Последний долг другу...

Фая.

Собака хитрила. Обманывала людей. Большая, повидавшая жизнь собака…
     Свернувшись, как огромная креветка, на теплом полу уютной кухни, собака невинно и беззвучно лгала. Невинно, как и прожила жизнь. Собака делала вид, что спит. На самом деле сна не было и на хлебную крошку… Она вглядывалась в лучащиеся золотом  два светлых диска, прикрытых снаружи поседевшими веками…Это вранье-не грех, размышляла собака: ну какой в этом грех, если пожилой, уставший пес не желает, чтобы его беспокоили? Чтобы гладили или ласково теребили нос теплой человеческой ладонью,  вычесали бы ни с того, ни с сего, деревянным гребнем, больно дергая за  подшерсток? 
     Так ли уж,  трудно переступать через лохматый тюк?
     От Хранилища Прекрасных Костей до раскаленной глыбы, дыщащей ароматами, струящимися из  блестящих  плошек, расхаживает Женщина Вожака и раздраженно хлопает по ним крышками... Вдруг, она решит, что собака «болтается»  под ногами и-будьте любезны-под дождик в размокший осенний садик!
      Поэтому честная  псина прощала  себе грех обмана, не считая его  противоречащим принципам собачьей чести. И продолжала лежа размышлять, рассматривая  отражения  от светло- золотистых дисков…
     Нас в стае шестеро, пересчитывала в уме собака: Вожак - тяжелый,  неуклюжий, с поредевшей шерстью на голове и брудастой седой мордой, я – Его Правая Рука, по паспорту Калифа,  а запросто -  Файка,  Женщина Вожака- худенькая, гибкая, с крохотными белоснежными клычками -это именно из ее лапок выходят всякие вкусности, от которых так сытно и спокойно спится. Дальше: три,  так называемые «собаки», две из которых скромные и безликие- они более старшие, чем третья- нахальная, зубастая молодая самка. Воспоминание об этой третьей вызвали болезненную судорогу, сморщившую шкурку на Файкином носу. Молодая, возмутительная дрянь! Смеет на меня разевать пасть, визгливо, оскорбительно лаять из-за чужих спин. Пока достаточно просто оголить челюсти и показать притупившиеся с годами зубы, приглушенно, на низкой ноте, пророкотав предупреждение…
     А, что случится, когда этого станет мало, чтобы приструнить невежу? Кто мне скажет: что будет?
     Фая знала, что будет. Она сама пробивала себе дорогу в стае, сама, исходя кровью и теряя клочьями шерсть вместе со шкурой, отвоевывала себе место в этом мире. Помнила, как чепрачная, злобная сука, лидер огромной стаи, закаленный тюремный вожак, исполосованный, как ножами, клыками в бесчисленных драках, тихо заскулила и осела под молодой и еще полной сил Колченогой. В тот день Фая впервые, привыкая к своему новому рангу в стае, положила морду на обеденный стол, рядом с Миской Хозяина, распустив окровавленные слюни.
…………………………………………………………………………………………………
     А на эту кухню, в этот уютный дом Калифа попала совсем юной, но уже знающей себе цену. Алчный Хозяин, обнаружив страшный собачий недуг, пристегнул к ошейнику повод и взглянул на двустволку: зачем бесполезный рот?
-Постой- сказала Самка Хозяина  –зачем? Я знаю дураков – купят! Все копейка в дом…Больную собаку с выгодой продали. Как полноценную, с фальшивым паспортом, выписанным на липкой клеенке кухонного стола.
…………………………………………………………………………………………………….
     Женщина осторожно вела машину по извилистому шоссе, змеей прорезающему сосновый лес. День исходил. Острые лучи дальнего света хлестали ярким по мокрым от прошедшего дождика стволам.  Мужчина сидел на заднем сидении, положив руки на голову и шею закованной в намордник неподвижной, насторожившейся собаки. В сгустившихся сумерках, слева и справа, за покрытыми живыми капельками воды, стеклами, вплотную к шоссе подступили столетние сосны,  молодой подлесок тускло отсвечивал облитой лаком листвой, как драпри в декорациях,  небрежно, но плотно развешенные меж черных колонн…
     Колченогая- так ее звали там, где она родилась,  утомленная всеми последними, стремительно сменяющими друг-друга событиями, пружинисто прижимала напряженное тело к дивану сидения. Тяжесть и теплота чужих  крепких рук -странное дело! – не пугала и не злила ее. Наоборот, из этих  ладоней, от большого тела сидящего рядом Человека, исходило нечто, что успокаивало и согревало, как некогда, мягкая и теплая шерсть на мамином брюхе. Собака, впервые за долгие месяцы своей короткой жизни, глубоко и спокойно заснула.
     Она проснулась, когда машина перестала раскачиваться и жужжать. Мужчина снял затекшие руки с заволновавшейся собаки.
-Выходи, бродяга, приехали. Ты дома!
Дома…дом…двор. Темнота, серые невысокие стены, шум сосен в черном, утонувшем в ночи поднебесье…
     Да снимите же, наконец эту дрянь с морды!
     Мужчина подошел вплотную к спрыгнувшей на землю собаке и, прикрывая женщину левой рукой, правой рывком сдернул намордник. И отошел на шаг.
     -Дома, говорите? Дома? А это что за чудище на задних лапах? Глядите-ка! Скачет, вертится, как щенок! Взвизгивает! Это при дамах-то! Как это она его? –Полад? Ладно, выясним, что ты за Полад…Потом…Завтра…Сейчас-спать. Немедленно спать!
     Уже проваливаясь в забытье, спокойно, почему-то не чувствуя опасности в этом ночном дворе, Колченогая осознала, отпуская до утра сознание, что с ней осторожно знакомится огромный, добродушный пес.
…………………………………………………………………………………………………
     Леди, уже перестав удивляться вседозволенности, принятой в этой стае, вольготно распласталась на ковре в гостиной. Паркет благоухал высушенным дубом и воском. Полад возлегал на кафельных плитках, которыми был выложен пол в кухне и благоговейно созерцал блестящую ручку Хранилища Прекрасных Костей. Дама была к нему равнодушна: на первенство он не претендует, в миску не лезет, сладенькое- поровну…А главное: не подошел еще срок, чтобы влюбиться! Увы! У собак, ведь так: две недельки на любовь и всего-то, два раза в году…
     Понимаешь-говорила Женщина, сжав виски- это страшная болезнь и, к сожалению, довольно распространенная.  Пришел ответ на твое письмо. Из Штатов. Подтвердили . Вернули снимок.  Дисплазия тазобедренных суставов. Недостаточное углубление в тазовых костях, в которые входят шары бедренных костей- это по простому, чтобы тебе была ясна картина. Неизлечимо.  Проживет 5-7 лет, если не перекармливать…Заводчики-сволочи алчные, в погоне за монетой используют сук, как принтер, даже больных. Отсюда и наследственность. Что будем делать?
    -Любить. Сказал Мужчина- любить, как любят больного ребенка, то-есть, больше, чем любят здоровых детей. И звать будем не Калифа- слишком  пафосно, а ласково: Фая.
     Перекрещенная Колченогая, ставшая в одночасье Файкой, слышала разговор, не вникая в мудреные термины, поняла одно-поняла и остолбенела от удивления: вот так, без залитой чужой кровью пасти, без изматывающих болью ран, без хрипа из перекушенной гортани Мужчина стал Вожаком! А она, Фая, отдала ему скипетр и встала рядом. Чтобы, случись беда, по капле отдать за него кровь…
     Странные создания эти люди! Ха-ха! Всемогущие!  -размышляла Фая-ну, вот взгляните-ка! Принесли полные пакеты. Думаете что? Морковку, там, какую-нибудь, баклажаны, капустку? - Дудки! Мясо на косточке, сыр, сосиски! И-глупость-то! Вместо того, чтобы немедленно, завалившись на брюхо, сожрать, запирают в Хранилище Прекрасных Костей, и, ведь подумайте, для чего! –Для того, чтобы после уже, когда изойдешь слюной, смешать со всякой дрянью и томить в эмалевой плошке!
     Тут надо бы с Вожаком побеседовать. Деликатно, конечно – чтобы самолюбие не ущемить…
     Мне легко беседовать с Вожаком – понятливый! Ткнешь лапой – за ухом почешет, что и требовалось, морду на колени положишь, замрешь в ожидании, глаза зажмурив и, вот она! – ладонь его теплая и беспокойство и боль снимает… Боль…странная, притупившаяся с годами ноющая боль у крупа…Интересно – это у всех так? Вот у этих, что прибились к стае, так же ломит? И у старика- Полада… Бесстыдник!  Кобелина! Лет эдак шесть тому назад прижал за баней, насел всей тушей, ну и … Я ему, конечно морду его поганую исполосовала, но, по правде сказать,  больше – так, для порядка! Чтобы не забывался, сукин сын!
     Что-то случилось потом, как –то все изменилось…Беспокойство какое –то…Все уголки во дворе исследовала,  норку даже пыталась рыть-да велика больно, не спрятаться. Себя спрашиваю: ищешь -то что? От кого и что схоронить готовишься? Женщина Вожака озабочена, переживает, смотрит грустно и головой качает.       С другой стороны: благодать! Молочко и творожок в обед, супчики всякие вкусные…Прекратила поиски: что лучше будки в вольере? Просторно, чисто, тепло. Прочую мелкоту отогнала. Одна, как принцесса…Да, и ходить трудно-живот тяжелый, отвис.
     Молодчина Женщина! Мне, вдруг, среди ночи, как бы живот ремнями стягивать стали: то отпустит, то опять скрутит…Женщина рядом, не в будке, конечно. У вольера. Ночь, ветер, а она в халате и тапочках.
     Малыши мои мокренькие,  тихие. Два маленьких холодных тельца. Вот, тебе и стала мамой…Поплакала над ними два дня и отдала Вожаку, чтобы упокоил. Больше у меня детей не было…Нахал этот намекал, правда, когда на меня стих находил, но похотливца в вольер запирали, чтобы не снасильничал…
     Этой  весной  Полад совсем плох стал. Не до любовных проказ. С трудом поднимается, себя обслужит – воспитание, все-таки!  и опять в полуспячку. Ест  плохо. Тем утром и вовсе от еды отказался – Вожак нам всем в миски добавил – гостинец от Поладушки.   К обеду затих.  Крепко заснул, как мои детки... Тихо-тихо во дворе стало, не слышно больше тяжелого, с хрипом дыхания…
     Вожак  ящик сколотил. Нет больше в нашей стае Полада.  Подошла к Человеку,  прижалась, он наклонился, обнял за шею и зарылся мокрым лицом в шерсть. Ноги болят, а я стою, превозмогаю боль- весь свой оставшийся век так бы, прижавшись к нему, стояла…Как там люди – не знаю, а я тайком,  чтобы юная дрянь не ехидничала,  поплакала, в уголке за баней, где у нас любовь случилась…
     Молодая  сука все больше наглеет, но по глупости своей, по невежеству, к счастью, не понимает пока, что за грозным рыком моим ничего уже больше нет: чуть толкнет – упаду и подставлю брюхо… Чую, не долго до этого позора осталось. Тут свои правила, тут Вожак не поможет- не его ума это дело. Закон стаи…
     Тяжело,  проклиная слабость и боль, встала,  вышла из дома. Уже совсем темно, сосны шумят, как тогда,  сто лет назад, когда впервые вошла в этот двор и  неугомонный Полад(вот, ведь, кобелина!) осторожно тянулся ко мне носом знакомиться , а я, полная тревоги и усталости,  свалилась и заснула…Полад…Он меня уважал, не то, что эта молодая дрянь!
     Легла в неглубокую лунку напротив крыльца, которую пролежала за долгие девять с небольшим лет собачьего счастья -любимое мое местечко. Прохладно. Даже холодно как-то…Женщины в доме нет. Вожак в своей будке, наверху  за балконной дверью. Света там нет. Спит, наверное. 
     Позвать бы, поскулив, но сил нет…не разбудить…
      Как хорошо бы было, если сел сейчас рядом, положил ладони на голову и прошла бы боль в теле, согрелась  бы стынущая кровь...
     Но-нет! Спит. Только звезды и край балкона в ночном небе. Там за стеклянной дверью спит самый любимый мой Человек.
     Спит и не видит, как отделилась от звезды сверкающая  игла, упала  стремительно вниз, и пронзив глаз, вошла мгновенной ледяной болью в верное и наивное  собачье сердце. Тихо во дворе, только сосны шумят высоко  в поднебесье, ласковым шелестом провожая в полет выскользнувшую из тела душу.

Фаечка погасла в ночь с 11 на 12-ноября 2013, скорее всего, в начале ночи. Этим же утром я, укрыв ее своей простыней и укутав, чтобы защитить ее тело, уложил глубоко в плотный оранжевый песок, рядом с Поладом, на полянке, в живописном уголке леса. Я преступно спал, накормив накануне питомцев и просмотрев вечерние новости. Никаких признаков подступающей беды. Жена приехала 13-го и дала мне возможность попытаться вымолить прощения у Фаечки. Я ни чего не взялс собой: ни еды, ни телефона, только термос, брезентовый раскладной стульчик и наружную, тентовую часть палатки. В лесу, в 10 км. от дома и метрах в 100 от извилистого, идущего через лес, шоссе я поставил свою палатку. Два маленьких, дорогих мне сердечка опять были рядом со мною, одно еще хранило остатки тепла. Костер согревал и освещал наш домик и частичку бескрайнего, как вселенная, в которую ушла Фая, леса. Странные, необъяснимые звуки ночной жизни не отвлекали и не пугали меня. Мы были совершенно одни: я, сидящий, как истукан,  на брезентовом стульчике и Фая, в двух шагах от меня.  Дождь то затихал, то набирал силу и барабанил по натянутой ткани... Мы разговаривали...Я не пытался оправдаться, я просил прощения...Редкие машины, пробирающиеся по шоссе, светом фар бичевали вырванные из черноты мокрые стволы над моей головой. Поздно ночью, уже 15-го Фаечка простила меня и попросила больше не изводить себя скорбью. Из сердца вышла холодная, стальная игла. Фаечка ушла навсегда. Я успокоился. Две ночи и день мы были рядом, в одном мире и одном пространстве...Я поехал в Питер, голода не ощущал, но заставил себя поесть. В ленинградской квартире привел себя в порядок и переоделся. Все