Цикл о большой московской бетонке

ЦИКЛ О БОЛЬШОЙ МОСКОВСКОЙ БЕТОНКЕ
1.
Тоска.   

Сто двадцать у жёсткой размётки в тисках,
и контур назойливый бел.
Сто тридцать, сто сорок, всё та же тоска.
Всё та же тоска по тебе.

Всё та же унылая песня с полей -
оставь, обернёшься потом,
сто сорок ударов, мотор пожалей,
да что он мне дался,  мотор?..

И кисть сведена, и застыло плечо –
и ноет, никак не унять…
И я  обгоняю кого-то ещё,
чтоб только  себя обогнать,

чтоб только не слышать, как память зовёт
и жалостно в спину кричит…
Не слышать, не знать…

Поворот,  поворот.
Авось да смогу проскочить.


2.
Якоть [1].

Дорога за Якотью, тонко раскатанный лёд,
и гаснут, взлетая, ракеты, и падают вниз.
А где-то над Якотью в небе летит самолёт,
и в эту секунду его пеленгует радист.

 По левому борту уклон, там дрифтует беда.
Неясные линии, ближний рассеянный свет.
Но я-то внизу, тут колёса касаются льда,
А «Як» –  наверху, там, где попросту времени  нет.

И, снег в лобовую тараня,  машина идёт
в рассеянном крошеве, в месиве белом, густом.
Метель. И никто не покинет дымящийся борт,
над Якотью в небе распластанный чёрным крестом.




3
Ботово.[2]

Железный мост, бревенчатый настил,
И под камнями верещит источник.
Мне говорили, Сергий здесь ходил.
Наверное. Но я не знаю точно.

И серебрится свет среди стволов
полупрозрачных, словно бестелесных,
и дальний переклич колоколов
не заплывает в сонный перелесок,

и синева сквозь облачную муть.
А может, то глаза Варфоломея.
А может, я их вижу потому,
что до сих пор молиться не умею.

4.
Церковь в Хомяково.

В Хомяково маленькая церковь
над дорогой, выгнутой губой.
Золотая крепится плацента
к стенке неба, тонкой, голубой.

И, по-птичьи поджимая руки,
молча, чтобы слова не сронить,
хомяковские бредут старухи
бабку Евдокию хоронить.

А была когда-то Евдокия
горькою зазнобою села,
той, что трёх мужей в сороковые
у односельчанок увела.

Кто живой – об этом не помянет,
а иным теперь ответ другой.
Топчутся у церковки селяне,
над дорогой, выгнутой губой.

Дремлет небо в кучевом окладе.
Всё, что тлен – да обратится в тлен.
Лишь качнётся колокол, как платье
у округлых девичьих колен.

5.
Каменки[3].

Едва людской овеян памятью,
стоит кирпичный новодел.

 ...Горела деревенька Каменки
и дом служителя горел.

К церковному двору на подступах
огонь прожорлив был и шал,
и только дьяк пел «Миром Господу…»
и «Двери, двери…» возглашал.

А разуму темно и маетно
представить, будто было так.
Но над деревней снова марево,
а в мареве - склонённый дьяк,

и выдохи тумана белого
укутывают глубину,
где речки Веля и Шевеловка
переплетаются в одну

6.
Районка.

Он один не то, чтобы боится.
Так теперь повсюду и у всех:
едет дед в районную больницу,
чтобы помереть как человек.

В марте на деревне, долго, трудно
сходят омертвелые снега…
А у деда внуки в Долгопрудном.
А у деда синяя нога.

И не в ней, наверно, дело, в синей.
Просто - не поправить ни черта.
А на что пока хватает силы –
фонари за окнами считать,

и глядишь на них, и вроде легче.
И неясно, вспомнились к чему,
музыканты, те, что гасят свечи,
молча уходя по одному.

7.
Ре мажор.

Не умолкай, прошу, играй,
води смычком по струнам просек,
мой тихий Гайдн, смиренный Гайдн,
мой Франц-Иосиф,

в тональности бетонных трасс,
когда мигают фары встречных,
а остальное мимо глаз,
да мимо речи:

столбы, мосты, дворы, кресты
и силуэты колоколен…
Скажи, в чём так уверен ты?
Ты так спокоен,

когда на скорости в окно
влетает горький дух сирени…
И я не мыслю о смирении, –
но вот оно.

март - май 2013 г.


[1] В ноябре 1941 года недалеко от села Якоть  фашистами был сбит советский  военно-транспортный самолет с 24 лётчиками на борту, летевшими в Ленинград после получения в Кремле боевых наград. Несмотря на то, что раненому пилоту удалось посадить машину, от взрыва погибли все. Ни один лётчик не использовал парашют.
[2] Неподалёку от деревни Ботово находится источник Гремячий Ключ, который, согласно легенде, забил из земли в ответ на молитвы прп. Сергия Радонежского.
[3]Согласно сохранившимся рассказам о пожаре в 1829 г. в деревне Каменки, отец Алексий, проводивший литургию в храме, не прервал богослужения, даже когда огонь захватил не только церковь, но и собственный дом священника.