В горячке сбросив покрывала.
Прохлада жар с чела убрала.
На ветвях ветер нянчит сливы,
Да так по-детски, так игриво,
Обрадовался мне: "Не спишь?" -
Улыбчива ночная тишь.
Со мною ветру веселей.
Он мне принёс привет с полей,
Где травы вызрели, а рожь
Бежит, как по коленкам дрожь.
 Ну, разве можно было спать
 В такую ночь? При чём здесь тать?

40

Я буду по тебе скучать,
Хоть ты – прохожий торопливый,
Мой август с огненною гривой,
Поставь на мне свою печать!
Придумай сам, запомнись мне
До гибких памяти излучин –
Мечтой, заката рваной тучей!
Чтоб говорить со мной во сне
Среди зимы. Согрей теплом,
В листве качай, баюкай ветром,
Кати лучей горячий ком,
Верти ветвей тяжёлых вертел.
А вдруг заплачу – улыбнись,
Скажи: "Ведь это сон. Проснись!"


41

" На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там..."
Ев.Иоанна 2:1-11ст.


На брачный пир привычно брёл,
А на пути лежала Кана.
Динарий бросил вверх: "Орёл..." –
Устало врос в ближайший камень.
Закрыл глаза: "Мой милый Друг,
Сегодня путь был зноен, труден..."
Но забытьё прервали вдруг:
"Отведайте домашний студень!
Устали Вы, хитон – в пыли...
Умойтесь, жажду утолите.
Чернеет птица–ночь вдали,
Клюёт дорог тугие нити."
  То свадьба Канская была.
  Лишь миг, и странник – у стола.

42

– Достаточно глотка воды... –
Промолвил путник сиротливый.
– Давно идёте? Пусть седы
Виски, но стать–то – горделива!
– Давно... И не видать конца
Моей тропы в подлунье этом.
Я возвращаюсь в дом Отца...
– Мы это сохраним в секрете.
Позвольте предложить вина?
Ах, пуст сосуд, вон – дно кувшина!
Распорядителей вина,
А жажда горло иссушила...
Так стал причиною чудес
Тот странник, жаждущий небес.


43

– Вино отменное  здесь! Но
Остались капли лучшей части.
Понятен факт сей лишь отчасти,
Не нами так заведено:
Сначала лучшее несут,
А после – то, что остаётся.
В вине ж хорошем – жизни суть,
В нём – ласки лета, сладость солнца.
– Подать велите мне воды,
Коль вы ко мне столь благосклонны.
Ну, да... виски, увы, седы,
Но дух – с годами непреклонней!
Я наполняю свой сосуд
Другим вином...
            – Уже несут!

44

– Почтенный странник, господин,
Вино закончилось до срока.
Искали – никакого прока!
Хотите, воду охладим?
Вкушайте фрукты, соки, снедь,
Предав ладони омовенью.
Запасливее будем впредь,
Сейчас же  в неком мы смятенье...
– Достоин милости ль такой?
Но благодарен за участье.
Земной во мне всё меньше части,
Мне сладок путь лишь и покой..." –
Устало странник говорил,
Вложив в уста остаток сил.


45

– Смотри, он в обморок упал!
Совсем иссох в дороге пыльной.
Души он стороною тыльной
Повёрнут к миру – нежен, мал...
– Ещё не время для чудес...
Так холодны ветра.  А гавань
Пустует.  Придорожный камень
Ему – ночлег, уюта без.
– Но ты же видишь – изнемог!
Подай ему вина из чаши,
Чтоб мир светлее стал и краше,
Защитник малых, благий Бог!
Так Мать за странника молила –
Была в словах участья сила.


46

...и Сын склонился надо мной...
...и пил вино ходок усталый –
уста припали к чаше ало.
И пир промчался стороной.
Воспрянул путник, словно луч!
И ближних так согрел приветом,
Что улыбнулся даже ветер,
И, ну  гонять отары туч!
"Теперь ему  всё – нипочём!"
Так чудо в Кане Галилейской,
Началом став чудес библейских,
Родило жажду в нём: "Ещё!"

"Ещё... – не время для вина
Сего... Но ты испей, до дна».

продолжение: http://www.stihi.ru/2012/12/01/8112