Триолет 1978

               
                1.  Пролог


Синим или красным? Черным или белым?
Свет  на землю сбросил паутину пылью.
На стене какой-то изловчился мелом
Синим или красным? Черным или белым?
Написать, что любит, даже будто сильно.
Воронье кружится, видно  чует – скоро,
Тенью по панели расслоились ели.
Синим или красным? Черным или белым?
Небеса распухли и отяжелели.

Музыкант, как демон, звук  рожает скрипка.
В комнату пробрался  мир  потусторонний.
На губах расплавилась едкая улыбка.
Музыкант, как демон, звук рожает скрипка.
Он - смычок, он – гибкий, но зачем так больно?
Налетит, я знаю, ураганным ветром
Наше отчуждение по дороге липкой.
Музыкант, как демон, звук  рожает скрипка.
Ну, еще, ну, терция, квинта, и довольно!


Кофе, в окна – вечер, люстры обнаглели,
Лезут под ресницы, режут, донимают.
Воронье кружится, видно, скоро - знает.
Кофе, в окна - вечер, люстры обнаглели.
Пощадите, милые! Но смычок, как пытка,
Вяжет жилы в узел для какой-то цели.
Кофе, в окна – вечер, люстры обнаглели.
Музыкант, как демон, звук рожает скрипка.

Скрипнула. Открылась. Голоса в прихожей.
Снова, резко скрипнув, распахнулись двери.
Я еще не вижу, но уже не верю,
На пороге месяц раскроил улыбку.
Эфемерно тельце, тоненькие пяльцы.
И с порога, в ноги свой молочный иней.
Красным, черным  мог бы, но приходит белым,
Так решило небо, так желали боги.
Черным, красным, синим, это так понравится,
Это как привыкли, каждый волен  думать.
Музыкант, как демон, и  смычком  по струнам.
А у ног собакой, оборотень лунный.
               
                2.Отступление
   
Луною мы не будем венчаны.
Она в приливе, мы в отливе.
Пора привыкнуть. Что  мы мечемся?
В нас пониманье погубила
извечная людская собственность:
владеть, владеть и – до могилы!
Откуда эта наша родственность
почти наследственный обычай,
приятельская наша  свойственность,
и говорок ее прилипчивый?
Любить  тебя  мне  не  позволено,
так требует закон приличий,
удобный, правильный, привычный,
но, как мне нестерпимо больно.

               
                3. Тема
               
                Вот ведет меня дорога.
                от порога до порога,
                по песку по вязкой глине,
                к гильотине, к гильотине.
                За спиною горлопаны,
                и булыжники в лопатки,
                у моста солдаты пьяные
                катят с винным хмелем кадки.
                Только девочка-подросток
                от испуга глазки щуря,
                сыпет семечки с подноса
                на сырую мостовую.
                А телега – скрип да скрежет,
                поворачивает спицы,
                мне бы спать, а им не спится,
                утро бритвой лица режет.

      
Все та же комната,
и  те же стены;
все та же музыка плывет и тает,
и  чай,
и звезды за окном;
но губы раздвоить, что раскроить,
так склеены и намертво зашиты,
что о словах нет  смысла говорить.
      
Ах, только б руки не дрожали!
Иголка в пяльцах  исчезает,
Натягивая шелковую нить.
Ах, только б губы не дрожали!

В груди  звенит высокая струна,
свивает фразы, робкие, босые.
«Ты не смотри в глаза мне, не смотри,
пойми, порвалась связь, порвалось время,
а я горда, как тысяча вельмож,
мне губы раздвоить, что раскроить,
а наше отчужденье –   нож,
он врезался, он вклинился в лопатки,
я чувствую, секунды исчезают,
а пропасть,- вот проклятие!- растет».
Зачем горда, как тысяча вельмож?
Не проще ль кинуться,
заламывая руки?
Не проще ль зарыдать, упав на грудь
или исполнить  что-нибудь
в подобном стиле?
Мы бы опять друг друга возлюбили.
В кого горда, как тысяча вельмож?
Молчание – плохая  сводня.
По пальцам бьет предательская дрожь.
Союз наш, похороненный сегодня,
он не воскреснет, он сгорел,
остались  отчуждение и тяжесть,
сумбурные корявые стихи,
да наши непрощенные грехи.
Что ты на это скажешь?
Ты самомненьем обольщен
тебя как подменили.
А город - телом в звезды.
словно сон, рождается из лунной пыли,
из вереницы  вдохновенных  снов,
мы в них останемся, как были,
набором  непонятных  слов.
Я слышу двери стук,  и звук шагов
в подъезде умирает.
Твой  недопитый  кофе остывает.
               
                4. Эпилог   

                От дождей ничего не останется,
                капли в землю со стекол сойдут,
                боль и горечь забвенью достанутся,
                остальное  на небе сочтут.
                Этот город с промерзшими крышами,
                этот Северный Русалим,
                итальянских каналов вышитость,
                ледником обмороженый Рим.
                Сотни судеб в снегах повенчаются,
                светлым раем прикинется  ад.
                Может снова с  тобой повстречаемся
                среди белых его колоннад?
               
       
Сплетенье рук  не сможет  затянуть
обрыв больного лопнувшего сердца.
Куда идти? Каким огнем согреться?
Но нам уже гадали. Выпал путь.
Какой тропой блуждать по слепоте?
Какой молитвой суждено молиться?
Мы утонули в суете,
придется с этим согласиться.
Сейчас судьба ударит в барабан,
и свет в лампаде сам  погаснет.
Мы думали, мы -  жизнь, а были – праздник.
Мы счастье разорвали пополам.
               
О,  новый день!
О, день свободы!
Тебе не в силах заплатить
я большей платой, чем собой,
но говорить об этом здесь нелепо.
Бери, что хочешь.
Небо слепо.
Ослепло небо, и пора гасить свечу,
ты видишь, я немею.
Но, если  смерть настигнет у ворот,
ножом  в ребро,
свинцом  летящим  в грудь,
поверь, я даже крикнуть не посмею.

                ----------------