А на Новый год...

     А на Новый год всегда падал легкий снежок, подкрашенный золотом качающейся лампы на длинном деревянном фонарном столбе. Мы шли с родителями по военному замершему городку от проходной наискосок вдоль тропки, ведущей к линии финских домиков, спрятанных в высоких темных елях. Их нельзя было назвать ёлками, принимая величественный возраст существования отдельно от аэродрома с тремя десятками самолетов, на котором дослужил до пенсии мой евпаторийский дед, случайно так и осевший на подмосковной земле. Под ногами поскрипывало, на щеках пощипывало, изо рта шел парок, а мы, разгоряченные, папа, мама и я (ведь раньше все работали - учились до пяти вечера и в праздничное 31-ое), поторапливались, приехав часов в восемь вечера из Калинина в Клин на темно-зеленой электричке, ходившей тогда каждый час и потому привычной и знакомой. Дома мы обычно наряжали настоящую живую ёлку в самый последний момент. Заранее ёлок не продавали, да и осыпались они, если их задолго до праздника поставить в цинковое ведро с песком или водой. Грецкие орехи, правда, готовились за два дня, оборачивались в конфетные серебряные фантики, которые тогда присутствовали в каждой дорогой шоколадной конфете как дополнение к красивой бумажной обертке (я их в детстве, самые «редкие», собирала и складывала в коробочку из-под папиного "Казбека"). Конфеты тоже вешались на ёлку, но это было настоящим испытанием не слопать их сразу, а хоть немного дать им повисеть и подсохнуть вместе с мандаринками на веточках хвои среди картонных раскрашенных петушков, собачек, лодочек и прочего удовольствия, которое нельзя было разбить. А то, что билось, вешалось повыше: игрушки берегли, из года в год складывали их в обложенную ватой коробку, а сначала оборачивали в кусочек газеты, особенно колокольчики и длинную остроконечную макушку. Это потом уже появились ГДРовские красные блестящие шары на зеленой тесемочке, связанные друг с другом, и шоколадные зайцы, и монетки - медальки, которые было удобно прокалывать толстой иголкой с ниткой и без мучений и угрызений совести вешать на ёлку,- сразу съесть их почему-то не очень хотелось. Наверное потому, что они были без начинки - просто горький шоколад, который дети не так "уважали" как, например, "Мишку косолапого" или "Мишку на Севере", или "А ну-ка отними!" и "Белочку" с мелкими орешками. "Коркунов" еще был в проекте.    Писательская организация из года в год дарила детям коробку «Ассорти», так нелюбимую мной, но в декабре приходилось тащиться за ней в центр города, подниматься на третий этаж к секретарю тете Лене. Она вручала конфеты в шелестящей слюде и открытку, на которой на пишушей машинке было напечатано: «Дорогая Валера!...»  А я терпеть не могла, когда меня называли мальчуковым именем, и только дедушке я позволяла называть себя «Валерочка», потому что он вырастил трех дочерей, а я была самая первая его внучка и тоже девочка.
Вот к этому дедушке с бабушкой в их финский деревянный домик с печкой, садом –огородом мы и приезжали с родителями каждый декабрь. Мама всегда говорила: «Новый год – это семейный праздник», а это означало, что спорить бесполезно и отпрашиваться в школьную, а потом уже в студенческую компанию даже нет смысла,- поедешь, как миленькая, в Клин. И только когда я шла по морозцу среди елей к домику за частоколом и воротами для дедова салатового «Москвича», видела из трубы тягучий, чуть уносимый ветром густой, пахнущий  знакомым и родным, дымок, стряхивала на крыльце намерзший снег с сапог, входила в теплый предбанник, сдобно «намекающий» на разные вкусности, как то: слоеные пирожки с орехами и медом, рулет с маком, кубитэ, огромные шары безэ, слепленные друг с другом масляным кремом, и, наконец, торт «Наполеон», ежегодно исполняемый бабушкой по старинному рецепту ее матери, выросшей в зажиточной купеческой семье евпаторийских караимов, сердце мое начинало биться медленнее и добрее. Разморенные дорогой, мы с родителями укладывались отдыхать часа на два, потом и бабушка с дедушкой затихали. А в десять вечера приходила семья маминой младшей сестры, живущей в красной кирпичной сталинской пятиэтажке в этом же военном летном городке, тетя Вера, дядя Леша и Виталька, и уже начинались хлопоты. Праздник на подходе, а стол еще не накрыт! Ставились на стол «оливье» (в обязательном порядке!), соленья и маринады из овощей, выращенных на огороде, приготовленные бабушкой собственноручно, "имам баялды" (это по-русски овощная икра), фаршированная рыба (для деда), фаршмак, белые грибочки, баранина (куры тогда не были основной едой, как сейчас), пюре, хорошо взбитое на молоке, караимские пирожки (похожие на татарские: слоеное тесто, мясо кусочками, репчатый лук, картофель, перец в достатке, как и положено южанам). А старшей внучке (это мне) в синем хрустальном графине вишневая домашняя наливочка – обязательно. Это была только моя привилегия с детства: поднять стопочку –«пальчик» вместе со взрослыми. Дедушка включал приемник или телевизор, чтобы не прозевать бой курантов и успеть поднять тост за уходящий год. Ну, а потом начиналось застолье. «Голубой огонек» сменялся песнями «Я люблю тебя, жизнь» и «Черное море мое». Дедушка, не имевший ни капли русской крови, очень любил Ольгу Воронец и Людмилу Зыкину. Пели про Волгу, про «у леса на опушке…», «Катюшу» (дед всю войну прошел). Начинались споры-разговоры. Потом, часа в два, молодые убегали в клуб на танцы. Дети – спать, а под ёлочку все ставили свои тапочки, это уж как водится. Даже много лет спустя, когда я уже была замужем и ждала своего первенца, сына Мишку, я приехала в финский домик встречать Новый год, и, как всегда, поставила тапочки под ёлку, а наутро в них по-прежнему лежал кулечек с гостинцами.
Вот так мы и встречали Новый год: радовались, надеялись, верили. Ну и конечно, любили.