баллады о федоре соймонове

                Над Красноводском отгорают зори,
                Порозовели горные кряжи.
                Безветренно. Не колыхнется море.
                Ты нам о прошлом, море, расскажи.
1. ВЕЛЬМОЖА
Да, и его в сердцах ругали,
Присвоив кличку «неуступ».
Сановник в золоте регалий
Весьма учен, весьма не глуп.
Лицо широкое, с оспинкой,
Мясистый, крючковатый нос, -
Через него вещал с заминкой,
Любил в костюме блеск и лоск.
На пальцах перстни с изумрудом,
Холены руки и сухи.
Он лил французские духи
В платочки, что лежали грудой..
И шпага с вычурным эфесом
Лишь оттеняла тучность тела.
Он стар. Давно уж не повеса.
И все, что мог как будто сделал.
Его боялись казнокрады –
Им он указывал порог.
Он с ними был и крут и строг,
Срывал чины, лишал награды.
В фаворе был он и в чинах,
Порою мучила одышка.
Толстел на лаврах он и чах.
…Скреблась в покоях где – то мышка,
«Как в корабельном рундуке», -
Подумал Федор, встав с постели, -
Вот так-то годы пролетенли
По морю в думах и тоске.
Поди, с тоски-то я завою,
Как отощавший лютый волк».
Вот благовест басистый смолк,
Туман сгустился над Москвою.
Потер перстом седую грудь,
Халат одел на толстой вате.
«Перезимую как-нибудь…
Да нынче много дел в сенате.»
                ***
В сенате блеск и тишина,
А за окном пичужек стая.
«Вот бы насыпать им пшена,
Идея, кажется, простая:
Встать, подойти, открыть окно,
Преодолев пустые метры,
И забушуют в залах ветры,
Вельможи скорчатся смешно,
Хватая на лету бумаги,
И рукоять казенной шпаги.
И тыча длинные персты,
И с париков ссыпая пудру.
«Шутиху кто придумал мудру?
А, это, Федор, снова ты?
Сибири мало? Грязной нары?
Опять баланды захотел?» -
Соймонов аж слегка вспотел.
…Но не было в Сенате свары.
И лбы, как медные чаны,
Лишь отражали свечек блески,
И восседавшие чины
Сужденья изрекали вески.
Не капало с соседней кровли,
Морозцем обняло снежок.
Кому-то удлиняли срок
Беспошлинной, сквозной торговли,
Кому-то выдали указ
О срочном горнорудном деле,
Кого-то слали на Кавказ.
О перце речи, об имбири.
Соймонов это как-то снес,
Но околесицу понес
Какой-то франтик о Сибири.
Он не любил подобных врак,
Его глаза налились кровью:
«Не дам я ходу суесловью», -
И по-моряцки сжал кулак…
«Так рассуждают лишь штафирки,
А не сенатские мужи.
Оно легко навесить бирки
И вместо пули вбить пыжи.
Что он несет? Какие гири?
Есть бездорожье, снег и хлад.
Но нет России без Сибири.
Сменяй на шубу свой халат.
Диван дырявый на просторы,
От них захватывает дух.
И, залетевши ветры, в боры
Кое-кому прочистят слух.
Кое-кому откроют глазки,
На то они и севера.
Ну, а о гирях – это сказки.
Сибирь осваивать пора.»
…Погасли свечи, долго тлели
Чуть-чуть краснея фитили.
Заснуть супруги не могли
В нагретой грелками постели.
«Какого надобна рожна,
Ты прешь как будто на медведя,
Вдруг неугодным станешь, Федя? -
Корила Федора жена, –
Пока премудрая на троне,
Тебе и слава и почет.
Но время, как река течет.
Забыл, как было при Бироне?»
Забыл? Да нет, уж где забыть.
В душе все горести, печали.
С тех пор он не был на причале
Откуда можно к свету плыть.
Все снятся шхуны и фрегаты,
Мечта, как липкая смола.
Она его всегда звала,
Всегда он слышал волн раскаты.
Канат от сырости набряк,
На якорях морская глина, -
И он мечтал увидеть сына
В том гордом имени «моряк».





2. НА КРЫЛЬЯХ ЛЕТЯЩИЕ
               
                «Кто не знав компас или ленясь                исправляет,
                Тот правый безопасный путь свой
                погубляет.
                Кто же румб презирает,
                каким течет море,
                Тот нечаянно терпит зло
                на мелях горя.»
                Ф. Соймонов
Соймонов, дух твой беспокоен,
Поклонник шпаги и пера,
Ученый муж и храбрый воин,
Сподвижник грозного Петра.
Карт развернув тугие свитки,
Где, как пройти, что обогнуть,
Ты, снявши черный плащ-накидку,
В уме прикидываешь путь.
Ты плавал к стенам Астрабада.
«Теперь южнее надо взять.
Разведать дальний берег надо,
А кто там ждет нас – друг аль тать?
И есть ли в Индию проходы,
Богат ли беден берег тот?»
Под тем горячим небосводом
Иго хула иль слава ждет?
Где даль прикрыта желтизною,-
Торочат, как зубья, грани гор.
Там птицы падают от зноя,
И меж племен ведется спор.
Там на верблюде, маясь, Кожин,
Способный лейтенант весема,
Ленивых сусликов тревожил,
Те выходили на корма
И вслед ему хитро свистели.
Он на глазок нанес брега,
«А море как бы проглядели.
Такая карта не строга,
Все приблизительны глубины,
По цвету взятые воды,
Где емче впадины, где тина.
Все ж им спасибо за труды.
Пусть же земля пребудет пухом –
Бекович в сих местах погиб.
Хвала проходцам крепких духом!
Нам легче уточнить изгиб
Мыска, залива, бухты тихой.
Подвижней мы и на плаву.
Вкруг карт Бековича шумиха
Не по вражде, по существу…
…Являли оторопь миражи,
Будили в душах мятежи.
Пески громадные, как стражи,
И в услуженье госпожи, -
Природы вечной, как загадка,
Шел караван, свалился тюк.
И на душе тоскливо, гадко:
И нет воды – сухой бурдюк.
Скукожанный кусочеч кожи,
Пронзили острые лучи.
«Боялся смерти, видно. Кожин,»
«Ай, бодречек, ты помолчи…»
И вглубь внедряя посох ржавый,
По капли выдавив воды,
Он замышлял, солдат державы,
Отчизне посвятить труды.
И это были отголоски
Петровских дерзостных затей…
…Сперва скульптуру лепят в воске
Блюдя пропорцию костей.
И в море бронзы, как отливы,
 Отхлынет воск и истукан
 Новорожденный и счастливый
Уже остывший, как вулкан.
Он на коне, безумны очи,
Рука в пророчество порыв.
Он над столицей дни и ночи,
Заряд энергий, мощи взрыв.
                ***
Ходили царские дубинки
И по загривку богачей.
«Устав извольте без запинки,
Негоже кликать толмачей.»
Рыдали баре, мамы-львицы,
Так вместо слов из-под пера.
«Сынка, кровинку заграницу
По повелению Петра…»
Они-де будут корабелы,
Смеялся тихо черный люд:
«Сыночек пышненький и белый,,
Готовый разве что на блуд.».
Пообжимал девах дворовых


Таская их на сеновал..
Приказ Петра весьма суровый,
Он ничего не забывал.
Он отучал страну от лени,
От всяких «если» и «авось».
И были тяжкими ступени,
Держала груз земная ось.
…Везут поклажу на телеге,
Барчук запрятался в возок.
«Отлынь от праздности и неги,
Попробуй жизни хоть разок.»
                ***
Знать надобно ветра, теченья,
Рельефа твердый оселок.
Глаз отточить без промедленья,
Чтоб навигатор картой мог…
«Там где-то близок лик пустыни.
Залезешь в пекло – не ропщи…»
«Федор Иванович, простынут,
Поди, наваристые щи», -
Позвал денщик тихонько, робко, -
Неразговорчив господин…
Из штофа вылетела пробка,
Тост произнес гардемарин –
Мальчишечка почти безусый,
Душой романтик и поэт,
И капитан с бородкой русой
Сказал с веселостью в ответ:
«Я пью за тех неугомонов,
Которым мал размер земли.
Пью за тебя, мой свет, Соймонов,
Чтоб паруса не подвели,
Чтобы гекбот не сбился с курса,
Чтоб карты уточнить вполне,
Чтобы цвела морская бурса
И окрестим ее в вине.
Ее девиз -  ветра, отвага
И шпаги вычурный эфес.
Не посрамим державы флага,
Удача спустится с небес!»
«С небес, увы, она не грянет,
Ан покрути сперва штурвал, -
Соймонов шутке возражал,-
А неудача больно ранит.»

В такт качке колыхались койки,
В углах скрипели рундуки…
И лишь к утру, державшись стойко,
Уснули крепко моряки….
Пошла держава от Ивана,
Недаром Грозным наречен.
Не обещал он с неба манны.
Кто был повешен, кто сечен.
Кто в муках корчился на дыбе,
Горели недруги в огне.
А он сидел подобно глыбе,
И многим снился в страшном сне.
Дрожали знатные бояре,
Пожитков пряча «черепки».
Кипели в домыслах и яре:
Им царь таковский не с руки.
Он поднимает посох в гневе,
В висок нацеля острие.
И сплошь опричники – хамье.
Никто не думает о севе,
И стука каждый ждет в ночи.
Уже почти пусты амбары.
Когда бы не было , вдруг, свары
И вместо сох пойдут мечи.
Настанет время окоянно.
И в рай найти попробуй дверь.
И над Россией лютый зверь
Во образе царя Ивана.
Зело могуч, еще не стар,
Страны лесной и мощь и скрепа.
Кроваво правил и свирепо,
Слезая с трона словно с нар.
Что там и боги и боженки,
Пред ним вся знать валилась ниц.
Как облака, менялись женки
Перин с избытком и цариц.
Колокола звенели ранью,
Ловили солнышко кресты.
Он был героем под Казанью,
Не прятал голову в кусты.
«Ан, с головы воняет рыба», -
Вписали недруги в тавро, -
Россия вздернута на дыбу
Крючком железным за ребро.»

3 .ПЕСНЬ ПОГОНЩИКА
ВЕРБЛЮДОВ
Белый хлопок, горстка риса
И халат протерт до дыр.
Городище древних – Нисса,
Чай зеленый и тамдыр.
Бурдюки не дали течи,
Воду бережно храня.
Бухара: дворцы, мечети,
Стать арабского коня.
И барханы и равнины,
Но такыров не ровней.
И скрывают паланкины
Взлет ресниц, красу бровей.
Вся в шелках, закрыта пери
Будто кокон, шелкопряд.
И меджнун стучится в двери
Беден облик и наряд.
Не тревожа сон аула
О любви расскажет он.
И как в пальцах саксаула,
Сердце взятое в полон…
Воют истово шакалы,
Где-то тлеющий курдюк…
Спят купцы и спят менялы,
Крепок сон и у гадюк.
Табаком набивши трубки,
Курят гости из Руси.
Паруса, канаты, рубки.
Только чай им подноси.
Привезли они пушнину,
Все о море разговор.
Ночь покажется им длинной.
Наш купец вступает в спор.
                ***
Не глуп купец Ходжа - -Непес.
Он говорил царю Петру:
«У нас бы тоже вырос лес,
Да день суди не по утру.
В песках завянет в миг сосна
И в трубку скрутится кора.
У нас пять дней в году весна,
А триста пять одна жара.
Огнем пылает степь моя.

Поля и пастбища в огне.
Царица рек Амударья
Всех напоить могла б вполне.
Бесценный дар несет а Арал,
Тот поводырь был видно слеп,
Тогда бы мой мужик пахал
И сеял хлопок, сеял хлеб.
Что как собраться да дерзнуть,
Туркмен и русский, с братом брат
Да реку в Каспий повернуть.
Настроить каменных палат,
И зашумит над морем лес.
Ты, царь, большой имеешь вес,
Ты только твердо прикажи,
Вот кой-какие чертежи…»
Не глуп купец Ходжа-Непес…
Царь чертежи читал с листа…
«Та сказка, братец, не проста,
Чрез море двинуть русский лес…»
Кто передал тот разговор?
Соймонов имя не сберег.
Не мало времени с тех пор
Перетекло через порог.

4. КАСПИЙ
На карте море словно лужа.
Огня убавил в фонаре.
«Прет от него такая стужа
Как от Неглинной в январе.»
Соймонов остудился шибко:
«Зело Хвалынско море зло,
Как, боцман, выдержит обшивка?
А то – на лодки, на весло.
В холодной вымокнув купели,
Придется к берегу грести.
Коль богу все мы надоели,
Аль черту, господи прости…»
Строчит восторженный поэт,
Как по волнам летит корвет,
И паруса и синева –
Пустое то, одни слова:,
Трещали досточки гекбота
Плыть на таком – одна забота.
Того гляди пробьет волна

Проконопаченные доски:
Число сажень считай до дна,
Определяй: крутой он, плоский.
Соседом станешь осетра,
Тебя вкусить прибудут раки.
«Дай бог попутные ветра
Нас прежде извлекут из мрака.
Брать надо было гелиот,
Он поновей, поноровистей.
Ну и мороз от моря прет,
И ветры превосходят в свисте
Поди любого соловья…
…Корабль неважный выбрал я.»

                ***
Вода, шипя, врывалась в щели,
Словно колодец , темный трюм.
Взволнован боцман и угрюм:
«Эх, черт, чуть – чуть не проглядели,»
Без перерыва помпы дышат,
Словно кузнечные меха,
Вода ползет все выше, выше.
«Так недалече до греха».
И не пройдя, пожалуй, мили,
Пристали к берегу – аврал!
Пока смолу закипятили,
В дневник Соймонов записал:
«Поменьше бряцанья, эмоций,
Что говорил я вам до сель?
Не можно перепрыгнуть лоций,
Ведь море, братцы, не кисель.
Его нельзя хлебнуть из плошки, -
Тут непригодна суета.
Не проторить в волнах дорожки,
Коль неизвестна глубота.
Тех, кто в плену «дурного глаза»
Со флота гнать, со всех статей.
Учеба, братцы, не проказа,
И над картой попотей.»
Корабль, увы, не с лесом дачка,
Где речка полна окуней, -
До тошноты терзает качка
Не час, не два, а много дней.
Ладонь широкая в мозолях,
Хватаешь накрепко канат.
В холодном вымокнешь рассоле,
Каюте, словно раю, рад.
Долой размякшие ботфорты,
В домашний туфель поспешай.
Хоть и сидишь с прокисшей мордой,
Однако греет крепкий чай.
В углу каюты пляшет щетка,
Гравюры пляшут на стьене,
Но мысль должна работать четко,
А то окажешься на дне:
Здесь не изведаны глубины,
Там не изучены ветра.
Мы все, поди, гардемарины,
Наука лоция мудра.
Кто по случайности на флоте,
Тому, увы, не ведать мир.
Тот на балы лишь по охоте
В блестящий пялится мундир….
                ***
…Литья петровского мортиры
Давали праздничный салют.
Ведут корветы командиры,
Встречает их столичный люд.
Летят и чепчики и шапки,
Как птицы стайкой, в небеса.
Цветов весенние охапки,
И флаг, как лебедь, паруса.
Сам Петр поджег запал мортиры,
Сияет он, как ясный день.
«К далеким гаваням мы с миром…»
Весна, весна, цветет сирень,
Уже пчела во всю жужжала,
В цветах порхают мотыльки.
Зовут во всю гостей кружало,
А гости кто же? Моряки!
И мужики, что точат пилы
И топоры, набор долот.
За ум царя, за здравье пили,
Он сам на верфи строил флот.
Нес рычаги и двигал тали,
Пилил, строгал, смахнувши пот.
Точил мудреные детали,
Он, царь державы, строил флот…


5. ЧЕРНАЯ ПАСТЬ
Гегбот швыряло злое море,
Словно утиное перо.
Вдали маячит плоскогорье,
Залив синеет, как тавро,
На рыжем выжженное крупе.
Протока та, что с морем вкупе,
Давно звалась Карабогаз.
Ученых путала не раз.
Вот и сейчас кипели споры –
Куда девается вода?
Но шлюпку опустили споро,
Поплыли, где камней гряда
То место ясно означала.
«А ну наляжем на весло».
«…чтоб в ону пасть не занесло»,
«Э, черт, бери правей сначала»,
Не мало было перепутий,
Потом уж, в роздыхе, в каюте
Соймонов, излагая кратко,
Донес до слуха мыслей суть:
«В сужденьях много беспорядка,
А глубже домыслов копнуть?
Вход в тот залив – ушко иголки,
Мы долго плавали окрест,
Проголодались, словно волки,
То «зюйд» нас гонит, то, вдруг, «вест».
Чуть в «глотку» нас не затянула
Зело свирепая струя.
Как будто в пушечное дуло,
Вот что, друзья, смекаю я:
Я мыслил о заливе много,
Беря в расчеты трудность слога,
Читал я Кожина труды,
Я углядел баланс воды:
Так из Хазара, как из чаши,
Ее чуточек наклонив,
Струя свергается в залив.
Вот таковы сужденья наши».
Соймонова весомо мненье,
Придумки разные поправ:
«Равно притоку испаренье –
Сего залива тайный нрав.
Здесь море не исходит спесью,

Нет и поноры, что без дна.
Баланс царит и равновесье, -
В том суть природная видна.»
Гардемарину все в новинку –
Грот-мачты, стеньги, леера.
Он в смотровую влез корзинку,
На море он глядит с утра,
И то, что будет им открыто,
Когда он станет моряком,
Опишет точно, деловито,
Литературным языком.
«Рассказ Соймонова занятен,
Ему как будто все с руки…
Пожалуй, скоро  «белых пятен»
Нам не оставят старики».
Уже и солнце слабже блик
В узорных облаках заката.
Соймонов записал в дневник:
«Се знаминательная дата.
Намедни мы прошли залив,
Не влезши в грозную протоку.
От риску очень мало проку,
Коли проход к нему драчлив:
Мешали нам ветра и мели
Прощупать тот желанный лаз.
Заметить устье мы сумели,
Вползти в него – велик соблазн».


6. ЛЕГЕНДА
Кара – Богаз…
               Поющие барханы,
Солончаки
                и чахлая трава.
Озера узкие,
                как ножевые раны.
Быстрее ветра
                стелется молва.
То лезет в лоб,
                то подступает с тыла:
«Ни зверь, ни птица
                не спешат сюда,
К той черной пасти,
                воющей уныло,

Где шевелится
                мертвая вода…»
Грозит молва: «Вода вредна
                для глаза,
Не торопитесь ей нести
                поклон, -
Сверканьем грани
                чистого алмаза
Навечно будет
                путник ослеплен,
Лишь только он
                свои глаза омоет –
Померкнет свет,
                наступит ночи тьма,
Из тех кривых,
                изменчивых промоин
В коросте белой
                выйдет смерть сама…»



7. У КРАСНЫХ ВОД
Добрело море, стихла ярость.
Волна смиреннее пошла.
Захлопал, чуть обвиснув, парус,
Как молоко, сгустилась мгла.
Слиняло все, затихли звуки.
Встревожен боцман, сам не свой.
Открыли пушечные люки,
Чтоб тишину пугнуть стрельбой.
Лишь всплески волн тоскливы, глухи,
Озябший ветер захирел.
«Чтоб у тебя отсохли руки», -
Тут боцман яростно взревел,
Когда матрос Сергей Васильев
Вдруг потащил к стволу ядро:
«Куда ты прешь, дурачья сила,
Добро бы швабру аль ведро».
Он невзлюбил давно Сергея
За удаль, непокорный нрав.
Так и повесил бы на рее.
«Когда бы мне поболе прав.»
«Сыпь порох, только половину,
Заряд весь портить ни к чему.
Опять ядро суешь, дубина.
Грех на душу, кажись, приму…»
Но у Сергея крепче плечи,
Слегка насел, а боцман трус,
Он мастер ладить с бранной речью,
Ее он чувствовал на вкус.
Да и часок поди-ка ранний,
Пучина рядом, не песок.
Соймонов, не любивший брани,
Ругачку осадил, пресек.
Вот порох выложен по мерке,
«Пальнем в туман, что здесь мы мол.
Так, для судьбы, для фейерверку,
Чтоб борт бушприт не проколол
То ль шхуны перса или турка.
Кто там в тумане различит?
Играем словно с чертом в жмурки,
А ветер, как на грех, молчит,
Ушел, совсем не кажет носа,
Во всю глядеть, не ровен час…
Мель не побалует матроса.
Куда теченье гонит нас?»
Соймонов хмур, он, моря знахарь,
Вновь ощутил, как знанья хлюпки.
Пришит туманом возле шлюпки, -
Отдал приказ – вставать на якорь.
                ***
…Залив сиял лазурью ясной.
Вода, что ближе к берегам,
Была, как кровь, пурпурно-красной,
Над ней бушует птичий гам.
А выше в небе коршун реет,
Раскинув мощно два крыла…
Волнует ветер флаг на рее,
Вот шлюпка быстро отплыла…
Скалистый берег ближе, ближе.
Угомоняясь, утих прибой.
Он осторожно камни лижет,
К полудню разгорелся зной.
Соймонов записал в дневник:
«Сей местности не ласков лик…»
Как зубы грозные в драконе,
Гряда угрюмых , темных гор,
Вулкан потухший, лава в склоне,
Она остыла с давних пор.
На камнях ссадины и дырки,
Они, наверное, с Луны.
Как будто кратеры  и цирки,
А рядом море, шум волны.
Темно-коричневые плиты,
Как чешуя гигантских рыб.
Каким же молотом разбиты
Лбы непокорных, мощных глыб?
За ними стелется равнина ,
Безводье, ветры, миражи.
Под солнцем прогревают спины
Смерчи, как желтые ужи.
И никакого травостоя,
Все перетерто в прах и пыль.
От вездесущей лапы зноя
Лишь в страхе мечется ковыль.



8. В ОПАЛЕ
Как шли дела у командора?
Что новый год ему принес?
Вдруг, словно выбили опору, -
И все пошло на перекос.
Он исходил немало палуб,
Земель, заливов, островов…
Не просто так попал в опалу,
Он знал: Бирона нрав суров.
Свиреп сей временный правитель,
Да и умом изрядно слаб.
Охоч до белых, пышных баб,
Он их король и искуситель.
Соймонов вспомнил свой парик,
Паркет гостиной, зеркала.
В ушах звенел бранчливый крик,
Цепь кандалов запястья жгла…
Бирон, теряя мыслей связь,
Кричит с надрывом, разъяряясь:
«Тебя цари пригрели зря –
Ты бунтовщик, ты нехорош.
Сперва тебе порвут ноздря,
Потом тебя закусит вошь.
Тесть дерьмо, тюремный кат…»
Гремел Бирон, охрип Бирон:
«Снести ту сволочь в каземат,
И до Сибири выгнать вон…»
9. ПЕТР ПЕРВЫЙ И СОЙМОНОВ
«…Я опись Каспия читал,
Точнее грозного Хазара.
И не растет там краснотал,
И нет купцов, и нет товара…
Пустынен берег, зело дик…
Нужна, конечно, перемена.
Я знал толкового туркмена.
Пока задел наш не велик.
Что предложить – мечи иль ткани?
Они не броски, изо льна.
Добро не прячем мы под стлани,
И степь здорова, не больна.
Там, говорят, прекрасны кони,
И хлопка дивного росток.
И англичан мы перегоним,
Они все рвутся на восток,
 Заморским златом вечно бредя, -
И Петр трубку раскурил, -
Бери ребят покрепче, Федя,
И ткань добротней для ветрил.
Ты говоришь плохи гекботы?
Суда другие подбери,
Видать неважны кустари,
Коль морякам одни заботы.»
Соймонов вспомнил разговор,
В темнице сидя, за решеткой,
Теперь он тать, теперь он вор.
Не рвал себе луженой глоткой
Ни привилегий, ни чинов,
Пройдох не жалует и море.
«Терпи неправедных оков,
Не вечно странствовать в позоре…»
От парусов ложиться тень
На волны прибыльного бриза.
И жизнь, она не без каприза,
Еще наступит светлый день.
Большую книгу – атлас моря
Успел издать, счастливый день!
Кто подвиг сей еще повторит?
От парусов ложится тень
На гладь морскую, зыбь прибоя,
В трубу глядите в окуляр.
Не станет истина золою,
Придет к потомкам экземпляр.
Одутловат, весьма увесист,
В нем жажда знаний, в нем азарт,
Собранье лоций, фактов, карт.
Ни капли чванства или спеси!
Друзья куражились, шутили
«За здравье выпьем, командор!»
Но буря грянет после штиля,
Наветы сыпятся, как сор.
                ***
За что же он попал в опалу,
Чем он верхам не угодил?
Он устоял при качке палуб,
Кто не жалел пера, чернил?
Сбирая кляузы и сплетни,
Строча донос исподтишка,
Не строчки глупого стишка,
Они куда больней и вредней,
И небылиц собрав чаны, -
Как рыбу загоняли в бредни,
Враги – мундирные чины.
И в орденах и в эполетах –
Дворцовых флиртов мишура,
«Соймонов - тать, сживем со свету,
Бирон да здравствует, ура!»
Во злобе все, лесные гризли,
Балов дворцовых шаркуны.
Одних, конечно, зависть грызла,
Хоть терлись около казны.
Другие те, из неумех,
Дела варганили топорно.
«Таким и в зубы дать не грех,
Хотя оно, конечно, спорно.» -
Решил, подумав, командор.
«К чему теперь затеян ор?»
Лень и разгул его бесили.
На корабле, когда аврал,
И ветры паруса «месили»,
Он все команды в руки брал.
                ***
Тащилась туча, как корова
И дождь – подобье молока.
Он ведь птенец гнезда Петрова,
«Как за рога возьмут быка…» -
Шептали на ухо Бирону,
И попивая терпкий квас.
«Держитесь, сударь, за корону,
Не пощадят орлята нас…
Вон их довольно разлетелось
И твердо встало на крыло.
У них и ум, удача, смелость,
А нам не очень повезло,
А мы утята серой утки,
Прикрой, под крылышко возьми,
Нам дай людишек и земли». –
Так говорили вроде шутки…
Бирон и сам хотел пресечь
Птенцов Петра.Но где же меч?
Своих же он поощрял,
Как мог одаривал чинами.
«Бегите, серенькие, к маме.»
В холуйстве видел идеал.


10.МЕЧТЫ ФАВОРИТА
Не подсчитать, увы, урона
От проволочек, суеты.
И наступает век Бирона,
Он был с царицею на «ты».
Шептал ей на ухо куплеты
Или скабрезный анекдот.
Мол, дураки у нас поэты,
Не этот верен и не тот.
А моряки – оплот державы,
Спились и спят по кабакам.
На главном судне якорь ржавый,
И бабы, по две, по бокам.
«Тебя хулят в серьез, отметь-ка,
И в черный список занеси –
Глава смутьянов – кормчий Федька.
Се не плотва, не караси,
Куда зубастее рыбешка.
Им учинить пора правешь.
Их пусть заест в темнице вошка,
На их уме один грабеж.
Его сподвижники все тати»,
Взмок у царицы кринолин.
«Им всем местечко в казимате,
Как говорится «клином клин.»
И был Соймонов арестован
И отстранен от всяких дел.
И только что не четвертован.
На небе луч зари алел.
И свечка таяла из воска,
Тонули в сумрак образа…
В Сибирь, в Сибирь тряслась повозка.
Бирон доволен: сбил туза!
Другие – мелкие шестерки,
От дел серьезных далеки,
Свое получат в виде порки.
«Куда полезли, сопрляки.»
Сидела грузная царица,
Как клуша, прея на балу.
А кавалеры и девицы
Летели в танцах, все в пылу!
У них, конечно, кровь играла,
Легко отплясывал Бирон.
Увел он Анну после бала,
Взглянувши с завистью на трон.
Слегка потертый подлокотник,
Сиди с «державой», опершись,
До женских прелестей охотник,
Туда же прет – на царство, ввысь!
С башкой отрубленной соперник
В застенке плавает в крови.
«А я готов стирать наперник
За горстку царскую любви.»



11. ПРАВЕШЬ
Кому-то вырезан язык,
Отделена рука от тела
И голова в единый миг
В корзину камнем полетела.
Лежит – глаза светлей стекла.
Среди зевак заплакал кто-то.
…На Сытном рынке кровь текла
По грубым бревнам эшафота…
Волынский бледен. Суета
И ни к чему при оном деле.
И цепь нательного креста
И крест весьма похолодели.
Волынский заговор ковал
Против немецкого засилья.
Красив его лица овал,
Бровей изогнутые крылья,
И дерзкой речи прямота.
Роптали русские дворяне,
Что при царице «немота»
И всякой прочей много дряни.
И он взошел на эшафот,
И голову сложил на плаху.
С него палач сперва сорвет
Окровавленную рубаху.
И мысль последняя: «О, други,,,»
В ветвях заграили грачи.
Толпа шарахнулась в испуге.
Свершили «дело» палачи…
                ***
Во гневе Анна во дворце
Среди вельмож сухих и бритых,
В кругу шутов и фаворитов,
Меняясь, страшная, в лице:
«Казнить. повесить, бить кнутом,
На эшафот втащить смутьяна,
Чтоб плаху грыз кровавым ртом,
С потухшим взором истукана…»
Палачь опять вострит топор,
Напильник шаркает визгливо.
Вот тряпкой лезвие обтер:
«Остер как никогда, на диво».
Все с напряженьем мига ждут,
Глаза повылезли от страха.
И содрогнулась глухо плаха,
И шея, лопнувши, как жгут,
Кровавой брызнула рекой.
Толпа исторгла дикий вой,
Роняет мамка малыша…
Но это лишь секунду длилось.
Казнь быстротечная свершилась,
И к богу понеслась душа
Роптать и плакать и стенать.
И потрясать вотще десницей.
Но развращенный ум царицы
Увы, не каждому понять.
Не по годам толстела Анна,
Плыла гусынею по залам.
В каминах золотым и алым
Подрагивало пламя странно.
«Что толку в непрестанном беге, -
Молилась Анна в тишине, -
Продли и Бирону и мне
Тепла и сытости и неги.
В России, как в большой телеги…»


12, ГЛАВНЫЙ ПАЛАЧ
Дубьем и кольями , и дыбой
Изничтожали неугодных.
Царица восседала глыбой,
Купчихой этакой дородной.
Как колокольни кринолины,
Скрипят крахмальные шелка.
Прикрыты буклями седины
И грудь в корсаже – высока.
Ей бабки сказывают сказки,
Смешат шуты…Вельможи ропщут:
Их иноземцы нагло топчут,
Дела вершатся по подсказке.
Бирон царицы шепчет нежно, -
Глазами страстными темнея,
Укажет «скрытого» злодея,
Мол говорил вчерась мятежно…
«Злодея» душит Ушаков
В сырой темнице кушаком.
Иль режет уши, рвет язык,
Каленым потчует железом.
Он к действам пыточным привык.
И он их правит только трезвым.
А уж потом, закончив пытки,
От протоколов, от бумаг –
С устатку, коего в избытке,
Он во царев сойдет кабак.
И там с  бутылкой в тесной спевке,
В кругу ярыжек и воров
Во всю вдохнет спиртных паров,
И переспит с гулящей девкой.
Наутро чист, аки стекло, -
Опять в подвал, как в воду рыба:
«Зело занятно ремесло –
Кого-то вновь поднимет дыба.
И захрустят хрящи, суставы,
Смотря по степени вины.
Все чин по чину, по уставу
Вот так-то, вольности сыны.
Оно легко – поднять крамолу,
Но мы на то и царский сыск,
Мылюди верные престолу.
К вам и предъявлен.ныне иск.
А ну, подручный, за работу,
Уголья крепче распали.
Коль вновь полезет в глотку рвота –
Параша там стоит вдали.
Все дело, каторжный, в привычке,
Потом в тебе взыграет прыть
Потом обвыкнешь для затравки
Под ногти загонять булавки
Иль раскаленный уголек
Преподносить любезно к носу,
Али ступню в жаровню босу,
Чтоб супостат урок извлек,
Все рассказал, как перед богом,
Чтобы предстать пред троном нам ,
Пред очи ясные с итогом,
Чтоб верил трон своим рабам.»
…Над Петербургом тучи плыли,
Сливали дождики с горба.
И лошаденки в поте, в мыле
Тащили к кладбищам гроба.
                ***
…Соймонов крепко бит кнутом,
Палач распаливал свирепость,
Кровь проступала. А потом
Неубиенных сдали в крепость
В Тобольск – приказ изрядно строг,
Соймонов милостей не ищет
На день урезанный паек,
И жизнь – сплошное пепелище.
Те кандалы надел упырь.
И в глушь снегов нелегок путь…
Вьюгами тешится Сибирь…
«Все перетерпим как-нибудь…»
Что там в сердцах ни говори,
День изо дня темницу мерь.
Уходят с трона и цари –
Пришла свобода – настежь дверь!




13. ПОДНЯВШИСЬ С КОЛЕН
Свобода в образе корвета
С набором полных парусов
Мерещилась сквозь хаос снов…
На трон взошла Елизавета.
И принял Федор эту весть,
Как повеленье бога – свыше.
«И суд господний все же есть,
Молитвы наши он услышал!»
Ушло немецкое засилье,
И Анна – слабое звено.
«За Лизавету пьем вино!
Да возродится степь ковылья,
Воспрянет, как цветущий сад.»
И с рук ему срубили цепи,
И он вернулся в Питер град.
И сбросил жалкое отрепье,
В мундире выйдет на парад
В честь несравненной Лизаветы,
Великой дочери Петра.
Мечтанья плыли, как корветы,
Как строчки од из-под пера.
Он был, конечно, не Державин,
Как в бурю, жизнь давала крен.
«За возрожденную державу,
Виват, за вставшую с колен.»
                ***
Но все не так прекрасно в мире,
Хоть в помыслах ты чист и смел,
По возвращенье из Сибири
Остался Федор не удел.
Противоречия царицы
Весьма туманны, не ясны.
В том «деле» ей преступник зрится
И думы мрачны и грузны..
«Волынский все же был смутьяном,
Казнен и поделом ему..
Быть при Бироне истуканом…?
Вельможе все ж не по уму…
Ан, ведь на трон он поднял руку…
Какие б ни были – цари…
За это он и принял муку.
Соймонов, Эйхлер бунтари?»
Так дочь Петра Елизавета
Придти  к согласью не смогла.
Была весна, ждала карета,
Сирень в садах во всю цвела.
Цари и гении – не ровни.
Всегда права, хоть с кровью, власть…
…Везли шампуры и жаровни,
Чтоб пировать в лесочке всласть.
А там уж смотришь – за пенечек
Гвардеец дочку «поволок.».
Конечно же с согласья дочек,
С глазами синих поволок.
Весна, весна и пели птахи,
Кипели страсти и цветы.
И с площадей убрали плахи,
Сверкали золотом кресты.
Колоколов бутоны рдели:
Вот, вот раздастся мощный звон..
Преодолев препоны, мели,
Набрел на истину закон. –
Соймонов знаменем прикрыт,
А значит выдана свобода.
То действо помнит московит.
В ручьях бурлили звонко воды,
Гудели все колокола,
На куполах сияли блики.
Толпа зевак росла, росла,
Перед собором смолкли крики.
Соймонов возле  белых стен,
Собор Успенский словно в шлеме,
Вот и дождался перемен
Он всадник, потерявший стремя.
Вернули шпагу, ордена…
…Уехал он в деревню вскоре –
Глядеть на небо из окна
И вспоминать, как бьется море,
Как пенит гребни ветерок,
Как смотрят жалобно тюлени.
Не мог без моря он, не мог,
Он не приучен к неги, к лени.
Елизавет к нему добра,-
Зри лес и скудость сельской нивы.
Единым росчерком пнра
Все отобрать: ветра, заливы,
Компасы, румбы, паруса.
Ни всплеска мысли, ни заботы.
«Когда б окрестные леса
На доски, да в борта гекботов…»
О, если б променять уют
Лишь на одно дыханье бури,
Когда валы борта скребут,
И море горбится в натуре,
Почти глуша лебедок визг,
Волна, наскакивая смело,
Все обдает мирьядом брызг,
Все как бы солью пропотело…
«А сходим, Федя, по грибы,
Отбрось-ка черные поверья,
Пускай другие чешут лбы, -
Позвала тетушка Лукерья, -
Она глава среди стряпух,
Ее оценивают баре…
Тут кукарекнул и петух,
И мыши пискнули в амбаре,
Заволновался рыжий кот,
И соскочил стрелою с печки.
И родовой темнел киот,
И колебались тихо свечки.
Дымок тек плавно из трубы,
И на плетне сушились кринки.
Уходит Федя по грибы
Тащить за двух потом корзинки.



14. ПАВШИЙ «АНГЕЛ»
Но через все перипетии
Бирон пролез, как юркий уж.
Сибирь, как ссылка, часовые.
Как смерть, объятье зимних стуж.
Вначале крепость Шлиссельбурга,
Окно с решеткой в три прута.
Солдата, стражника, придурка –
Его сковала немота.
А с виду вроде бы овечка,
И на отчаянный твой крик
В ответ не вымолвит словечка,
Ружье и выправка, парик.
И завитые, в пудре, букли.
Не человек, а манекен
«Нет человеческого в кукле,..
А может кровь пустить из вен?
Достать иль ножечек иль шило…»
Но пробежала в теле дрожь..
Немая смерть его страшила.
Застенки вспомнил и правеж.
«Прощай, мой друг, императрица,
Прощай подушка, пуховик…»
Ужо в окно прольет зарница
Чуть-чуть лучей, исчезнет вмиг.
Какие камни, тьма и сырость.
Вплотную пригнанный гранит.
Бирон надеялся на милость,
Он был царями не забыт.
Уже во дни Екатерины
Чины вернули, был прощен.
Железный Эрнест, не из глины!
И все же дьяволом крещен.
Он вновь обрел свои поместья.
Создав приятность и уют.
Хотя порой страшился мести
За подлый свой, неправый суд.
Причастный к злобе и измене,
Но ловко прятавший «концы».
Его преследовали «тени»
И часто снились мертвецы…
Он поливал цветы из лейки
И тихо жил, как старый крот.
К нему позорные наклейки
Пришил озлобленный народ.
Увековечил очень прочно,
Как лошадям на круп тавро.
И вешал мысленно, заочно,
Как он когда-то – за ребро.
В подвале мрачном Ушакова
Казнил, пытал, брал на испуг.
Царице сказанное «слово»
Пристойных уменьшало круг.
Хвосты поджали кавалеры,
Один остался фаворит..
«Что, захотелось на галеры?
Ты, недоделанный пиит.
Упрячь свои подальше оды,
Зело поган и скучен слог,
Скорей подходит для эклог,
Сажай-ка лучше огороды.».
Все лютеране вились роем
Возле престола и казны.,
Смеясь во всю над «Домостроем»
И были помыслы грязны:
Урвать из житницы зернишко,
Кому он вреден лишний грош?
«А что Соймонов?»
«Пепь, мальчишка,
Совсем простак, тем и хорош.»
Его он вспомнил мимоходом,
Когда катил туда ж, в Сибирь.
«Уж лучше б в ближний монастырь…»
«А море не осилить бродом», -
Долбил вельможам командор.
«Что он несет какой-то вздор
О дальних выходах и входах?» -
Шептала Анна, утомясь.
Должна же быть,увы, препона?
И притянув к себе Бирона,
Как бы взмолилась: «Милый князь…»
Он что-то на ухо шепнул
И план толковый в урну пнул.
Бирон страшился мореходов,
Они – попутчики Петра.
И упрочители доходов.
Была веселая пора:
Он сек прилюдно казнокрадов,
И невзирая на чины.,
Он не любил пустых парадов.
Голов – капустные кочны…
Бирон обслуживал семейку,
Любил богатство, красоту.
Наполнил он водицей лейку,
С тревогой глянул в высоту:
«Не подошли бы тучи с градом,
Растенья нежные побьют.,
Нарушат добрый мой уют…»
Вольно в России казнокрадам.
Но гибнет праведный росток.
Россия, чем же не Восток?
Казнили честных беспричинно,
И смелым затыкали рты:
«А нам виднее с высоты».
И подлецы сидели чинно,
В кафтанах модных, соболях.
И немец зарился и лях
Прибрать тебя к рукам, Россия.
И тяга эта до сих пор.
И для тебя страшно бессилье,
И алчный рык несметных свор.



15. ОДИНОЧЕСТВО
Щедра, нежна Елизавета,
Пиры, веселье до утра.
То пастушком она одета,
Дочь неуемного Петра,
То примеряет эполеты,
Себя полковником назвав,
То вновь сережки и браслеты, -
Ах, у нее веселый нрав!
Но здравый ум шептал ей тихо:
«Заметен резкий перелом,
Коль за шутихою шутиха,
Не ровен час и грянет гром.
Что коль шепнут: «Царица дура,
Державу растрясет она»
Жива отцовская натура.
Хоть в чем-то вылиться должна!
И вот она повиливает –
План и предерзок и широк –
Пленить надменный тот Восток,
Где сладко женщин воспевают,
Где сталь крепка у ятагана,
Где сети стелятся интриг…
…К Соймонову стучатся рано,
Надел он пудренный парик.
Успел как следует побриться,,
Оправил ленты, ордена.
Зовет сама императрица!
Хоть нрава легкого она,
Но чем-то дух ее встревожен,
А дочь Петра привык он чтить,
«Ан, буду все же осторожен,
Не потерять бы мысли нить.»
О дерзких планах он наслышан,
Вновь к морю тянется душа.
И был прием по-царски пышен,
Да и царица хороша.
               
                ***
«Соймонов» - деловит, всезрячен,
Весьма учен, напорист, смел.
Он в экспедицию назначен.
Сидеть довольно не у дел.
Пусть на корвет берут запасы
И провианта и воды,
И в путь по ветру и компасу,
Пора приняться за труды.
Пусть корабли летят, как кони,
Что мы хотим, тому и быть:
Не худо Азию к короне,
Как редкий жемчуг, укрепить.»
Еще неслась музыка бала,
Сквозь веера судачил свет.
«Пора на отдых, я устала»-
Произнесла Елизавет.
                ***
Приказ ее непрекословен,
Не сказка заплетает вязь.
Доволен ты иль не доволен –
В путь собирайся, светлый князь.
Он, надломив сургуч пакета,
В бумагу пристальнее вник:
Вновь обретаю бег корвета
И чайки белокрылой крик…»
Нет, не страшился он разлуки,
И что в сердцах не говори,
А польза есть и для науки,
Когда с причудами цари…
Так представлял себе опальный
Судьбы возможный поворот.
Тоскуя в той деревне дальней,
Все ждал, что весточка придет,
Что позовут его в походы,
В морские славные дела.
Бесплодно пролетали годы,
Но все та весточка не шла.
…Душою с морем он созвучен,
С командой – в помыслах моряк.
Он в каземате сколько мучен!
Сибирь и ссылка – не пустяк.
Уже не та и зоркость глаза,
Все серебристей седина.

…Менялись времена, указы,
Как за волною шла волна.
Жил с совестью в согласье, в мире…
И вновь снега со всех сторон.
Он губернатором Сибири
Был высочайшей утвержден.



16. КАКОЙ ПОЭТ БРЯЦАЛ НА ЛИРЕ…
Какой поэт бряцал на лире?
И что он видел в страшном сне?
Простор, безлюдие Сибири
И бездорожье по весне…
Опять снега, опять морозы.
Тайга, куницы, соболя.
Богатством полнится земля
Достаток знатный и курьезы.
Вчерашний каторжник – вития,
В опале был – и на коне!
Герань в горшочках на окне –
Напоминанье о России
В углу со свечкой образа –
Суровые на досках лики.
Коровы, куры и коза
В домашней, кроткой  «базилике».
В сарае седел и удил
И прочего всего в избытке.
«Вчера на кабана ходил
И победил в жестокой схватке,
Здоров породистый секач,
Ты посмотри какая холка!»
Мундир висит и треуголка…
«А не промчаться ли нам вскачь?»
Хозяин щедр и хлебосолен,
Любитель принимать гостей.
Хотя моряк и морем болен
И ждет из Питера вестей.
Со всех концов идут купцы,
И им всем надобна пушнина.
Желанье кажется невинно.
Но гости - дошлые льстецы..
Но соболей добыть и белку,
Увы, не просто даже тут.
«Мы заключили все же сделку
И деньги в Питер потекут.
У государыни расходы
На корабли и на войну,
На очень дальние походы,
Конечно же не на Луну.
И на пиры и на попойки
Опять же стоит отстегнуть…»
Он сам задумал новостройки.
И он не знал, что снова в путь –
Назад, назад, обратно в Питер…
Ружье протер и ножек вытер –
Ведь свежевал он кабана…
Ласкалась нежная жена:
«Но всеж забудь о море, Федя.
Тебя назначили в сенат!»
«Ведь я о пользе, не о вреде…»
«К приятным помыслам возврат?»
Он вспомнил кляузы, интриги
Среди сановников, вельмож.
Одни же пишут, правда, книги,
Вострят другие тайно нож.
Сибирь конечно же просторы,
Есть развернуться где плечу.
А после страшного разора
Жизнь собирать по кирпичу?
Та изнурительная кладка:
Фундамент, стены, потолок…
Европа мы или Восток?
Россия – вечная загадка.



17. ЭПИЛОГ
Мелькала жизнь, мелькали лица.
Уходят Анна и Бирон,
Елизавет ушла, Фелица
Взошла премудрая на трон.
Она как будто виновата,
Что стал Соймонов не у дел…
«Назначить подданным сената,
Ученый муж и корабел.»
Вначале глухо вспыхнул ропот,
Потом и он сошел на нет.
«О нем наслышана Европа,
Его там книги, оп поэт.»
Не победим разлив эмоций…
«…Не томко смелые стихи,
Он автор также ценных лоцитй,
Провидец моря и стихий…»
И велики его заслуги
И бойкость мысли и пера.
Издал «Историю Петра».
Свободным словом, без натуги.
Царит немецкая принцесса,
Хоть понимает смутно Русь.
«Всему я русскому учусь,
Незнанья – худшая завеса,
И утвердиться пусть закон,
Но без жеманства и поклонов…»
Сенатор, каторжник Соймонов
Ее величьем взят в полон.
В душе его морские веси,
И руль и румбы и компас.
Он пет целительные смеси
И ноги кутает в палас.
И руль и карты в кабинете,
А за окном снега, мороз
Но нет милей волны на свете,
Как просто выдавленных слез.
Не прыгнет черт из табакерке,
Надежды лопнула струна.
Ни звука рынды, ни поверки,
Прощай,  Каспийская волна.
                ***
Бывает зной порой до звона,
Манит прохладой Аваза.
Здесь некогда ходил Соймонгов,
Прищуря  карие глаза,
И составляя контур моря –
Он делал карту на века,
Немало протекло историй,
А жизнь героя нелегка!
Вот его бухта, где завода
Уперлись в небо корпуса.
Он сын великого народа
Поднял так смело паруса,
И сквози шторма провел гекботы,
И в бухте встал на якоря.
Чтоб уточнить тех мест широты.
30. 5. 1980 - 2008