Нет пророка в своем отечестве

  (Приглашение к полемике)             
               
   В «Литературной газете» № 41 от 16 октября 2013 года помещены две публикации, в которых авторы размышляют  о  текущей  театральной жизни и   о состоянии современной драматургии. Одна статья – «Групповое изнасилование классики»  принадлежит перу председателя Гильдии драматургов Санкт-Петербурга Валентина Красногорова. Вторая публикация – интервью с художественным руководителем петербургского Театра Комедии имени Николая Акимова Татьяной Казаковой «Комедия – это восприятие мира».
   И статья Валентина Красногорова  и интервью Татьяны Казаковой подняли  в моей душе бурю негодования.
    Статья В. Красногорова не оставила равнодушным потому, что всё сказанное в ней – горькая правда. Интервью Т.С.Казаковой вызвало возмущение потому, что в нем перехлёстывают через край лицемерие и ложь.
   Но, как говорится, факты и только факты. Пожалуйста!
   Валентин Красногоров сразу же чётко обозначал проблему. Цитирую: «Критики, режиссёры, руководители литературных частей театров дружно повторяют одну и ту же мантру: современная драматургия не существует».
   Подтверждаю: истинно так! Десятки раз слышал своими ушами, сотни раз читал своими глазами этот безапелляционный приговор современной драматургии, давным-давно вынесенный театральными деятелями.  По их непоколебимому мнению, если современная драматургия ещё и не умерла, то находится в глубочайшей коме.
   Чтобы не быть голословным, приведу слова Татьяны Сергеевны Казаковой корреспонденту «ЛГ». Ей был задан вопрос: почему в театрах почти отсутствуют современная социальная пьеса, комедия или даже сатира, боятся ли театры кого-то?..  Художественный руководитель возмущённо отрезала. Цитирую: «Что значит боятся? Нет современных пьес, как театр может высказываться, если их нет? Есть отдельные имена, отдельные мысли, выраженные в форме пьесы. Драматургия – это искусство, а не плевок в сегодняшний день.»
   Каков пассаж, а? Конечно, чего бояться, если нет современных пьес?! А те, что предлагают авторы, просто «плевок в сегодняшний день».  Неотразимая логика!
   Режиссёры, как сговорились в тиражировании банальных заявлений, за которые не несут ни перед кем ответственности. Вот Т.С. Кузнецовой хором вторят коллеги  из Вологды. Их высказывания приводит в своей статье Валентин Красногоров, ссылаясь на ту же «Литературную газету», озвучившую опусы режиссёров вологодского  областного театра.
    «Я не испытываю никакого пиитета перед российскими современными авторами», - ничтоже сумняшися заявляет режиссер И.Зубжицкая.  «Я лучше возьму Шекспира или Чехова», -поддакивает коллеге  Б. Гранатов. А З. Нанобашвили пошёл и решительнее и дальше всех. «Почему ставят классику в разных «новых» прочтениях? – задался он вопросом. И  тут же выдал всем нам всем, грешным и многогрешным, как обухом по головам.  – Потому что нет нового слова. А нового слова нет потому, что время сейчас не для мыслящих людей». 
   Очень глубокая мысль!  Вологодские зрители должны быть несказанно счастливы, что у них такие продвинутые просветители театрального искусства.
   «Поздравляю вас, гражданин соврамши!», - гаркнул бы булгаковский Коровьев, услышь такое заявление. Думаю, очень повело З.Нанобошвили, что ни Коровьв, ни тем более Воланд, этих слов не слышал. А может и слышали. Чем чёрт не шутит? Ещё не вечер… 
   
   Не сомневаюсь, что художественный руководитель Татьяна Казакова, её коллеги из Вологды любят театр. По-своему, как умеют, но любят. И проблему «наличия отсутствия» новых отечественных пьес стараются решить тоже, как умеют.
    Нет современных российских драматургов? И не надо! И слава Богу! Обойдёмся. Поставим иностранного автора. Пригласим зарубежного режиссера.
   Татьяна Сергеевна вдохновенно рассказала в своём интервью о состоявшейся премьере по пьесы французского классика драматургии Мариво.
    «Мариво – один самых замечательных драматургов эпохи Просвещения, - поведала Т.С. Казакова читателям «ЛГ». – В России пьеса «Торжество любви» впервые была сыграна в 1914 году. Мы пригласили французкого режиссёра Мишеля Раскина поставить эту пьесу… Для самого режиссёра это была первая встреча с русскими артистами. И как он говорил, он влюбился в наших ребят.»
    Ну, что сказать? Либо я брежу. Либо Т.С. Казакову, действительно осенило прозрение, что зрителям северной столицы совершенно необходимо  познакомиться с творчеством Мариво, о котором они до сих пор, как говорится, ни сном, ни духом не ведали. А потому, что время не для мыслящих людей, если верить её вологодским коллегам.  И уж  узнать о существовании французского метра Мишеля Раскина, который влюбился в наших артистов – это тем более дорогого стоит. Думаю, очень и очень дорогого…
    Свою позицию Т.С. Казакова закрепляет на практике. Театр Комедии, который она возглавляет, готовится к постановкам пьес Дюрренматта, Алана Эйкборна, Ф.Бари.  О чём Татьяна Сергеевна с радостью объявила.
    Ну, а все-таки, с нашими-то драматургами, как быть?
    Учиться им надо, назидательно наставляет художественный руководитель театра комедии. И подкрепляет это своё убеждение глубокомысленной сентенцией.
    Цитирую: «Чтобы писать пьесы надо знать и чувствовать время, нужно за что-то болеть и иметь талант выразить это в человеческой истории. Через человека передаётся состояние времени. Чехов не учился в литературном институте, и писать начал из нужды. Это была возможность заработать. Но сила его таланта, его чувство времени сделали его выдающимся писателем ХХ века».
     Полнейшая ахинея! Штамп на штампе! Никакой мысли! Трудно сказать что-нибудь глупее.  В огороде бузина, а в Киеве дядька… Чехов… литературный институт… состояние какого-то неопределённого времени…
    Ну почему?!. Почему театральные функционеры так любят приплетать Чехова к месту и не к месту. Бедный Антон Павлович весь извертелся в гробу, нет, не хотят оставлять его в покое.
    Пусть меня ругают за обильное цитирование, но я не мог пройти мимо перлов Т.С. Казаковой.
     Чехов начал писать из нужды, ради заработка. Это же надо такое ляпнуть! Беда не в том, что это глупость. Беда в том, что иной непродвинутый,  среднестатистический наивный читатель в это поверит. Ведь  сказано не кем-нибудь, а художественным руководителем петербургского Тетра Комедии им. Н.Акимова! А уж она-то должна отвечать свои слова, она знает, что говорит.
    Стало быть, так и запишем: не творческое начало подвигло писать  Чехова, а бедность. Интересно, а почему стали литераторами Пушкин, Лермонтов, Толстой?.. Уж они-то не были стеснены в средствах, жили на широкую ногу. Эти – от безделия. Если следовать за рассуждениями Татьяны Сергеевы. Потому что были богатыми.  Валяются себе на диванах, ведут светский образ жизни, пьют шампанское, волочатся за светскими красавицами. А в промежутках кропают стихи и прозу и пьески. Глядишь, скоро у нас олигархи… Но это к слову. Чур меня, чур меня.
   Надо совсем не знать и не любить Россию, чтобы так беспардонно морочить головы нашим доверчивым людям.
   Но довольно забивать голову всякой чепухой! Только одно последнее высказывание Татьяны Сергеевны. Очень уж характерное для большинства режиссёров, которые всюду, где можно и нельзя дают интервью, принимая позы оракулов.
    «Да, у молодых только один недостаток (вероятно, имеются в виду драматурги) – они мало ещё пережили, - вещает Казакова и тут же снисходительно добавляет. - Впрочем, пережитое – впереди».
     Воля ваша, но как это понимать? Казнить, нельзя помиловать?  Или – казнить нельзя, помиловать?  Я почему спрашиваю? Если «пережитое» - то это уже позади, в прошлом. А «впереди», да, там могут ждать переживания. Ну, подумаешь, Прошедшее время перепутать с настоящим – какой пустяк. Правда, тон у художественного руководителя театра комедии, очень уж менторский, как будто небожитель вещает. Но очень это неприятно, слух режет. Впрочем, это сущие пустяки. Ответил же Чехову издатель, мотивируя отказ напечатать рассказ Антона Павловича: «Не расцвев, увядаете». Почему же Т.С. Казакова не может говорить о будущем в прошедшем времени?
   Кстати, про переживания. Каких таких переживаний не хватало Александру Вампилову, ныне безусловно классику отечественной драматургии, не дожившему двух дней до своего тридцатипятилетия?
     Свою первую пьесу «Прощание в июле» Вампилов написал в двадцать семь лет. «Старшего сына» в двадцать девять… «Прошлым летом в Чулимске» в тридцать четыре. И погиб трагически. Совсем молодой человек…
    Так каких же переживаний ему не хватало? Я вам скажу, каких! Театральные чиновники, вероятно, считали, что слишком молод Вампилов, рано ставить его пьесы на театральных подмостках.
    Вот и мурыжили его, мурыжили. Художественные руководители театров и режиссёры, под всякими предлогами, с изуистской изощрённостью перекрывали ему кислород, преграждая  ему дорогу к зрителям. А зрителям не давая возможности познакомиться с талантливейшим автором – ныне гордостью современной отечественной драматургии.  Мурыжили, пока Вампилов не погиб. Только после этого театры наперебой стали ставить его пьесы. Это всем в наши дни известно.
      Ну, теперь что же, современному драматургу  остаётся утонуть, застрелиться, выброситься в окно с десятого этажа, чтобы его творчество стало достоянием зрителей?
    Однако пора вернуться к статье Валентина Красногорова. Я готов подписаться под каждым словом председателя гильдии драматургов Санкт-Петербурга. Каждое его слово  взвешено, выстрадано, без оговорок веришь, что каждый вывод логически вытекает из личного опыта автора, его неподдельной тревоги за судьбу современной драматургии. Современные пьесы и драматурги есть, настаивает В. Красногоров. Только театры не хотят их искать и читать.
    Сущая правда. Вот его слова и это не просто фраза, а крик души: «Каждый молодой и не очень молодой драматург знает, что переданные в театр пьесы валяются там непрочитанными годы и годы без всякого ответа. Никогда ещё театр не пренебрегал современной ему драмой столь откровенно».
    Далее он указывает на то обстоятельство, которое известно всем. А именно: куда удобнее в триста семнадцатый раз поставить «Дядю Ваню».  Оно и понятно: поставит режиссёр пьесу Чехова – и никакой тебе ответственности. Не беда, что зал заполнен на треть. Чиновники от культуры на это закроют глаза. Классика играем! А то, что классика извращают до неприличия – так это же современное прочтение старой постановки.
     И вот это ни к чему не обязывающее «современное прочтение» переходит из уст одного худрука к другому, кочует по СМИ и театральным учебникам, став незыблемой формулой для чиновников от театра. А ведь «современное прочтение» это блеф! Это такой же миф, как сёмга второй свежести.
     Говоря о пресловутом «современном прочтении», как о болезни, которой заражены нынешние режиссёры, Валентин Красногоров безошибочно ставит  правильный диагноз.  Такое положение возможно лишь в тех условиях, когда театры содержаться государством.  Можно ли вылечить эту болезнь? Председатель гильдии драматургов уверен, что можно. И даёт рецепт: нужны антрепризные, частные и любительские театры.  Они-то и будут по-настоящему бороться за зрителя и ставить то, что этому зрителю нужно, как воздух: современные пьесы современных драматургов. Я Красногорову верю.
     Зато не верит художественный руководитель театра комедии Т.С. Казакова.  Как изменить ситуацию? – вопрошает она. И сама себе отвечает: «Никто не знает».  И боясь, как чёрт ладана, антрепризы, самостоятельности, настоящей независимости   откровенно заявляет: всё упирается в деньги.
    Кто бы спорил, Татьяна Сергеевна. Но… Какие деньги? Где их брать?
    А деньги, по незыблемому убеждению Т.С. Казаковой, должно давать государство, поэтому и театры должны быть государственными, репертуарными, только в них, по её мнению, есть все условия для создания спектакля.
     Браво!
     Вот  наглядная позиция иждивенца,  для которого только государственная кормушка является стимулом, зовущим к покорению творческих вершин.  Ещё раз браво! Тысячу раз браво! Брависсимо!
     Но позвольте… Даже спросить страшно… На какие такие государственные шиши существовали театры во времена Чехова Антона Павловича, чьим именем, как щитом, спасительно прикрываются нынешние театральные чиновники?
     Наивный вопрос, скажите? Отнюдь. Не такой уж он и наивный для наших дней. Так на какие же? Правильно. Государство, извините, ни шиша, то есть ни копейки театрам не давало на постановки спектаклей. А пьесы современных для того времени драматургов в театрах играли. Чехова, Горького, Андреева и многих других. 
     В голове не укладывается, да? Государство денег театрам не давало, а публика в театры валом валила и драматургия была одна из лучших в мире. Чертовщина какая-то да и только. Наверно, без магии тогда не обошлось. Вот только какой? Чёрной? Или белой?
    А может, стоит попробовать, а? Я попробовал бы, ей-богу! Лишил бы театры государственного иждивения – и флаг вам в руки! Дерзайте! Творите! Покажите, на что вы способны!..
    Завершает свою статью Валентин Красногоров вопросом, кто теряет от пренебрежения к драматургии своей страны и своего времени.  Ответ у него такой: конечно, драматурги, ещё больше зрители, но прежде всего сами театры.
     Золотые слова. Подтверждая их справедливость, позволю себе сослаться на свой опыт сотрудничества с театрами в качестве драматурга.

     Собственно говоря, сотрудничеством это даже с натяжкой нельзя назвать. Это была игра в одни ворота.
    Я писал прозу, стихи.  Но однажды…
      В какой-то недобрый, в какой-то роковой час… Как булгаковский Максудов… Написал пьесу, потом вторую, третью… Попутала нечистая сила!
      В то время, нужно сказать, я работал воспитателем детского дома. Круглосуточным. То есть постоянно находился со своими безбашенными воспитанниками. Дневал и ночевал в детском доме, кроме одного выходного дня в неделю. Но это так, между прочим.
    И вот я стал предлагать свои пьесы театрам. Столичным и перефирийным. Более пятидесяти театров получили мои творения. Понимал, ответят мне не сразу, месяца через три-четыре, в крайнем случае через полгода.
    Набрался терпения и жду. А пока в футбол играю со своими воспитанниками. На велосипедах, подаренных спонсорами, гоняем. И жду ответы. Наивная простота.
   Мне бы тогда встретить Валентина Красногорова, он бы растолковал популярно, что в театрах пьес авторов, пожаловавших вот так, как я, с улицы – не читают. Не нужны им современные пьесы. На словах нужны, но их, современных пьес, типа, не существует в природе. Но не встретил я Красногорова.
    Продолжаю ждать и верить, что получу ответы. Ведь надежда, как известно, умирает последней. И вот она начинает потихоньку умирать, эта коварная сволочь – надежда. Прошли все возможные и невозможные, приличные и неприличные сроки – ни одного ответа! Ни одного! Связываюсь с театрами. Не прочли ещё, говорят. Я уже начал думать, что пьесы мои ни к чёрту не годны, зря  с этим делом связался, нужно о попытке сотрудничества с театрами забыть, как о неудавшемся опыте.
     И вдруг!..  «Перст судьбы», - подумал Максудов герой  «Театрального романа М.А. Булгакова.
    Вот и я подумал «перст судьбы». А перст судьбы всегда случается вдруг! Короче говоря, в одно прекрасное утро в детский дом позвонили. Беру трубку. Доброжелательный женский голос спрашивает, нужны ли нашим детдомовским ребятам игрушки. Оказывается, у обладательницы очаровательного женского голоса есть сын. А у сына куча игрушек. Он уже подрос  и многие игрушки ему как бы не по годам. Но игрушки очень хорошие. Так вот,  продолжает женщина, может быть, в детдоме есть дети, для которых  эти игрушки будут интересны.
    Ещё бы! Конечно такие дети есть! Игрушки очень даже нужны!
    Я рассыпался в благодарностях. И чтобы не безадресно благодарить, спросил обладательницу завораживающего голоса, как её зовут. Марина Зудина был ответ.  Но у нас нет транспорта, говорю Марине Зудиной, чтобы приехать за таким щедрым даром.  Не беспокойтесь, тут же успокоила она, заверив, что сама всё привезёт.
    Есть же такие замечательные люди, растрогано подумал я, вешая телефонную трубку. Тут же позвал наших молодых воспитательниц Таню и Лену, объяснил им, в чём дело. Предупредил, что ухожу в школу за детьми, а если игрушки привезут без меня, пусть девушки их примут.
     Тут Татьяна изумлённо посмотрела на меня и воскликнула: папа Лёня! А в детском доме все меня только так и называли, начиная от самой младшей малявки Ляльки и кончая директором Марией Феликсовной.
    - Папа Лёня! – воскликнула вслед за Татьяной и Елена. - Да вы хоть поняли, кто такая Марина Зудина?!
    Нет, говорю, неудобно было спрашивать. Просто добрая женщина, которая хочет сделать подарок нашей ребятне. Спасибо ей.
    - Зудина – это жена Табакова! – в один голос выпалили наши продвинутые воспитательницы.
     Какого Табакова? Я спросил механически, не врубаясь в суть информации.
    - Того самого! Олега Павловича… Художественного руководителя МХТ, - сказала Татьяна.
   А фишка в том, что в детском доме знали о моих тщетных попытках завязать контакт с театрами. И очень переживали, что все мои усилия безрезультатны.
    Наши молоденькие воспитательницы популярно растолковали мне, что это сам Бог направил Зудину к нам в детский дом, чтобы через неё я передал Табакову одну из своих пьес. А в школу за детьми, сказала Татьяна, она сходит сама.
    Девушки все мои пьесы читали. Они посоветовали предложить вниманию Табакова драму «Приговорённые к жизни».
    Татьяна ушла в школу, а через четверть приехала Зудина. На «Газели», весь кузов которой был загружен игрушками. Я помог водителю занести их в помещение. Замечательные были игрушки. Особенно огромный ласковый тигр,  которого тут же, смеясь,  оседлала наша маленькая Лялька.
    Зудина захотела осмотреть наш детский дом. Я  показал жилые комнаты, игровые, столовую. Ей понравилось. Она собралась уходить. И тут я обратился к ней с просьбой передать  Табакову мою драму.
    Она замялась, начала было объяснять, что Олег Павлович не любит, когда жена вмешивается в его дела. Посоветовала оставить пьесу на проходной театра на имя… Я промямлил, что у этого способа нулевой  результат, не доходят рукопись до адресата. Зудина выслушала меня, согласно кивая головой, и теперь уже решительно сказала, что пьесу передаст. Но предупредила, что ничего не обещает…
    А ничего обещать и не надо, подумал я. И моя пьеса уехала вместе Зудиной.
    Дальнейшее происходило красиво, как в волшебном сне. Вернее, как в упомянутом уже «Театральном романе».

    Ровно через три недели мне позвонила из МХТ секретарь Табакова. Она сообщила, что Олег Павлович  хочет побеседовать со мной по поводу постановки моих «Приговорённых к жизни». Мы согласовали дату и время встречи.
    И вот, минута в минуту, в назначенный час, я, как булгаковский Максудов «пришёл в кабинет, чрезвычайно приятно обставленный, где застал приятного же человека с бритым лицом».
    Это и был художественный руководитель МХТ Олег Павлович Табаков.
    Он поздоровался со  мной так приветливо, с такой радужной улыбкой, словно много лет ждал этой встречи. Вся страна, все ближнее и дальнее зарубежье знают его обворожительную улыбку.
      А меня, честно говоря, его горячий приём несколько смутил. Слишком хорошо всё начинается. Не к добру это.
      Но Табаков тут же развеял мою настороженность. Продолжая лучезарно улыбаться, он объявил, что принял решение о постановке моей драмы на сцене МХТ. Художественный совет с ним полностью согласен.
      - Да и режиссер уже назначен! – воскликнул он с неистребимой табаковской энергией, вознося меня на седьмое небо, и зорко наблюдая, какое впечатление отразилось на моём лице после его слов.
    Ошеломляющее было впечатление!
    Но… Помнится, незабвенный Максудов, чрезвычайно обласканный  завлитом Независимого Театра Антоном Антоновичем Княжевичем признавался : «И чем больше веселился Княжевич, я становился, к удивлению моему, всё напряженнее».
    О, Булгаков! Мудрый и проницательный Михаил Афанасьевич Булгаков! Ваш бессмертный «Театральный роман»  до следующего всемирного потопа будет оставаться настольной книгой каждого драматурга.
    Со мной происходило то же самое, что и с Максудовым: чем вдохновеннее пылало лицо Табакова, тем напряжённее сжималось моё сердце.
    Впрочем, это состояние вскоре улетучилось. Под воздействием энергетики Олега Павловича я уже без оглядок уверовал, что моя драма увидит сцену МХТ.
    Через полтора часа, ошеломленной, оглушённый, о-о… Что там в нашем великом и могучем есть на «о» выражающее высшую степень удивления и восторга? Вот – обалдевший! Словом, ошеломлённый, оглушённый и обалдевший, с договором в кармане, я выплыл из служебного входа театра в мир божий. И мир этот показался мне, как никогда раньше – прекрасен! Тем более, что главный бухгалтер театра, визируя два экземпляра договора, один из которых и расположился уютно в моём кармане, сообщила, как само собой разумеющееся, что в ближайшие дни я получу причитающиеся мне двадцать пять процентов аванса.
     Да уж!.. Воистину неисповедимы пути Господни! Ради такого вот дня стоило претерпеть унизительное пренебрежение к моей персоне более чем полусотни театров.

    У меня был Друг, увы, ныне покойный. Роман Вильдан, заслуженный артист России. Театральное училище он окончил в одной группе с Владимиром Высоцким.  Роман более четверти века работал в московском театре имени А.С.Пушкина, сыграл множество ролей и по праву считался одним из ведущих актеров труппы. Он читал мою драму, порекомендовал её художественному руководителю своего театра Романа Козаку.  Тот встретился со мной, предложил переделать финал пьесы, смягчить его, как бы пригладить, а то слишком явные параллели на власть имущих просматриваются. А так – пьеса вполне. Если исправить финал, можно  говорить о постановке.  Я поблагодарил и вежливо отказался. Если смягчить и пригладить, это будет уже не драма, а водевиль на постном масле – сапоги всмятку, как говорил Чехов. Жалко, конечно,  было, что не срослось с театром имени Пушкина. Но зато теперь – МХТ!
     Вечером того же благословенного дня я поспешил в театр к Роману Вильдану, порадовать друга сногсшибательной новостью. Я видел все спектакли с его участием. По несколько раз. Приводил на них свою детдомовскую ребятню. Роман неоднократно бывал у нас в гостях. Многие ребята до сих пор хранят его автограф.
    В тот вечер давали «Леди на день», где Роман Вильдан выступал в роли главного героя.  Эту пьесу я смотрел раз семь-восемь. Знал каждую реплику Романа, каждое движение, каждый жест. Играл он замечательно. Публика осыпала его цветами и аплодисментами.
    Обычно после спектакля мы уединялись в его гримёрной и, чего греха таить, пока он разгримировывался, под неспешный разговор, распивали бутылочку водки. Это помогало Роману выйти из образа и вернуться в нашу обыденную действительность.
     Так было и в этот раз. Получив порцию заслуженных аплодисментов, откланявшись зрителям, Вильдан увёл меня в гримёрку.
    Едва за нами закрылась дверь, я выпалил Роману известие о моём походе во МХТ, встрече с Табаковым и положил перед ним договор, заверенный печатью и подписями.
    Мой друг, нужно сказать, не был сентиментальным человеком. Он, молча, поместил очки на переносицу и погрузился в чтение документа. Пока он читал, я взахлёб обрушивал на него впечатления о Табакове, о тех людях, которых успел узнать в театре.
      Роман кончил чтение, остановил мою трескотню строгим взглядом и, сохраняя серьёзность, без тени пафоса, поздравил меня со знаковым событием в моей жизни. Наполнив стопки, он предложил обмыть договор, как и полагается по традиции.
       Роман неспеша разгримировывался и вдруг, после третьей или четвёртой стопки спросил, как он сегодня играл. Как-то устало спросил, даже как-то затравленно. Я смешался от неожиданного вопроса. Замечательно, говорю, ты сыграл. Как всегда замечательно.
    Не лукавь, оборвал меня Роман, сегодня я играл плохо. Просто отвратительно.  Мы ещё выпили и он продолжал: знаешь, говорит, сколько лет идёт на нашей сцене эта «Леди на день»? И не дожидаясь, что я скажу, ответил: двадцать лет! И все эти двадцать лет я играю в этой пьесе. Она, эта «Леди…» вот тут у меня сидит – Роман резко провёл ладонью поперёк горла. Это уже не творчество, сказал он. Это уже ремесленничество.
    И произнёс фразу, резанувшую мой слух. Он сказал о своей невостребованности. Ничего себе, подумал я: это Роман Вильдан невостребован. Он, кто каждый вечер радует зрителей своим талантом.
     А его в этот час, словно прорвало. Он говорил мне о наболевшем в его актёрском сердце. У меня, говорил Вильдан, без дураков, не хвалюсь, ты знаешь, накоплен большой опыт, как актёр я могу сыграть всё, но нет новых ролей,  из года в год приходится толочь воду в ступе, убивая пришедшее наконец мастерство в набивших оскомину пьесах…
    Такой вот непредвиденный мною поворот разговора у нас получался. Контрастный. С одной стороны у меня радостное событие, а с другой –  моего друга удручает болото творческого застоя. И радость, и печаль рука об руку ходят.
    Мы допили водку. Я пошёл провожать Романа к метро. Прощаясь, он неожиданно спросил, читал ли я «Театральный роман» Михаила Булгакова. Обижаешь, говорю, я этот роман до дыр замусолил, чуть ли не наизусть знаю. А ты ещё раз перечитай, посоветовал Роман. Полезно будет. И странные слова произнёс. Театр, сказал он, это такая клоака. Там такие вещи могут произойти – в голове не укладывается. Но если ты заболел театром, это уже неизлечимо. Я об этом как-то и не думал раньше…
    И мы расстались. Бреду к себе в детский дом по ночной Москве, размышляю над словами Романа Вильдана. Почему он напомнил мне о романе? Почему я вспоминал о Максудове, находясь в кабинете Табакова. Мистическое какое-то совпадение. Это меня тревожило.
    Через несколько дней в газете «Известия» было опубликовано интервью с художественным руководителем МХТ Табаковым Олегом Павловичем, в котором, говоря о планах театра, он заявил о том, что готовится к постановке моя драма «Приговорённые к жизни» и это станет, цитирую: «сенсацией сезона».
     И я забыл тревожившие меня слова Романа Вильдана. Напрасно забыл.
     Какая-то  тишина вдруг окружила в театре мою пьесу. Какой-то вакуум образовался.  Табаков успокаивал, мол, не стоит тревожиться, всё идёт своим чередом, просто предстоит премьера очередного спектакля, а уж потом все силы будут брошены на мою драму.
     Да я особо и не беспокоился. Некогда было. Хватало хлопот. В детском доме – не соскучишься. То комиссии одна за другой, то эпидемия гриппа начала косить ребятню и сотрудников. Тут уж ни на что постороннее нет времени отвлекаться. День за днём пролетал – глазом не успевал моргнуть.
   И вот однажды звонок из театра. Секретарь Табакова, бесстрастно и вымуштровано, совершенно неожиданно для меня, объявляет, что Олег Павлович принял решение отказаться от постановки «Приговорённых к жизни». И скороговоркой, как бы в утешение мне заверила, что театр не будет требовать возврата выплаченного мне аванса. Спасибо, утешила.
    А у меня как раз Ванька, самый безбашенный воспитанник, ногу сломал, катаясь на роликовых коньках. «Скорая помощь» уже приехала за ним. Мне нужно сопровождать пацана в больницу Склифосовского. Какие тут постановки! Какой аванс…
    Случись этот звонок из театра при других обстоятельствах, я, наверно бы, переживал. Да нет, не наверно – конечно, ещё как переживал бы, заели бы мучительные вопросы. Что? Почему?  А как же быть с «сенсацией сезона»? Ведь я Табакова за язык не тянул. Помчался бы в театр выяснять… Понять…

   Но вместо этого я мчался под завывание сирены и Ванюшкины стоны в больницу, кляня себя за то, что не уследил за этим сорви головой. Кощунственно звучит, быть может,  сломанная нога Ивана, защитила меня от удара, нанесенного Табаковым через своего секретаря. Не случайно пацанчик ногу сломал, не случайно. Ибо ничего случайного не бывает.
    Поздно вечером, разбитый морально и физически, я потащился в театр к Роману Вильдану.  Он опять был занят в пьесе «Леди на день». И опять после спектакля мы сидели у него в гримёрной и пили водку. Он слушал, а я рассказывал. Про звонок из МХТ, про Ванюшкину ногу… Не замечал, что повторяюсь. Наконец, выдохнувшись, замолчал.
    Тогда заговорил Роман. Послушай моего совета, строго произнёс он, такие каверзы, разумеется, трудно переносятся. Но ты наберись мужества и продолжай жить, как жил раньше, сказал он. Это же не конец света. И вот ещё что, совсем уж сурово потребовал от меня друг, найди в себе силы и гордость - не  звони, ни Табакову, ни кому-нибудь другому в его театр. Ничего не выясняй, ни о чем не спрашивай. Не звони, и не ходи туда. Вообще забудь. Иначе загрызёшь себя самоедством. Предлагаю за это выпить.
    Мы выпили. А я спросил Романа о том, что снова возвращало меня к нашему прошлому разговору. Почему он напомнил мне тогда о «Театральном романе»? Потому что театр – это клоака, как и тогда ответил Вильдан, здесь случаются самые отвратительные вещи. У меня, пояснил он,  сразу были сомнения относительно готовности Табакова поставить в МХТ «Приговоренных к жизни». И поинтересовался: знаешь почему?
    Я спросил – почему?
     А Роман ответил – потому что Кабачников, главный герой драмы, персонаж отрицательный. Но колоритная личность. Его сразу не раскусишь. Рвётся к власти, стремится быть среди сильных мира сего, разглагольствует о добре, но только в финале становится понятно, что он посланник зла. Он ткнул пальцем вверх и сказал, усмехнувшись, что там, в высших сферах, это могут расценить, как намёк  на кое-кого из власть предержащих.
    И, улыбнувшись единственный раз за всё время нашей грустной беседы, положив свою ладонь мне на плечо, он сказал просто и доверительно: я Кабачникова сыграл бы. Я знаю, как его нужно играть, сказа он.
     Не довелось, увы, не сложилось что-то там ни под его, ни под моими звёздами. Вскоре Романа Вильдана не стало. Так и ушёл он из жизни с мыслями о невостребонности.
     Роль Кабачникова  исполнил другой актёр. «Приговорённых к жизни» поставил народный артист России Леонид Соловьёв, создавший во Владимире свой антрепризный театр. Потому и поставил, что театр у него был антрепризный. Соловьеву ни на кого не нужно было оглядываться. Кроме зрителей. Спектакль стал дипломантом Второго всероссийского конкурса «Хрустальная роза Виктора Розова». Но это уже другая тема.
   

     Вспомнить эту историю подтолкнули меня статьи Валентина Красногорова  и Татьяны Казаковой, опубликованные в «Литературной газете».
      Валентин Красногоров заканчивает свою болезненным вопросом: кто теряет от пренебрежения к драматургии своей страны и своего времени? И отвечает: конечно, драматурги. Еще больше зрители. Но прежде всего сами театры. Они неминуемо начинают деградировать. Они деградируют уже сейчас.
    Нельзя не согласиться с этими горькими словами. Нет пророков в своём отечестве.
     Такая же картина наблюдается в отношениях между писателями - прозаиками, поэтами - и издателями. Попробуйте предложить издательству рукопись поэтического сборника на предмет публикации. Никто с вами и разговаривать не станет на эту тему. В лучшем случае отделаются общей фразой, мол, не время теперь для поэзии. Авторам, которые разместили свои произведения на "Стихи.ру", уверен это очень хорошо известно.

     Не думаю, что в ближайшем обозримом будущем что-нибудь изменится к лучшему. Но я верю,  настанет срок…
    Сменится ни одно поколение тех людей, кто связан ныне с театральным искусством, с издательским делом.
    Должны прийти другие режиссёры, драматурги, актёры, издатели  -  творцы, с новыми идеями, новым мироощущением. И они, несомненно, придут!Это будут совсем другие люди.
    Вот тогда-то творческая жизнь, во всём её многообразии, получив мощный импульс, достигнет таких высот, о которых мы сегодня можем только мечтать.