руки

* * *

зажгли свечу - пытать всерьез
судьбу-удачницу.
подруга верила, небось,
а я дурачилась.

и пальцы складывала так,
чтоб бился об стену
покатым лбом Иван-дурак
до страшной просини,

ползло к нему о трех культях
бухое чудище.
подруга цыкала, крутя
на пальцах блюдечко
 
ей выпадал на посошок
жених плюгавенький,
а мне - предутренний снежок
в пустынной гавани,

где век прожить меж белых скал - 
и не состариться.
соленый иней проступал
на сетке рабица,

и ветер голову кружил
пьяней шампанского,
когда неистово за жизнь
мою шаманствовал.   

но тут же от щелчка стихал,
щенком-заморышем…
мне, пустозвонной, как бокал
с хрустальным горлышком,

за эти дни – без слёз и смут,
за несвиданьица
молиться на январь, ему
до полу кланяться.

* * *

лес как на ладони – выбелен и нем,
мчатся, мчатся кони вдоль еловых стен,

песней ли зайдешься, диким хохотом,   
вытолкаешь воздух обожженным ртом

тотчас всё глотает ледяная тишь
глянешь – катят сани, в них одна сидишь,

под шубейку (чуешь?) заползает мрак,
и  глаза зажмуришь, чтоб не видеть как

белый свет утонет, ты с ним – поделом…
мчатся, мчатся кони к бездне, напролом.

от пустых ладоней не отнять лица.
хрипло дышат кони, сани катятся.


* * *

какая досада, божемой -
изнеженный и ручной,
живет под гусиной кожей
неведомый зверь ночной.

лишь звезды на небо низкое
просыплются... он – опять.
и руки давай нализывать,
и когти давай пускать,

и нежность его кровавящей
царапиной -  глубока.
я свет не гасила давеча,
чтоб зверя не выпускать,

дрожащая, несуразная,
отмеривала шажки,
надела перчатки красные,
тревожные, как флажки. 

но он, воркоча неистово,
подкрадывается, что тать.
и... руки давай нализывать,
и когти давай пускать.